Вопреки разуму

      За порогом бокового входа Марию-Луизу встретил не по-весеннему холодный порыв ветра. Уже много лет она не поднималась в такую рань. А гуляла обычно в полдень, когда приход весны уже ощущается в ласковых солнечных лучах. Сейчас наверно около шести, ещё темно. Но при мягком свете газовых фонарей видно, что все готово к её отъезду.       Гусары уже возвышались в седлал, и роскошные, под стать наездникам, кони нетерпеливо били копытами. Её ждала скромная карета без королевских гербов. Небольшой багаж, всего два сундука, уже были приторочены сзади экипажа. Служанка поставила её дорожный ларец на сидение кареты и склонилась в реверансе. Мария-Луиза обрадовалась, что девица не стала умолять взять её с собой в Австрию. Отъезд был организован спонтанно, и она решила, что если пренебречь ненавистным корсетом, то можно спокойно обойтись эти четыре дня без персональной горничной. У них распланированы остановки для отдыха в замках в нескольких княжествах по пути. Там она и подберёт себе компаньонку для сопровождения её до Вены, просто для соблюдения приличий.       Она всегда любила путешествия, и уклад придворной жизни их королевства, к счастью, не препятствовал этому. До начала революционных волнений она каждый год отправлялась в Версаль, где и проводила со своей любимой старшей сестрой Антуан не меньше месяца. Вену, родной Шенбрунн, Луи тоже не забывала и наведывалась туда примерно раз в два года. Также иногда по пути навещала других сестёр и родственников в различных княжествах.       Но сейчас это не путешествие, а побег, и вместо радостного волнения в предвкушении встречи с близкими людьми, да и просто изменения обстановки, внутри что-то сжимается. Да, ей и по женски страшно, и стыдно за свой эгоизм. Если, конечно, можно считать эгоизмом то, что она не считает себя обязанной расплачиваться за ошибки своего супруга. Её великая мать назвала бы это постыдным поступком, побегом от долга перед страной, чьей королевой она была почти тринадцать лет. Несчастливое число тринадцать. И мать наверняка назвала бы её плохой безответственной королевой, так как все эти тринадцать лет она жила для себя, не сильно пытаясь вразумить своего супруга остановить разоряющую страну вакханалию. Она может оправдаться, в отличии от легкомысленной Антуан, Луи никогда не выходила за пределы бюджета в тратах на свой двор, а напротив, урезала свои расходы, чтобы содержать приют для сирот и больницу. Но, если быть честной самой перед собой, то гордиться своими благотворительными деяниями ей действительно не стоит: не великая это жертва — ограничить себя, когда просто в силу своего характера и других увлечений не сильно одержима нарядами и драгоценностями.       Обладая природной рассудительностью, Луи все эти годы старалась сохранять своё душевное спокойствие, и не стремилась наставить дражайшего супруга на путь истинный, тем более, учитывая врождённое упрямство Вольфа, её увещевания вряд-ли заставили бы его задуматься о последствиях.       Вот Мария-Терезия была исключительной женщиной, даже враги считали её великой императрицей. В далёком детстве Луи мечтала стать такой же, как её мать, пока не была отрезвлена осознанием реального положения женщины в этом мире.       И даже её мать, обладая абсолютной властью императрицы, не имела безоблачной семейной жизни. Луи слышала от старших сестёр, что их венценосная мать много лет терпела и прощала измены отца. Правда, Франц тактично не афишировал подобные связи и никогда не опускался до кабацких девок. Зато её муженёк и ей предоставил относительную свободу, недвусмысленно заявив, что при этом не потерпит ее вмешательства в дела государственные. Она была вполне удовлетворена подобной жизни двумя дворами. А последние годы они появлялись вместе лишь на неизбежных по традициям и протоколу церемониях и приемах.       Городские ворота закрылись за последним всадником. Глухой удар был еле различим из-за стука копыт — конечно, восьмерка в карете и двадцать гвардейцев эскорта. Мария-Луиза почувствовала, что её сердце забилось сильнее. Что-то подступило к горлу, заставляя придержать дыхание. Вернется ли она ещё сюда? Тринадцать лет назад был солнечный полдень, когда экипаж с семнадцатилетней принцессой въехал в эти ворота. Не то, чтобы принцесса была наивна, но все её знания о жизни были из книг и наблюдений за окружающими. Но, как и всякая невеста, Луи окрыляли радужные надежды. Сейчас еще полумрак, и королева в карете уже успела сама узнать жизнь, и по сему и не мечтает о возможном счастье в будущем. Что ждёт её впереди в её родной Австрии?       