A Moment, A Love (A Dream, Aloud)

      Уже давно никто не чистил крылья Квакити. С тех пор как они прибыли на этот остров, он не подпустил к ним ни одного игрока, и это не было сознательным выбором. Скорее, просто так сложилось. На острове было ещё несколько крылатых, но Квакити так и не нашёл в себе смелости попросить их о помощи, слишком боясь уязвимости и возможного отказа.       Он из-за всех сил старался сделать это в одиночку, но вычистить их полностью без чьей-либо помощи было трудно, если не невозможно. За те недели, что он провёл на острове, грязь начала накапливаться, но большую часть времени он предпочитал просто не обращать внимания на дискомфорт.       Особенно после Тилин—       После Тилин Квакити совсем прекратил попытки. Его так переполняли ярость, печаль и чувство вины, что он бросил их. Это больше не имело значения. Больше никого не было. Не было стаи. Не было птенца, которого можно было бы защитить. Никто не заботился о нём, и не о ком было заботиться в ответ. Всё это казалось ему таким бессмысленным после смерти яйца.       Но это было не совсем так.       Был кое-кто— кое-кто, кто вернулся и увидел, насколько сильно Квакити запустил свои крылья.       Уилбур был ещё одной птицей, сыном Филзы, и, похоже, у него появилось собственное яйцо. Квакити думал, что когда Уилбур наконец вернётся на остров, он сможет представить музыканта Тилин, и что Уилбур захочет взять на себя ответственность, быть рядом с Квакити и вырастить это яйцо как своё собственное.       Но всё произошло не так, и печали о несбывшемся будущем было достаточно, чтобы его сердце, и без того израненное и разрушенное, полностью истекало кровью, разбившись в его груди.       Таллула была хорошей, признавал он, но она не была Тилин. И Уилбур ясно дал понять, что он был отцом-одиночкой.       Квакити принял это как должное и сбежал, прежде чем Уилбур смог как следует рассмотреть его крылья или его самого. Он отправился на железнодорожные пути к дракону Фулиша, чтобы развалиться на части. Всё было так неправильно. Его жизнь должна была сложиться иначе. Его ребёнок был мёртв. Его любовь не хотела иметь с ним ничего общего в этом горе. Его крылья чесались, и пальцы судорожно пытались вцепиться в них.       Он просто хотел вернуться домой, но на этом острове у него такового не было. Может быть, если бы он поступил по-другому, то и был бы, но от этого разочарование, гнев и страдания только усиливались.       Могли пройти часы, а могли — считанные минуты, пока он тосковал здесь. От того, чтобы утонуть в своих эмоциях, Квакити спасло только то, что он почувствовал чьё-то присутствие позади себя, ощутил взгляд на своих дрожащих плечах и грязных, неухоженных крыльях.       Испугавшись, что увидит белого медведя Кукуручо, наблюдающего за ним, он понял, что человек, стоящий у него за спиной, может быть ещё хуже.       Уилбур мягко улыбался, его собственные крылья — великолепные и прекрасные, чистые и прямые, идеально лежали у него на спине. Квакити знал, как он, должно быть, выглядел для такого безупречного человека, как Уилбур, и он больше был готов принять едкий смех и немигающие глаза Осито Бимбо, чем тяжёлый груз доброго, жалостливого взгляда Уилбура.       — Привет, Квакити, — мягко произнёс музыкант. — Не возражаешь, если я присоединюсь?       Из-за недостатка причин отказать ему, Квакити кивнул. Он внимательно наблюдал, как Уилбур подошёл ближе и сел рядом с ним, их крылья слегка касались друг друга, заставляя Квакити поёжиться. Ему удалось удачно переместиться немного в сторону, создав между ними столь необходимое расстояние.       Дело было не в том, что он всё ещё злился на Уилбура. Он просто—       Он не хотел, чтобы его видели таким.       Особенно не человек, который так ясно заявил, что не хочет иметь ничего общего с Квакити и его проблемами.       