О Создателе и его Создании

Блестит, искрится шахматная фигура в руке — да не одна, а целых две. Одна притягательный мутный фиолет отражает: словно пурпурная молния, в единый физический предмет закупоренная. Другая — живо-зелëная: пряностью лесной отдающая, так и веющая своей природной, натуральной живостью… Но оба божественных огонька гаснут, стоит лишь тяжесть стальных лабораторных стен ощутить. Воздух здесь стерильный, тяжёлый; стены тугие, нерушимые — ни звука вне себя не пропустят, а всё, что здесь — эхом раздаётся в самые глубины. И голос Его ещё тяжелее непробитой атмосферы пытливости ума — тоже делится на множество, пусть и един он впервые за долгие десятилетия. — Какое самонадеянное решение, Омега… — холоден голос Второго Предвестника, гулок стук его каблуков, по кафельному полу ступающих, — Возомнил себя главенствующим неужто? Может, на моë место претендуешь? Трещит, гудит дальний механизм. Шипит газ в трубах. Но голос Его всё ещё явно различим, глубок, низок… Высокомерен и насмешен. Он не мог забыть, что рано или поздно воля у одного из «сегментов» зародится. В конце концов, они… Не просто инструменты, коими являются в понимании Дотторе; они, без сомнения — нечто большее. Каждый «сегмент» — отдельная личность, пусть и придаток одного большого, оригинального эго. В сути своей они лишь копия Его, но на практике… …На практике каждый «сегмент» индивидуален; свою жизнь проживает, свой опыт зарабатывает; и в таком случае зря считать, попусту выводить формулы нет нужды, ибо ответ лежит на поверхности: один придаток однажды, да свои собственные — свои самостоятельные — корни пустит. И вот перед Доктором стоит плод его стараний, ошибка его беспечности и результат его эксперимента. Омега, вернувшийся с экспедиции Сумеру. Вернувшийся с успехом, стоит отметить: два гнозиса в руках тому доказательство, но цена их получения… Была не столько непомерно высока — сколько доколе эгоистична. Вот и итог, эпилог, развязка — вместо множества в коридоре отныне стоят лишь двое. — Никак нет, Прайм, — Омега плечами ведёт, наигранно под маской ухмыляется, до того острые клыки обнажая; смеётся низко, так и выражая натянутость своих слов, — Всего лишь выполнял ваш… Приказ. Любым доступным методом. И смею заметить, весьма успешно. И вытягивает Омега руку вперёд, протягивая гнозисы, что в это мгновение выглядят не более чем цветастые игрушки — но какая же мощная сила таится внутри них — уму непостижимо. Непостижимо уму обычного человека, чей мозг за границы средних интеллектуальных показателей не выходит — но им, учёным — цена таких игрушек измерима. Но даже если их цена — бесценок… Окупят ли они всю пропасть потерь? — Факт того, что успешно, отрицать нельзя… — тянет Дотторе драматично, — Но погляди на цену, которую ты заплатил. Его голос смолкает, и на смену ему приходит тишина. Даже механизмы словно бы стихают на мгновение, а газ в трубах будто застывает, низвергая лабораторию в абсолютную, почти что ощутимую на пальцах тишину. А ведь раньше таковой тишины здесь не было. Раньше множество голосов из глубин слышалось — высоких и низких, ломких и хрипловатых — но похожих друг на друга в какой-то степени. — О, без сомнения… Создавать «сегменты» чрезвычайно трудно. Материалы, время, силы… Жаль упускать столь многое в обмен на две божественные игрушки. Но… Прайм, неужели я один наслаждаюсь этой тишиной… Этим спокойствием, что пришло после отказа от ненужных личностей? — эгоистичный Омега мотает головой. Доктор всегда знал, что с ним будет непросто — как-никак, он на своём опыте прожил тот отрезок времени, что был заложен в само создание Омеги. Прожил. И потому-то с уверенностью может сказать, что имеет дело с самой эгоцентричной, самой самоуверенной «версией» себя за все прожитые годы в измерении времени. Омега даже не боялся перечить ему, Прайму: своему создателю, своему господину, своему… Нет, скажем не так — самому себе. Среди всех «сегментов» существовавших, Омега также был… Похож на Прайма больше, чем любая другая «версия». Он был одним из самых… Совершенных. А они были похожими достаточно, чтоб не мучиться головными болями от одного лишь присутствия друг друга, как это бывало с младшими «версиями». Но необходимо подчеркнуть — они были разными в то же время! — что интерес, такой странный и необычный, почти что чужеродный подогревало. И в угоду удовлетворения своего интереса Доктор был готов простить Срезу столь горькую, но не критичную на самом деле растрату. Потому он и прислушался к его словам… И осознал нечто забавное: А тишина-то действительно приятная.