Счастливых людей наверно мало на этой земле, — и среди знати, и среди простолюдинов. Она сама вполне удовлетворится спокойствием и безопасностью. А, судя по тому, с какой стремительностью распространяется пожар беспорядков, пока они не пересекут границу, безопасность и спокойствие ей не гарантированы.       «Я быстро расправлюсь с этим отребьем, они все у меня будут болтаться на виселице, — бушевал её супруг. Уже пятнадцать бунтарей были казнены. — Они все агенты треклятой Французской республики! Нечего церемониться с ними — гидре надо отрубать все головы сразу». Когда вопрос касается абсолютной монаршей власти, хоть королевство его и крохотное, от свободомыслия Вольфганга Девятнадцатого не остается и следа. «Этот престол наш уже более шестисот лет», — его единственный железный аргумент. В общем, все правильно — никто из её венценосных родственников не отказался бы от прав, данных им при рождении. Её великая мать правда считала, что обязанностей у королей больше, чем данных им свыше прав. И что эти права им даны не для праздной жизни, а для поддержания порядка и процветания в государстве.       Она, вспомнив уроки матери, не уехала со своими придворными дамами. И вчера предложила остаться с мужем — из чувства долга, а не по велению сердца. В душе надеясь на его отказ. И облегченно вздохнула, когда Вольфганг, как она и ожидала, настоял на её отъезде: «Они не пощадят тебя». Логично —он же не пощадил двух совсем ещё мальчишек и отправил их на виселицу, несмотря на её протесты. Разумеется — это же «головы гидры». «Убийца детей», — прибавилось к остальным, заслуженным и незаслуженным оскорблениям, и неизвестные стихоплеты не замедлили увековечить это в своих мерзких памфлетах.       Марии-Луизе холодно. И не только от предрассветной промозглой сырости. Когда почти не спишь ночью, утром всегда познабливает. Перед дорогой она согрелась горячим шоколадом. Сейчас не отказалась бы еще от одной чашки, так как даже теплая меховая накидка, в которую она спряталась, как в кокон не спасает.       Она пытается погрузиться в сон, откинувшись на подушки, стараясь отогнать тревожные мысли. Когда она все-таки ненадолго отключается, то это не сон, а полузабытьё. В голове — обрывки нелогичных фраз, перед закрытыми глазами — какие-то туманные фрагменты непонятных картинок.       Она оказывается в зале огромном библиотеки Шенбрунна. Ей лет десять, и она рассматривает глобус, который наверно в полтора-два раза выше её. Но вот она сама как бы поднимается выше, пытается взлететь. Она знает, что это сон и в который раз пытается обрести контроль. Но, как обычно, полёта не получается. Она лишь замирает на уровне глобуса, почему-то всматривается в контуры Нового Света, в силуэты обеих Америк. Кто знает, может Кларис, подружка её детства, сейчас где-то на этом материке… Потом и библиотека, и глобус куда-то пропадают. Она уже на городской площади только что покинутой столицы. Она прогуливается по городскому саду, выходит на площадь. Она одна, без охраны. Ну да, это же сон, так что бояться нечего. Портреты разыскиваемых бунтовщиков. Страшные озлобленные лица. Такие не пожалеют… Она слышит нарастающий шум, яростные вскрики толпы. Но это же сон. А если уже нет?       Луи усилием воли открывает глаза. Нет, все пока хорошо. Она в карете, они спокойно продолжают свой путь. Ей не стоит волноваться. Уже начало рассветать. Первые лучи ласкают поросшие лесом скалы. Пригородные поселения уже остались далеко позади. Извилистую дорогу обрамляют мрачные великаны-сосны. Раньше ей нравились свежесть раннего утра, запах хвои, горы в розовато-золотистой дымке. Тени от сосен, похожие на загадочные существа, всегда приятно будоражили её воображение. Суровая красота горных лесных массивов навевает воспоминания о местных древних легендах. Обычно природа даёт ей ощущение свободы и силы. Но сегодня тени деревьев похожи на монстров, а она сама ощущает себя маленькой и беззащитной.       