Он ничего не сказал, но было ли молчание между ними комфортным или нет, он не мог сказать. Квакити был слишком погружён в свои мысли, чтобы попытаться завязать разговор, быть тем несерьёзным человеком, которым его знал Уилбур. Он изменился с тех пор, как музыкант в последний раз был на острове, и рано или поздно, если это уже не произошло, это станет для него очевидным. И Квакити не выносил—       Сбоку от него раздалось тихое щебетание. Звук, которого он не слышал с тех пор, как они оба прибыли на этот остров, звук, который он в последний раз повторял своему ребёнку.       Стая. Семья.       И именно Уилбур произносил ему эти слова.       Квакити позволил себе открыться. Он без сил припал к Уилбуру, рыдания сотрясали его тело, пока музыкант обнимал его, укрывая своими идеальными крыльями. Воркот, щебетание и успокаивающие слова шептались ему на ухо, пальцы перебирали его волосы, и Квакити подумал, что, возможно, понятие дома, стаи, не так уж и недостижимо, в конце концов.       Только когда его плач начал затихать, Уилбур наконец снова заговорил, его голос был мягким.       — Квакити, твои крылья—       Квакити не дал ему закончить. Он вырвался из объятий Уилбура прежде, чем смог остановить себя, его сердце застряло в горле, когда Уилбур притянул его обратно, прижал к себе, не дал ему убежать от помощи, которую собирался предложить.       — Просто послушай меня, пожалуйста? — попросил Уилбур, и если бы Квакити не знал лучше, он бы сказал, что в голосе другого крылатого звучало отчаяние, мольба, беспокойство.       — Ладно, — пробормотал он, как будто ему было тяжело слушать Уилбура, как будто ему не было приятно прислоняться к его теплу, чтобы эти безупречные крылья снова сложились вокруг него.       — Ты долгое время был один, — начал Уилбур, и Квакити знал, что это даже не обсуждалось. Это был факт. Это было очевидно. От этого ему стало ещё хуже, чем было до этого, но он сдержал свои резкие слова, чтобы просто послушать, как просил его Уилбур. — Если хочешь, я могу помочь тебе почистить их. Это может принести некоторое облегчение.       Сердце Квакити учащённо забилось при этом предложении, изо рта инстинктивно вырвался небольшой звук. Он искал стаю, семью, безопасность. За те недели, что все они провели на этом острове, никто никогда не предлагал ничего подобного, да он и не просил. У них у всех были свои семьи, в которые он не входил, а чистить крылья разрешалось только доверенным лицам.       Он никогда не ожидал, что Уилбур предложит что-то подобное, и какая-то часть Квакити хотела отказаться, остаться на страже и защитить себя от ещё большей душевной боли, в случае если Уилбур просто проявлял доброту и это ничего не значило.       Однако Квакити всегда хотел, чтобы это был Уилбур. Его другая часть, более сильная, гораздо бóльшая часть жаждала комфорта и заботы, в которых он отказывал себе после смерти Тилин. Он хотел иметь семью, даже если не верил, что заслуживает её.       Проглотив свою гордость, Квакити кивнул и поднял голову, чтобы встретиться взглядом с Уилбуром.       — Спасибо, — прошептал он, его голос был уязвим и жалок.       Тёплая улыбка украсила лицо Уилбура, и он не теряя времени развернул Квакити к себе спиной, его пальцы скользили по грязным, запущенным перьям. Его прикосновения были нежными, успокаивающими, как будто он понимал боль, которую Квакити носил в себе. Кончики его пальцев танцевали над каждым пёрышком, плавно расправляя их и убирая грязь и мусор, накопившиеся за время его пребывания на острове. Он был осторожен и терпелив, чтобы не причинить ещё большего дискомфорта.       Глаза Квакити закрылись, и он полностью отдался ощущениям. Вздохи и небольшие звуки легко срывались с его губ, пока пальцы Уилбура перебирали его перья. Словно волна тепла и облегчения нахлынула на него. Накопившиеся узлы напряжения постепенно распутывались, сменившись успокаивающим чувством облегчения.       