Осколки и остывший кофе

– В бланке «вредные привычки» прочерк? – после ухода Дотти Андервуд, началась какая-то глухая суета. Дэниел начал заполнять её досье, а Пегги стояла к нему спиной, обхватив свои озябшие плечи руками и облокотившись на холодное оконное стекло. Вот уже в течении двадцати с лишним минут бумажной работы по делу Андервуд, она была неподвижна, словно слилась со стеклом, на которое опиралась правым плечом. – Однажды ей пришлось соблазнять генерала американской армии. Его заводили джинн и курящие девушки. С тех пор это вошло у неё в привычку. Дэниел метнул недоуменный взгляд на силуэт Пегги, возможно, удивлённый тому, что она знает такие подробности о жизни Дотти, но она едва ли это ощущала. Тупым, невидящим взглядом она смотрела за окно. На растянутое полотно неба, оно будет давило, не давая вздохнуть без острой боли где-то в груди, на крохотных людей, спешащих куда-то, на заросли травы, колыхавшей на ветру, но не видела решительно ничего. В голове была болезненная пустота. Упоминать Дотти в разговоре, говорить о ней, как о ком-то постороннем, но таком знакомом, употреблять местоимения "она" и иметь ввиду её имя, казалось для Пегги чем-то болезненным, остро-невообразимым. Это неясное чувство струйкой тумана расползалось у неё в душе. Медленно, поглощая частички её сущности понемногу, но ощущения были слишком явными. И сейчас Пегги совершенно не хотелось искать Дотти. Не хотелось с одержимостью высматривать её лицо среди прохожих, с каким-то замирающим страхом и одновременно предвкушением, ликованием. Не хотелось с утра до ночи проверять все недавно открытые дела, ища и в них почерк, какой-то призрачный след Дотти, как она делала раньше. Не хотелось думать о том, как женщина будет поймана ею и навсегда останется в прошлом и за решёткой. И дело было не в самом отсутствии желания искать Дотти, напротив, она была уверена, что они ещё встретятся, что она вернётся. Более того, по-другому быть просто не могло. Это не мог быть конец... Она бы это почувствовала. Но это точно не он. Не улавливая отчаяние в собственных мыслях, Пегги не сомневалась, что обязательно найдет её острый ледяной взгляд в самый неожиданный для себя момент, как это было всегда. Она сомневалась лишь в конечной цели: бросить Андервуд гнить за решёткой. Когда-то желаемое ею, внезапно стало чем-то невозможным. Сваренный Дотти кофе по утрам, искренние улыбки, прожигающий взгляд её холодных и таких пронзительно-глубоких глаз, который Пегги порой чувствовала на своем лице даже во сне, её голос и присутствие, совершенно и абсолютно сбивающие с толка, сводящие с ума своей бестактностью и прямолинейностью вопросы - всё это стало таким привычным и естественным, что Пегги и думать забыла, что может быть как-то по-другому. Дэниел уже ушёл, сказав слова, которые не доходили до сознания Пегги, оставляя прикосновения, которые не хотели давать реакцию в её теле и да, он ушёл, выходя из квартиры уже с пониманием того, что никак не могла понять сама Пегги. Всё в её мире разом рухнуло, когда перед глазами снова поплыл текст записки, оставленной Дотти сегодня. Это было самое обычное утро, разве что Пегги не проснулась под выворачивающий наизнанку взгляд Андервуд, разве что кухня была пуста... Разве что на столе, рядом с чашкой остывшего кофе, лежал клочок бумаги с изящным, немного резким

«Доброе утро, Пегг. Чтобы ты не сильно расстраивалась из-за моего ухода, я приготовила тебе кофе. Наверное, он уже остыл, но я знаю, что он тебе нравится ;)