Как трудно вырваться из холодных щупалец проклятого страха. Хорошо, что она одна в карете, — не нужно следить за выражением лица. По-этому она и принебрегла условностями и не взяла горничную — абсолютно чужого человек, несмотря на уже почти три года службы. Если бы Анна, её служанка, которая была при ней с раннего детства, была бы ещё жива, то сидела бы сейчас напротив неё и успокаивала просто своим присутствием. А если бы и заговорила, то по делу — без паники и без лести. Останься с ней хоть одна из её придворных дам, Луи не была бы сейчас одна, а осознание того, что у неё есть верный друг, готовый разделить с ней все опасности, придавало бы ей силы.       Когда две недели назад начались кровавые вылазки бунтовщиков, придворных охватило смятение. В их мирном маленьком государстве к такому не привыкли. Она сама предложила своим фрейлинам уехать, хотя и пыталась уловить хоть толику искренности в их ответных заверениях в вечной дружбе и преданности. Выразив желание остаться с ней, чтобы не случилось, они пошли тихо собирать вещи. Через два дня её часть дворца опустела, а на её столе лежала стопка надушенных конвертов с неловкими оправданиями и пожеланиями скорейшего прекращения беспорядков и всего наилучшего. Обидно не было — её дамы тоже были для неё практически чужими людьми. После Греты и Иды она больше не заводила ни подруг, ни возлюбленных. Просто не тянуло ни к кому. Хотя, искреннюю дружбу и преданность она с благодарностью приняла бы. А, что касается романтических отношений, она с каждым годом она все реже влюблялась. Возраст, наверно. Мария-Луиза усмехнулась про себя: может, через десять лет уже и видеть никого не захочется. Да и сейчас, если благополучно доберется до Вены, то не окунется сразу в великосветскую жизнь — попросит племянника поселить её в каком-либо тихом загородном замке. Будет много гулять, читать книги, рисовать акварелью. А если вдруг повезет и неожиданно воспылает к кому-либо, то воспримет это как подарок судьбы.       Главное, проскочить самую опасную часть дороги. Они путешествуют с хорошей скоростью, так что, наверно, через пару часов пересекут границу. А в соседнем княжестве волнений и терактов не наблюдается.       Стыдно, что так сложно управлять своими эмоциями. Правда, у её страха есть основания. На днях она гуляла по городской площади и решила взглянуть на портреты разыскиваемых революционеров. Ей врезалось в память одно из изображений, и она его опять видела в своём коротком сновидении. Это было страшное, искаженное гримасой злобы лицо. Было написано, что это девушка. Потом она выяснила, что эта молодая особа хладнокровно убила директора сиротского приюта. Это преступление особо задело Марию-Луизу, так как она сама была основателем и попечителем этого заведения.       Убийца пробралась туда в одежде монахини и перерезала герру Йохану горло прямо на глазах застывшей от ужаса настоящей сестры-Урсулинки, по описанию которой и был нарисован портрет. За что, понятно не было — он же к аристократии никакого отношения не имел. И работу выполнял исправно. Она ежегодно посылала туда проверку, и всегда неожиданно. Дети питались и обучались как положено. Если даже герр Йохан и присвоил какую-то пожертвованную сумму — не убивать же за это. Поступи к ней подобная жалоба, она немедленно разобралась бы и заменила директора. А вора оштрафовала бы в пользу сирот на сумму, в несколько раз превышающую украденную. Может, просто сумасшедшая? Или личная месть? Хотя последнее трудно представить — герр Йохан был человек мягкий, скромный и религиозный. В тот же день был убит городской судья, а к концу недели такая же участь постигла двух министров. Вот фон дер Кребса ей было совершенно не жалко — её муж скатился до настоящего своего состояния не без помощи лучшего друга. Так что всё происходящее последние дни было похоже на кровавый вызов бунтовщиков. Тем более, на столе её супруга появился ультиматум — отказаться от трона и передать власть неизвестно откуда взявшемуся Учредительному Собранию.       Муж неожиданно пришел к ней сегодня ночью. Попрощаться — непохожая на него сентиментальность. Он не заходил в её спальню уже почти пять лет. Она не испугалась, зная, что перестала вызывать у него желание еще задолго до того, как элементарная порядочность заставила его забыть туда дорогу.       