Аккуратные движения Уилбура очерчивали контуры крыльев Квакити, каждое его действие было продуманным и точным. Он работал с вниманием, которое показывало, что он понимает важность этого действия для благополучия Квакити. С каждым пёрышком, над которым он работал, Уилбур, казалось, залечивал не только физические, но и душевные раны, нанесённые Квакити в его отсутствие.       Он чувствовал, как тяжесть его горя и одиночества постепенно ослабевает, сменяясь растущим чувством доверия и связи. Прикосновение рук другой птицы к его крыльям передавало безмолвное послание — сострадание, сочувствие, желание предложить утешение. Это было весомым напоминанием о том, что он не одинок, что есть кто-то, кому не всё равно, кто-то, кто протянет руку помощи.       Пока тот работал, Квакити закрыл глаза и позволил себе расслабиться, чувствуя, как тяжесть снимается с его крыльев, а также с его разума. Даже если он знал, что это чувство не будет длиться вечно. Даже если он знал, что Уилбур был просто добрым человеком, которому не нравилось видеть, как страдают его друзья.       Но это всё, чем Квакити мог бы стать для него. Другом.       И хотя он мог убедить себя, что они были стаей, пока Уилбур превращал его мысли в кашу, он знал, что всё это рано или поздно закончится, что Уилбур уйдёт, и он снова останется один. Этот маленький кусочек покоя будет вырван у него из рук, и он снова будет испытывать боль.       Но когда Уилбур закончил, в воздухе осталось ощущение спокойствия. Крылья Квакити стали легче, сердце — чуть менее тяжёлым. Он повернулся обратно, его глаза были полузакрыты, тело расслабилось от того, что его семья была так близко. Уилбур ничего не сказал, но Квакити мог видеть, что тот выглядит таким же спокойным, как и он сам.       В этот беззаботный момент они встретились взглядом, и искренняя улыбка появилась на губах Уилбура.       В глазах музыканта плавала нежность, когда он поднёс руку к щеке Квакити, и в своём запутавшемся разуме тот не мог заставить себя отстраниться, ещё сильнее прижавшись к руке Уилбура, словно это могло убедить его остаться ещё ненадолго.       — Ты мне позволишь сделать это для тебя ещё раз? — прошептал Уилбур, его голос дрожал и был открытым и уязвимым, как будто Квакити мог когда-либо отказать ему.       — Да, — честно ответил он, его гнев и обида на Уилбура за то, что тот уехал, полностью растворились, смытые теплом в этих карих глазах. Теплом, по которому Квакити ужасно скучал и каждый день желал, чтобы оно вернулось. — Я бы позволил тебе сделать всё, что угодно.       Уилбур тихо прощебетал то же самое "семья", и на этот раз Квакити поверил. Прежде чем он успел что-то сказать в ответ, Уилбур медленно наклонился, сокращая расстояние между ними. Их губы встретились в нежном поцелуе, искреннем и ласковом, говорящем без слов.       Сердце Квакити дрогнуло, смесь удивления и восторга пронеслась по его венам. Мягкость поцелуя отражала мягкий момент, который только что произошёл между ними: две души нашли утешение в объятиях друг друга. Это было невинно, обещание, негласное соглашение быть рядом друг с другом в те моменты, когда никто другой не будет. Это длилось всего секунду, но достаточно долго, чтобы Квакити почувствовал слёзы на своих щеках, когда они отстранились друг от друга.       Уилбур держал руку на лице Квакити и, проведя большим пальцем по его скуле, сказал:       — Тебе больше не придётся быть одному, Кью.       Улыбка на губах Квакити после поцелуя Уилбура казалась чужой. Он не помнил, когда в последний раз был счастлив, но сейчас было трудно отрицать это чувство. Трудно было отказаться от такого восторга, когда рука Уилбура скользнула вниз к его шее и притянула его вперед так, что их лбы касались друг друга.       — Я вижу тебя, Квакити, — Уилбур прошептал, дыхание веером пробежало по его лицу.       — Правда? — спросил он, сглатывая, глаза щипало, но он не мог оторвать взгляд от карих глаз. Рука перебирала волосы у основания его шеи.       — Правда.