До встречи, Пегг... ...с любовью, Дотти» Каждая строчка, каждое слово и буква были вызубрены Пегги, пока она непонимающе перечитывала записку и не могла поверить в смысл написанного. Не могла поверить, что её правда нет. И последняя строчка... Она так отпечаталась в её сознании, что куда бы она не пыталась посмотреть, неизменно видела лишь эти два чёртовых слова. Она понимала, что это было очередной издёвкой, очередной насмешкой, но это понимание оставалось неясной дымкой где-то на задворках сознания, будто где-то очень далеко от неё. Сначала, Картер просто ждала. Сидела и глупо ждала, что вот-вот откуда-нибудь появиться такое знакомое, до боли знакомое лицо Андервуд с издевательской усмешкой и игристым весельем в глазах, кипящими искрами. Но около часа никого не было. Дом окунулся в вязкую, практически осязаемую тишину, а потом к ней присоединилась и пустота, как только до Пегги дошла суть происходящего. Дотти сбежала. Она понимала, что если останется, то рано или поздно попадёт за решётку и просто сбежала. Это резко поставило границы между ними. Они враги. Дотти преступница, а Пегги сажает преступников. Они всегда были по разные стороны баррикад. И всегда будут. Но эта грань тут же снова тихонько размылась, стала неясная от сладостной горечи напитка, что Пегги наконец взяла в руки и сделав глоток, прикрыла глаза. Горький и привычно терпкий кофейный вкус уступал лёгкой и неуловимой сладости, идеально сочетаясь со сливочным оттенком молока. Черт бы её побрал, но да, ей нравился кофе, который дела ей Дотти. Делала для неё. И мысль, что пока она спала, Дотти выводила эти чёртовы строчки на прощальной записке и готовила ей кофе, последний кофе, а потом просто ушла, просто сбежала, прокралась в её сознание и с оглушительным треском взорвалась, подобно рождению новой звёзды. Но внутри Пегги это не ощущалось, как рождение. Это была гибель какой-то её части. Какой-то очень важной и нужной. Её пустой взгляд был направлен в пространство, в расползающуюся внутри мглу, потихоньку окутывающую сознание. И она делала глоток за глотком. Медленно, отчаянно стараясь оставить этот вкус навсегда. Но когда кружка опустела, внутри также стало пусто. Пусто. Пусто. Пусто. Совершенно пусто. Потемневший взгляд сполз по стене и упёрся в пустующую кружку в своих пальцах. Костяшки побелели от напряжения, от силы сжатия, когда она заметила отпечаток губ на другой стороне чашки. Это был отпечаток губ Дотти. Сначала, ещё в самом начале, Пегги до трясучки раздражала манера Андервуд делать первый глоток и только потом отдавать напиток ей, а теперь она вцепилась в этот ярко-красный отпечаток, боясь стереть последнее, что осталось от этой маньячки. Она понимала, что это не может продолжаться вечно, Дотти бы всё равно ушла. «Сбежала» - поправила себя Пегги. Но раз за разом она откладывала эту мысль на самые дальние полки своего сознания и не ожидала, что этот уход произойдёт так быстро, так внезапно. Она думала, у неё есть время... Она думала... Думала, что это произойдёт не так. Не пока она спит. Не тихо, молча. Она надеялась на что-то большее, чем просто жалкий клочок бумаги, где будет шесть строчек и остывший кофе на столе. И это всё, что оставила после себя Андервуд? Серьёзно? И единственной промелькнувшей эмоцией в пустующем сознании стала ярость. Она так резко вклинилась в душу и начала расползаться под кожей, обжигая вены. Душу разрывало на осколки, которые, как ей казалось, разлетались внутри и впивались стеклом в органы. В горле встал ком горечи, хотелось закричать, бросится бежать и никогда не останавливаться. Неважно куда, неважно зачем. Просто бежать, сломя голову. Хотелось опрокинуть всё, что её окружало, рушить мебель в опилки, пока внутри всё не успокоится, но эта ярость продолжала бушевать, выворачивая всё наизнанку и опаляя пламенем. Пегги лишь сильнее сжала чашку, продолжая сверлить взглядом отпечаток губ. Как по команде, они всплыли в её голове. Пегги могла поклясться, что видит перед собой губы Андервуд, растянутые в её привычной улыбке, что видит небесно-голубые глаза, лазурные и бушующие огоньками безумия. Она уже не чувствовала собственного тела, только эту ярость, чистую и раскалённую. Без её на то согласия, мысли кричали одно и тоже: Её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет. Нет... Одно и тоже. Раз за разом. Снова и снова. Она будто заразилась тем безумием, что кипело в жилах Дотти. Пальцы продолжали сжимать кружку, костяшки были настолько белые, что появилось неприятное ощущение, будто кости вот-вот разорвут её кожу и будут торчать, обнажая плоть изнутри. Её руки начали трястись от напряжения. Ярко-красный отпечаток губ загорелся на фоне ставшего несуществующим окружающего её мира. Ещё секунда обжигающего привкуса ярости и Пегги почувствовала, что её разломает на части от того, как переполнено её тело злостью. Она бессильно поджала губы, продолжая сдерживать ярость внутри, но казалось, что долго это не продлится. Эта слепая ярость просто вытеснет всё, что в ней есть и разлетится во все стороны, тихонько сползая и стекая по стенам в лучах рассвета. Это было самое обычное утро, разве что кружка полетела в стену. Разве что, будто из далека, послышался звон, треск битого стекла и глухой звук упавших на пол осколков. Острая, внезапно колющая боль в груди со свистом разорвала всю ярость, не давай сделать вдох. Она перевела взгляд на осколки стакана на полу и снова сделала вдох, но боль опять не позволила. Более того, она была ещё более явной, режущей и сильной. Не спеша, как в замедленной съёмке, подходя ближе к осколкам, она уже не пыталась дышать, да и не стала бы, даже если бы не было этой ужасной пронзающей боли. Оторопело опускаясь над кучей осколков, Пегги сразу нашла глазами осколок с отпечатком ярко-красной помады. Она протянула руки к заветному кусочку, но они так тряслись, что как бы она не пыталась унять не понятную ей дрожь, становилось только хуже и непроизвольная дробь уже сотрясала практически всё тело. Пелена застелала взор, всё то и дело расплывалось и Пегги не могла сконцентрировать взгляд на чем-либо, сфокусировать его на ярко-красном отпечатке, как и не могла понять, что с ней. Слёзы. Это осознание мягко опустилось в разуме, если от него вообще что-то осталось, и осело на дне души. Ярость больше не жгла вены, больше не рвала всё изнутри, заставляя чувствовать, как осколки раз за разом вонзаются в органы. Внутри было поразительное спокойствие, которое пугало Пегги больше, чем недавняя злость. Но и этот покой быстро разлетелся, как пепел на ветру, уступая место дрожи, что била её тело и отчаянию от того, что она наделала. Что она наделала...? Последнее, что осталось от Дотти, помимо этих проклятых изящных строчек на прощальной записке, полетело в стену и сейчас оставалось осколками на полу, под дрожащими пальцами Пегги, из-за неё же самой. Осознание, что она собственными руками разбила единственный след Дотти, вызвал новый приступ паники, когда комок в горле больше не получалось сглотнуть. Пегги не понимала, прошла ли эта резкая боль в грудной клетке, также, как и не понимала, дышит ли она вообще. Она не чувствовала ни собственного дыхания, ни собственного тела, ни собственных мыслей. Лишь эту горечь, панику и отчаяние она могла нащупать в себе. Всё, что должно быть на месте дум - это что-то вязкое, густое, но неуловимое, не поддающееся пониманию и ощущениям. Спать больше не хотелось, глаза уже не закрывались, застеленные той же подрагивающей пеленой слёз, и как бы Пегги не старалась внушить себе, что не произошло ничего, из-за чего можно так себя вести, чувства нещадно вторили своё. Совершенно другое, что она никогда не испытывала прежде. И не ожидала, что вообще когда-нибудь испытает. Точно не к ней. Точно не к Дотти... Наконец, трясущиеся руки дотянулись до осколков кружки, Пегги впервые почувствовала что-то, кроме душащей её паники, отчаяния и слез - запах кофе. От этого стало только хуже. Гораздо-гораздо хуже. Холодное стекло соприкоснулось с такими же ледяными пальцами, что всё также тряслись, то и дело роняя осколки. Но Пегги упрямо подбирала их, раз за разом. Они снова выскальзывали из рук, а