Он просидел где-то полчаса, разговаривая о пустяках, как бы отвлекая от трагической реальности. Полысевший, беззубый. Он был без своего обычного парика и даже не припудрил сыпь на обрюзгших щеках. Ему всего сорок семь, а уже выглядит как старик. Ничего не осталось от мужественного, атлетически сложенного мужчины, который привлек её внимание четырнадцать лет назад.       Одно из счастливых воспоминаний юности — тот бал на Рождественской неделе в Шенбрунне, когда появление нового коронованного гостя помогло ей избавиться от жениха, которого прочила ей мать. Статный, крепкого телосложения Вольфганг был полной противоположностью тщедушного юного герцога. Мария-Терезия питала дружеские чувства к матери юного герцога, ханжеская набожность которой испугала Луи сильнее, чем перспектива делить брачное ложе с изнеженным мальчишкой. И она сделала все, чтобы обратить на себя внимание взрослого мужчины. В разговоре с королем она поняла, что ему не чужды идеи просветительства, и что его двор не живёт такой строгой регламентированной жизнью, как двор её матери. Как же наивна ещё была тогда Луи — ей показалось, что Вольф очарован ею. А недавно овдовевший король лишь посчитал, что нелишне путём такого брака укрепиться в поддержке Австрии. Да, она не ошиблась, став Королевой она освободилась от обязанности посещения многочасовых католических служб, как требовала её принципиальная мать. Она получила возможность читать запрещённые в Австрии книги и обсуждать любые аспекты вольнодумных философов в своём салоне. И как возлюбленный, Вольф разочаровал её не сразу. Может и испытывал к ней какие-то чувства, так как смысла заставлять себя приходить к ней в спальню у короля не было — наследника престола подарила ему покойная супруга.       А сейчас в её душе нет ни жалости, ни сострадания. Стыдно, конечно, но она даже не может подавить брезгливость. И не один раз ловила себя на затаённом злорадстве. Наверно, поэтому все-таки и согласилась бежать, как крыса с корабля. И еще, впервые за эти тринадцать лет она порадовалась, что у неё нет детей, за судьбу которых наверно разрывалось бы от волнения сердце.       А почему ей должно быть стыдно? От неожиданно охватившего её возмущения вдруг стало жарко, и она распахнула соболью накидку. Да, за все эти годы она лишь считанные разы пыталась урезонить этого самоуверенного самодержца. Может, разговаривай они чаще, Вольф научился бы её слушать. Если бы с ним было легко разговаривать… В граничащей с ними Франции бушует революция, а он опять повышает налоги! Конечно — нужно же одаривать очередную фаворитку. У неё уже давно возникало желание спросить муженька — предупреждает ли он своих пастушек, чем еще, кроме домов и драгоценностей, он собирается их наградить.       «И месяца не пройдет, как я очищу королевство от этой мрази», — заявил на последок Вольф. Правда, уверенность в его словах была явно показная — чтобы и её успокоить, и себя убедить. Никто точно не знает, сколько здесь революционных групп, насколько они связаны между собой и как организованны. А их вылазки неожиданны и непредсказуемы. «Наверняка не без французской поддержки», — считает Вольф, и не без оснований.       Во Франции революция уже, похоже, необратима. И её Антуан, которая все эти годы не желала задумываться о ситуации в стране, продолжая свои бесконечные феерические празднества, неожиданно проявила мужество, отказавшись бежать, как сейчас поступает она. Луи опять почувствовала укор совести. Хотя, ее присутствие и советы не помогут — Вольфганг не Людовик, мягкий и обожающий свою прекрасную королеву муж, которого её сестричка без труда могла бы направить на любые благодатные для Франции деяния, была бы Антуанетта другим человеком, или хотя бы задумайся она вовремя о судьбе монархии.       Но кто же мог представить, что так легко может пошатнуться существующее веками мироустройство! Луи была на том злополучном банкете, когда они с сестрой легкомысленно посмеялись над пророчеством Казотта. Она с горечью вспоминает эту их последнюю встречу — как обычно, это были бесконечные празднества, посещения театров и концертов, поездки в Трианон. Она гостила у Марии-Антуанетты целых три месяца, чтобы забыть о своих печалях. А через год Франция уже была в огне революции. Если пророчество сбудется до конца, то её любимая сестра потеряет жизнь. Она сама, правда, была одной из нескольких, которым не был предсказан эшафот.       