Демонстрация

Сушан не просто была с Лофу. Сушан не просто была облачным рыцарем. Сам Лань благословил ее своими стрелами; после какой-то задачи, которая требовала применения сил — сложной тренировки, или борьбы с порождениями мары, или задержания мелкого преступника — она чувствовала, как тело звенит от энергии — резонирующее с самой сутью преследования, с сутью пути эона. «Каждый охотник желает знать где сидит фазан». Она так иногда развлекается, когда смотрит в фальшивое небо Лофу, уставшая и довольная тем, что не бездельничала сегодня: от космических энергий все вокруг ненадолго получает радужные ореолы. Каждый охотник знает, даже того не желая: милое травоядное животное чаще всего имеет огромные рога, твердые копыта и мощные ноги. Безобидность — почти всегда лишь обертка. Сушан — простая, как вареный рис. Она плохо читает, еще скуднее знает, и отсутствие жизненного опыта, которого в этом возрасте должно быть побольше, у нее обнажается позорно часто. Ее удел — махать тяжелым, обоюдоострым мечом, ее удел — прост и незамысловат, под стать самой Сушан. То, что Сушан не самая сообразительная леди, она понимает даже лучше других. Но каждая клеточка ее тела чувствует себя неуютно, когда рядом Лоча. Угрюмый малый (как его зовут? в голове пусто, хоть убей), погруженный в свои мысли, спокойно отошел в сторону, куда-то по своим делам; Лоча его вообще не беспокоит и не интересует. Значит, дело в самой Сушан. Ей кажется, что в нем что-то фантастически, фатально не так; неправильно, не к месту. И дело тут не совсем в Изобилии. В конце концов, рядом с малышкой видьяхара у нее такого чувства неправильности никогда не возникало. Сушан все время хочется себя куда-то деть в липковатой паузе, а вот куда — марой разбери. Лоча сдержанно блаженствует и перебирает волосы между пальцев; Сушан вроде бы и хочется смотреть на него — в конце концов, она впервые встретилась с настолько красивым человеком, — а вроде бы у нее потеют ладони и хочется сбежать. От нечего делать она с напускным интересом оттягивает повязку на бедре, пока не пересекается с Лочей взглядом случайно и, неожиданно для себя покраснев, перестает, увлекаясь новым делом: пытается поправить второй сапог, чтобы симметричнее, да никак не выходит. — Я вот все время хотел задать вам вопрос, мисс Сушан, — прерывает Лоча тишину, от чего Сушан даже дергается. Она что-то нечленораздельно мычит, прежде чем встать и выпрямиться, зачем-то отряхиваясь. — Какой вопрос? — Ваш меч, — тот лежит рядом, подпертый лестницей, и Сушан невольно оглядывается. — Не поймите меня неправильно, владеете вы им прекрасно, но все же у меня появилось ощущение, что его выковали не для вашей руки. Сушан даже немного расслабляется. — Как всегда, наблюдательны, господин Лоча. Этот меч — семейная реликвия. Он мне достался от матери. — Она, судя по всему, была отличной мечницей в свои лучшие годы. Оружие не выглядит покорным. Сдержать нервный смешок сложно. — Что правда, то правда. Этот меч, вообще-то, одноручный. Тут я не могу никак с ним управиться даже двумя, да… — Хм, — Лоча постучал по подбородку пальцем. — А вы когда-нибудь видели вашу мать за фехтованием? Сушан нахмурилась. — На что вы намекаете? — Ни на что, — сухо ответил Лоча. — Просто этот меч сильно отличается от тех одноручных, которые я привык видеть. Если хотите, можете взять мою рапиру, чтобы понять, о чем я. Сушан заливается краской быстрее света. Эти иномирцы и их незнание местных перифраз… С другой стороны, от этого торгаша можно ожидать чего угодно. Возможно, решил проверить ее эрудированность в культуре родного края. Судя по тому, как дернулся уголок его рта — не «возможно», а вполне вероятно. — Д-давайте, — бормочет она, жалея впервые в жизни, что так аккуратно укладывает волосы каждое утро. Спрятать красные щеки никак не выйдет, как не поворачивайся. Лоче не надо много времени, чтобы достать рапиру из ножен, — а Сушан не нужно много времени, чтобы поразиться ее легкости. Даже копья облачных рыцарей ощущались невесомыми по сравнению с родным клинком, а этот — так и вовсе пустота в ладони. — Как такой иголкой можно кого-то убить? — вопрошает она вслух, вертя в руках рапиру. Клинок настолько тонкий, что едва различим в вечернем свете. — Разве что пощекотать бок, мне кажется. Лоча улыбается, — едва-едва, мягко и спокойно, будто имеет дело с несносным ребенком, — а потом вдруг подходит ближе, молча берет за руку и одним простым, отточенным движением протыкает себе грудь. Кровь. Действительно, идет — и удивительно бурно, марает крахмально-белый камзол. Этот безумец проткнул себе легкое. И, вполне вероятно, мог задеть сердце. Лоча делает глубокий вздох и морщится едва-едва — понемногу вытягивает рапиру из своей плоти, не без труда. Рука Сушан обмякла, но его тонкие пальцы держат ее собственные, враз вспотевшие, удивительно крепко. В месте, где только что было лезвие, вырастают цветы. Его дыхание оказывается так близко — нежное прикосновение ветра на губах Сушан, приоткрытых от ужаса. Оцепенение проходит резко — и Сушан, издав позорный, не достойный мастера Тайсю визг, отшатывается и вытаскивает рапиру до конца. — Это лезвие тонкое и легко проходит через ткани человеческого тела. Так можно легко повредить сразу череду органов, а рана покажется совсем несерьезной. Прямая спина — даже не дрогнула. Еще одна улыбка — можно даже поверить, что ничего не произошло. Срывает цветок — тот легко оказывается в ладони. — С такого ракурса было неудобно, — бросает он между прочим. Все внимание — на белых нежных лепестках (чего бы то ни было, Сушан никогда не интересовала иномирская ботаника). — Так бы я еще пробил межпозвоночный диск, так что демонстрация получилась бы нагляднее и эффектнее. Зеленые глаза прикрыты челкой, но она чувствует: Лоча не сводит с нее испытующего взгляда. Глядя на это безмятежное лицо, Сушан, ежась, понимает: пожалуй, генералы Лофу Сяньчжоу слишком мягки к гнили Изобилия. И к торговцам, которых пускают к себе. — Да… спасибо за эту вашу... демонстрацию. Капля крови стекает с лезвия и приземляется ей на ботинок. — Всегда обращайтесь, мисс Сушан. Щеки все еще печет.