она снова нащупывала холод стекла, почти не видя ничего из-за слез, но не позволяла им скатиться по щеке. Снова очередная попытка поднять осколки кончилась падением большей их части на пол. Картер тупо смотрела на упавшие осколки. С каждой секундой подрагиваюшая полупрозрачная пелена слез всё больше мешала сфокусировать взгляд на внешнем мире и хотелось сморгнуть их, но упрямо поджав дрожащие губы, Пегги продолжала игнорировать и искала ярко-красный отпечаток на фоне белых осколков. Наконец, найдя что-то похожее на мелькающее красное пятно, хоть и размытое, Пегги с невероятной осторожностью взяла кусочек, на этот раз в обе ладони и провела кончиком пальцев по гладкой облицовки, стараясь не задеть след от помады. И на этот раз в её памяти не всплывали губы Дотти, яркий огонёк в небесных глазах, чарующий смех или обрывки каких-то фраз. Был лишь этот кусочек и ярко-красный отпечаток на нём. Только эти две вещи держали сознание Пегги на разумном уровне и она вцепилась в них, как утопающий за ветку. Да, именно так она себя ощущала. Утопающей. Тонущей в пучине своего страха и едва сдержваемых слез. И она ненавидела себя за эти слезы. Ненавидела себя за эти чувства, за свою реакцию на уход Дотти. Та Картер, сдержанная, рациональная и здравомыслящая, уже утонула. Осталась только эта слабая, дрожащая Пегг. Одно неосторожное движение, просто рука дрогнула, и часть следа от её помады была смазана, испорчена. Это стало последней каплей, Пегги отпустила эту ветку и с головой погрузилась в бушующие и ледяные воды отчаяния. Они приняли её в свои объятия, облизывая холодными потоками, когда она как в тумане завалилась на стену и сползла по ней, окончательно потеряв себя. Сначала всего один приглушённый всхлип, а затем слезы с некоторым облегчением заструились по щекам, стекая по подбородку и оставляя мокрые пятна на коленях. Больше Пегги не чувствовала ничего. Только как тело с остервенением сотрясается от рыданий, как ресницы намокли, а новая порция слез облизывала щеки при каждом смаргивании. В этот момент всё существующие в этом мире потеряло смысл, развеялось, растворилось. Ничто не имело значения, даже когда Пегги уловила чьи-то громкие всхлипы, рыдания и завывания, пронизанные отчаянием, то едва поняла, что она сама же была источником этих звуков. Она разрешила себе эту маленькую слабость, в дали от чужих глаз, голосов. В дали, казалось, от всего мира. Сейчас, в этом море эмоций, она чувствовала себя сторонним наблюдателем всего, что происходило. Смотрела на собственные руки, что всё ещё охватывала дрожь, и которыми потом она зажимала рот, смотрела на кухню, что окружает её, на привычную мебель, какие-то обыденные предметы и всё это казалось таким незнакомым, далёким и несуществующим... Будто она была лишь призраком, что просто временно гостит в мире живых и ему неизбежно сужденоно снова отправиться в небытие. Именно так сейчас ощущалась вся дальнейшая жизнь без Дотти - как возвращение в небытие. Снова рутина, в которой Пегги уже была готова захлебнуться. Единственное её спасение, единственный огонёк посреди кромешной темноты и чернеющих вод просто погас. Добровольно. Уплыл из её жизни, как можно дальше от неё. А может, она сама виновата. Может, всё хорошее, что когда-либо было в её жизни, она рушила собственными руками. Просто своим существованием. Просто нахождением рядом с этим человеком, рядом с чем-то хорошим. Она губила всё, с чем просто находилась рядом, всё, с чем дышала одним воздухом, в чью сторону делала свой прерывистый вздох. И сейчас она была готова задержать дыхание на вечность, не испускать ни единого вдоха, лишь бы не возвращаться в эту вязкую пелену, что удавками стянулась у неё на горле. Что душила по ночам, скребла душу и заставляла внутренне сжиматься, выть от боли, но сохранять бесстрастное и холоднокровное выражение лица внешне. Лишь бы не возвращаться в этот