У них при дворе настоящих предсказателей не было. Альвинзо не в счет — обычный начитанный шарлатан с сомнительными связями, хотя многие ценили его как астролога и толкователя снов. Кстати, может не зря сеньор Альвизо говорил, что она должна внимательно прислушиваться к своим снам. У Луи действительно было несколько вещих снов, таких, что до дрожи страшно всерьёз об этом задуматься. Вот и сейчас она испугалась и заставила себя проснуться, так и не поняв, о чем её пытаются предупредить… Нет, хватит мистики. Тем более, Альвизо такой же лицемерный трус, как и другие придворные. Наверняка просто бессовестно льстил ей, а несколько сновидений — просто совпадения. Когда предсказатель испарился в неизвестном направлении на прошлой неделе, она едва это заметила. Если быть самой перед собой честной, то вся эта мистика ей уже до жути надоела. Но что поделать — мода есть мода, и она была ответственна за развлечения своих придворных. Так что приходилось держать салон, где процветали уже давно обрыдшие ей утонченные скабрезности и бессмысленные разглагольствования об оккультных тайнах.       Лес по обеим сторонам дороги кажется бесконечным. Может, попробовать молиться, как в детстве? Но она перестала обращаться к Богу, верить в его величайшую милость, уже лет с тринадцати — наверно, в пику религиозности Марии-Терезии. Правда, в юности она добросовестно исполняла все требуемые от неё католические обряды, но лишь формально, не пропуская молитвы через сердце — её великая венценосная мать не потерпела бы малейшего отступления от традиций.       Потоком свежего воздуха в её ранней юности оказалась Кларис, её французская подружка — четырнадцатилетняя убежденная либертинка, которая в своём тайном бунтарстве была далеко впереди неё. Кларис многому её научила за те несколько месяцев, пока её отец, посол Франции при Венском дворе, держал дочь при себе до отправки в очередной пансион. Её бунтарство заключалось не только в отрицании религии, но и в протесте против подчиненной роли женщины, и так же против ханжеской морали, клеймящей, например, однополые связи. Кларис жалела, что не была рождена мужчиной.       Интересно, что бы Кларис сказала о революции? Может, ей даже понравилась бы идея о всеобщем равенстве и она примкнула бы к бунтовщикам. Тогда ее, как истинную аристократку, не возмущало социальное неравенство. Хотя, заразиться новыми идеями было в её характере. Сейчас некому ответить на этот вопрос — её Кларис бесследно исчезла, сбежав от мужа через несколько месяцев после навязанной ей отцом свадьбы. Наверняка сбежала в мужском одеянии, она всегда завидовала мужчинам, критикуя несуразность корсетов, кринолинов и объемных юбок. Может, отправилась в Новый Свет и так и живёт в мужском обличии?       А скрываться в таком виде действительно легче. Она тоже по молодости любила подобный маскарад для верховой езды и охоты. Вольф даже поощрял её в этом — в вопросах этикета и нравов он был истинный либертин. Даже приглашал её несколько раз в кабак и в уличный театр. Тогда они уже редко соединились в опочивальне, но ещё оставались друзьями. Чтобы оставаться неузнанными, они облачались в скромные одежды бедных дворян. Вольфганг догадывался о её любви к девочкам и неоднократно провоцировал ее развлечься вместе с ним. Наконец, она уступила и согласилась. Но вульгарно накрашенная, отдающая смесью пота и дешёвых духов, кабатская шлюха не вызвала желание у Луи, и она прогнала ее со своих коленей. Зато было забавно наблюдать, с какой плотоядно-животной страстью облапал пышную задницу своей пассии её муженёк, а затем, нисколько не стесняясь своей молодой супруги, занялся внушительной наливной грудью этой вульгарной особы.       