пепел, что забивал горло, заставляя бесшумно давиться, но без возможности сплюнуть. Песчинка за песчинкой, царапавшая горло и растекающаяся невыносимой горечью на языке, обволакивала своей желчью. Пегги перестала чувствовать себя частью этого мира, будто всё, что её окружало было сплошь иллюзия, нечто призрачное и совершенно не касающееся её. Она ощущала себя маленькой девочкой, совсем крохой, оставшейся посреди огромных и таких чужих людей. И эта девочка так нуждалась в тепле, так нуждалась в объятиях, в любви. Просто быть рядом. Просто держать за руку, чтобы не затеряться в прохожих и не остаться шлейфом смутных воспоминаний, тенью навсегда. И стало ей об этом подумать, как тёплое прикосновение легло ей на плечо. В ноздри ударил запах знакомых духов. И сколько бы Пегги не пыталась понять, чем именно пахнут эти духи, у неё ничего не получалось. Она даже не могла их описать. Это было что-то изящное, приятное, невероятно изысканное, сладкое и одновременно свежее, чистое и невесомо-легкое. Ей даже послышался звонкий голосок Дотти и внезапно успокоившись за каких-то пару мгновений, она вскинула голову, уже предвкушая увидеть такой знакомый силуэт, который будет ласкать рассветное солнце. Дотти очень шёл рассвет, Пегги подметила это ещё в первое утро, когда Андервуд сидела на её кровати, выжидая пробуждения. Он так подходил к её нежному личику с тонкими и аккуратными чертами, оставаясь таять в ледяных глазах. И солнце уже не казалось таким враждебным. Напротив, стало тёплым и ярким. Спёртый воздух вдруг стал в разы чище и дышать стало гораздо легче. Пегги наконец-то смогла как следует втянуть воздух в лёгкие и чётко могла сказать, что этой острой боли не было, также, как и чётко могла сказать, что она дышала. Угольки облегчения, надежды, спокойствие и ещё множества разных чувств поселились в ней и загорелись уверенным пламенем, каким горело безумие в глазах Дотти Андервуд. И эти угольки со свистом вылетели из её тела, как будто отскочив от какой-то стены, наткнувшись на бартер, вместе с застывшим в груди воздухом, последним лёгким вдохом, когда она поняла, что совершенно одна на кухне. Тишина ударила её в грудную клетку, сдавливая всё сильнее и сильнее. Она устала быть сильной, устала играть роль неприступной, бесстрастной, будто ничто вовсе не могло вывести её из равновесия, заставить плакать уж тем более. Она устала казаться тем, кто владеет собой и остаётся спокойным даже в самых тяжёлых моментах. И она просто устала. Так чертовски устала... И в то же мгновение солнце снова стало холодным, даже леденящим и смутно-тусклым. Угольки не вылетели из тела, а остались внутри, совершенно остывшие и пускающие струйки дыма, что вновь обволакивал внутренности и дарил разочарование, холод. Опустошение... Абсолютное, и такое явное.. Все слезы исяклие, взгляд опять был безжизненным и поблекшим, влага сохла на щеках и ресницах. Внутри больше не было ничего: ни грамма слез, ни грамма чувств или эмоций, ни грамма мыслей. Запах тоже исчез и, разве что, тоска тонкой плёнкой осела в душе. Она действительно обезумела? Сошла с ума? На сколько Пегги понимала, видеть то, чего нет – не очень-то уж и нормально, но сейчас ей было плевать. Лучше так, чем биться в бессильной ярости, чем жаться к стене, всхлипывая и вопя, даже не осознавая этого. Лучше так, чем испытывать то, что не должна, к тому, к кому испытывать вообще что-либо невозможно, что в корне неправильно. Лучше не испытывать вовсе ничего. С этого момента прошло около 3, 5 часов. Сейчас, после ухода Дэниэла, Пегги прокручивала у себя в голове все эти недавние, всё ещё свежие события, и вспоминала, как просидела около часа, уперев взгляд в никуда. Потом, как медленно, через силу заставила себя снова начать существовать. Для начала, хотя бы собрать осколки, только больше для неё не имел смысла тот кусочек с полустёртым отпечатком чужих губ. Она едва ли задержала на нем пустой, отсутствующий взгляд потемневших глаз и разжала пальцы. Кусок стекла с глухим стуком упал на дно мусорного ведра. За ним остальные. Пегги это смутно помнила, но затем она поднесла заледеневшие руки к телефонной трубке и набрала номер Дэниела. Достаточно хорошо она могла вспомнить лишь свой хриплый, отстранённый и до боли холодный голос, сквозящий отсутствием интонации, манеры, эмоций и вообще какой-либо жизни. – Дотти Андервуд сбежала. Пегги думала, что сказать это вслух будет труднее, будет стоить ей огромных усилий, но это не стоило ей ничего. Снова и снова абсолютная пустота... Лишь было неприятно говорить после длительного молчания и оттого слова царапали сухое горло, но не более. И сейчас, стоя у окна, где стояла до ухода Дэниела минут 20 назад, Пегги не чувствовала ничего. Ни ярости, ни горечи, ни страха или слез, лишь ужасающая тоскливая пустота, что выстрелила в неё, начала расползаться рваной раной, когда услышав голос Дотти, почувствовав прикосновение её тёплых рук, она подняла взгляд, но встретилась лишь с тишиной. Уже слишком хорошо известной пустотой. – Дотти..? – Позвала тогда Пегги охрипшим, дрожащим и таким незнакомым ей голосом, все ещё не веря, что он действительно принадлежит ей. Её вопрос гулко разнёсся по помещению и отскакивая, стекал по стенам, когда в действительности стены остались не тронуты. Имя застряло на устах, но Пегги уже знала, что ответом ей послужит та же самая тишина. И в мозгу снова бешено понеслось: Её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет. Нет, нет, нет, нет... Нет. И сейчас, не понимая толком, что происходило тогда, а что по сути своей это "сейчас", Пегги невидящим взглядом смотрела за окно и больше в ней не прорастала уверенность в их следующей встрече. Её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет, её здесь нет. Нет и больше не будет никогда. Это конец. Через некоторое время, решив хоть как-то оживить то, что с тихим стоном рассыпалось и рухнуло внутри, Пегги поплелась на злосчастную кухню и открывая нужные шкафчики, вытащила баночку с кофейными зёрнами и поставила металлический чайник на огонь. Он вскипел быстро, Пегги даже не успела снова провалиться в эту пропасть несуществования снова. Она взяла горячий сосуд с заваренным кофе и вернувшись на исходную точку, - около окна - сперва некоторое время прижимала пальцы, которых на самом деле уже не чувствовала, к кружке с горячей жидкостью. Тепло мгновенно, с обжигающей скоростью проникало в клетки тела, небрежно, но до дрожи согревая. Её мысли не так уж надолго были свободны от Дотти, ведь наконец сделав глоток, Пегги невольно поморщилась. Вкус был отвратительный. Горечь была нетерпимо грубой, а её язык все ещё помнил тот баланс сладости, обволакивающий его, кофейного терпкого вкуса и сливочных ноток. Кофе струйкой и брызгами полетел в раковину. Это было не то. Это была не Дотти. Не зная, что ей ещё делать, Пегги уже чуть более осознанно взглянула на мир за оконным стеклом. Она на миг представила, что Дотти ещё где-то там, среди толпы, среди чужих улиц за окном. Всего на миг она представила, что Дотти ещё совсем рядом... Пегги сглотнула, но ей вновь помешал несуществующий, выдуманный её потрепанным сознанием, точно так же, как и голос Дотти в вязкой тишине не так давно, комок в горле. Но зато, Пегги прекрасно чувствовала, как растекающиеся в ней пустота медленно убивает. И да, это было самое обычное утро, разве что внезапно оно стало концом. Её здесь нет. Если раньше это всплывало в мозгу невольно, то сейчас, Пегги повторила это сама, ещё один раз, чтобы убедить себя, не ощущать на оголённой коже обжигающие дыхание Дотти в шею, чтобы убедить себя, не слышать её голоса, чтобы убедить себя, что тонкий аромат духов - это всего-навсего лишь очередная и очень жестокая издёвка её сознания. Ещё один раз, чтобы убедить себя... Её здесь нет.