Больше Вольф не брал её на подобные вылазки, заявив, что если она ничего не понимает в женщинах, то пусть довольствуется напомаженными придворными куклами. Самого Вольфа не сильно возбуждали утонченные аристократки, так что она может гордиться, что ей удалось на какое-то время удержать интерес мужа. Вероятно, так и не сумев сделать из принцессы шлюху, он просто разочаровался в ней. В состоянии раздражения он и называл её изнеженной принцессой, хотя Луи и делала все возможное, чтобы соответствовать: ездила с ним на охоту, даже научилась хорошо стрелять, хотя убивать животных ей не нравилось. А вот гарцевать в мужском костюме ей доставляло истинное удовольствие.       Супруг, видимо вспомнив былое, предлагал подобный вариант побега, как более безопасный — несколько скромно одетых всадников не привлекают внимания. Но она редко выезжала верхом после злополучного падения с лошади во время охоты лет семь-восемь тому назад, предпочитая прогулки в коляске или пешком. Последние годы и сам Вольф редко утруждал себя подобным, ослабленный болезнью и изнурительным лечением. А раньше его посадке в седле мог позавидовать любой профессиональный кавалерист.       Она бросила взгляд на скакавшего рядом с каретой всадника — статный молодой гусар, тугие синие бриджи обрисовывают мускулистые бедра. Её брат, император Леопольд, прислал кавалерийский отряд — сотню отборных австрийских офицеров еще пару месяцев назад, незадолго до своей безвременной кончины. Тогда вылазки повстанцев еще только начинались. Она устроила праздник во дворце в честь прибытия своих сородичей — к радости местных дам и скрытому недовольству придворных щеголей. Но гусары не только виртуозные танцоры, но и профессиональные воины, мастерски владеющие своими саблями и пистолетами. А вооружены они наверняка лучше бандитов-бунтовщиков.       Мария-Луиза постаралась остановиться на этой мысли и немного успокоилась. Нечего бояться, лучше посмотреть на ситуацию с пикантной стороны — ей предстоит четыре дня путешествия в компании двадцати отборных военных. Нужно хорошенько приглядеться и выбрать себе «жертву» для флирта, а может, и не только. Зная саму себя, она вряд-ли осуществит последнее, так как с каждым годом подобные приключения приносят ей все меньше и меньше удовольствия и азарта не вызывают. А в процессе даже раздражение появляется — никогда не не знаешь, насколько искренен кавалер, влюбляется ли он в женщину или повинуется воле королевы? Но раз в ней нет набожности, то куртуазные мысли хорошо отвлекают от дурных предчувствий и отгоняют страх. Она попыталась повнимательней рассмотреть скачущих по обе стороны кареты молодцов, механически перечисляя их достоинства. Нет, на этот раз даже фантазии не появляются.       Гул пушечного выстрела оглушил неожиданно. Снаряд разорвало где-то в начале колонны. Карету резко дернуло и чуть не опрокинуло. Марию-Луизу отбросило в сторону, она больно стукнулась головой о стенку. Неужели её судьба — быть разорванной на части? И откуда только у них подобное оружие? Она безвольно сползла на пол и закрыла руками лицо. Но следующего раската не последовало. Снаружи раздавались лишь истошное ржание раненных и испуганных лошадей, крики, обычные выстрелы, лязг металла о металл. Усилием воли она заставила себя вскарабкаться обратно на сидение. За окнами шел настоящий бой, но пушечных выстрелов больше не было. Гвардейцы отражали атаки, но судя по тому, насколько бандиты подобрались близко к карете, дела обстояли плохо.       Мария-Луиза напряженно выпрямилась, сжала в кулаки дрожащие руки, безжалостно впиваясь ногтями в холодные ладони. Сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, выравнивая учащенное дыхание. Придала своему лицу непроницаемое выражение. Маска холодного безразличия — этому она научилась с детства. Если сейчас откроется дверь, то негодяи не должны увидеть её страх. Она — Габсбург и не даст всякому отребью почувствовать своё превосходство над ней. И о пощаде она молить не будет, хотя умирать и не хочется.       Наконец, дверь кареты открылась. Будучи готовой к самому худшему, Мария-Луиза презрительно посмотрела молодому повстанцу прямо в глаза. Но тот не направил на неё ни пистолета, ни кинжала, — Фрау, мне очень жаль, что нам пришлось прибегнуть к подобным крайним мерам. Именем революции, Вы арестованы и Вам придется последовать за нами, — вежливо, но твердо произнёс брюнет, и даже галантно подал руку. По манерам и речи он был похож на хорошо воспитанного юношу.