От тайного капкана, от змеи шипящей,
От напрасной крови, от тоски и горьких дум,
От ночного страха и стрелы летящей
Моя любовь укроет, сумеет отвести беду
Flëur - Амулет
Идея принадлежала Габи. Конечно, Райнеру бы не пришло в голову подобное само по себе: он никогда не верил в магию и был человеком если уж не совсем твердо стоящим на ногах, то как минимум просто практичным. Люди вокруг него верили. В божества со множеством лиц, кого-то единого, в звероподобных существ, глядящих из лесных чащ; в то, что положение звезд в момент рождения человека влияет на его характер и судьбу; в слова, которые, если связать их в одно целое и повторять много раз, сцепив руки крепким замком, могут исцелять и губить; в конце концов — в неотвратимость катастрофы после того, как дорогу перебежит черная кошка, даже не подозревающая, что она вестница человеческих несчастий. Райнер понимал: вера окрашивает жизнь смыслом. И дарит иллюзию предсказуемости — если ты следуешь определенным законам, которые даже, может быть, сам и придумал, то все будет хорошо, а если не будет, то значит, что-то там — наверху или в лесных чащах — пошло не так. И после все равно воздастся. Обязательно. Божества сделают перерасчеты по звездам и количеству прочитанных молитв, учтут месяц рождения — и пошлют хорошую жизнь в награду за терпение и веру. Только Райнеру не нужен был смысл. И раскручивать свою жизнь так, чтобы видеть ее горизонт — видел только, что за чертой обрыв, а сколько раз придется на этом пути споткнуться, он предпочел бы не знать. Он никогда за себя не боялся. Поэтому, когда Габи протянула ему странный камушек, обвязанный красным шнурком, и объяснила, зачем это, то удивился даже. Не понял, переспросил. Удивился снова. — Амулет, — повторила она. — У меня такой же. Смотри. Выудила из-под кадетской формы почти такой же камушек, только поострее. С нарисованным на нем краской каким-то знаком, уже расплывшемся и напоминающем скорее сплошное пятно. — Зачем? — переспросил Райнер еще раз. Габи вздохнула, закатила глаза — но не раздраженно на самом деле, а просто, наверное, от волнения. Покрутилась немного, придумывая, как же попонятнее растолковать такому, как Райнер, — и вокруг нее поднялась сухая волна песка. А Райнер смотрел на свою раскрытую ладонь, в которой красно змеился шнурок. — Ты уезжаешь, — наконец подала голос Габи. — На границу, потому что скоро будет война. Я знаю. Ты будешь на передовой. Потом, конечно, подтянут остальных, но… Знаешь. Это тебя защитит. Она говорила сбивчиво, проглатывая окончания слов, и Райнер все равно не понял. С третьего раза. Он тупо спросил: — Как камень может меня защитить? — Это не просто камень, — Габи подскочила, обхватила ладошками его руку. Ее собственный камушек, раскачиваясь, глухо ударился о пуговицы формы. — Это амулет. Он может уберечь от чего-то плохого, потому что обладает такой силой… Ну, магической. Понимаешь? Я его сделала специально для тебя. Чтобы он тебе помог. Райнер промолчал о том, что ему скорее помогут его боевые умения, чем булыжник на шнурке. Не хотел расстраивать Габи, так воодушевленно рассказывающую ему о магических свойствах этого самого амулета. Она ткнула в белую сердцевину камушка. — Я даже символ тебе нарисовала. Он означает защиту. Очень давно народ элдийцев делал такие обереги, чтобы те отпугивали темные силы. А этот отпугнет от тебя вражеские снаряды. Символ был нарисован белой краской: незамысловатый, растянувшийся во весь пухлый камушек. Несколько линий, торчащих в разные стороны. — Я так и знала, что ты не поймешь, — разочарованно выпалила Габи, и Райнер понял, что молчит слишком долго. Ощупал пальцем гладкий бок своего амулета, не совсем понимая, что думает по этому поводу, честно сказал: — Не думал, что ты таким увлекаешься. — Не увлекаюсь, — она отрицательно затрясла головой. — Просто… Знаешь, если очень любишь кого-то и боишься за него, то… Все средства хороши. Я решила, что это на всякий случай. Вдруг и правда поможет. Райнер неожиданно для себя тоже затряс головой. Потому что на этих словах ему вдруг подумалось о Порко. Внезапно и непринужденно. Он даже усмехнулся — с чего бы это, он-то с ним вместе всего ничего, если такое вообще можно назвать вместе, так что… Габи, видимо, приняла на свой счет. Обиделась теперь уже по-настоящему: — Не хочешь — не носи. Я понимаю, что ты взрослый и серьезный и все такое, тебе, наверное, это кажется глупым… Но я вообще-то старалась. Она попыталась отстраниться, но Райнер удержал ее за плечо. Заглянул в глаза, сжав руку, в которой держал камушек. Тот вмиг стал горячим, напитавшись тепла от кожи. — Спасибо. Я обязательно надену. Только вот это, — Райнер указал на ее амулет, шевелящийся от движений. — спрячь. И постарайся никому больше не говорить о таком. Могут донести. Взгляд у Габи, успевший уже потемнеть, быстро вспыхнул обратно. Она снова затрясла головой — теперь уже в мелких-мелких кивках — и шустро засунула свой камушек обратно под одежду. — Ты, главное, носи его прямо у сердца. Это важно. Не помню, почему, но мне рассказывали, что так правильно. Это не просто камень уже потому что я постаралась над ним с любовью. Значит, пока он с тобой — и я, получается, рядом. Вот. Теперь понял? Райнер искренне ответил: — Понял. И остался один, не успев даже расспросить, кто вообще надоумил саму Габи и от кого у нее собственный разрисованный камушек: амулет, сделанный с любовью и предназначенный для защиты от бед. Но успев прийти к выводу, что, наверное, не так уж и плохо, что она растет не похожей на него: не такой закоснелой и вросшей ногами в землю по самые колени. Ищущей знаки и смыслы в простых вещах, как и положено детям ее возраста. Это правильно. Райнер завязал амулет у себя на шее, пару раз запутавшись в жестких концах шнурка. Снова подумал о Порко. «Если очень любишь кого-то и боишься за него, то все средства хороши». Он никогда за себя не боялся. И за Порко, наверное, тоже — потому что тот прекрасно справлялся и с собой, и со своим титаном, и даже с чужими проблемами; но все равно как-то совсем по-глупому замирало сердце, когда Райнер сражался рядом с ним на поле боя и так получалось, что не мог перестать оторвать взгляд, следя, потому что — а вдруг, а вдруг?.. Успеть бы вовремя, если что, помочь, защитить, закрыть собой от шального снаряда. По-глупому — потому что Порко не нуждался в его помощи. На самом-то деле он всегда был лучше Райнера, но до сих пор об этом не знал. Что такое любовь — не подобная ли глупость? Райнер подцепил пальцами камушек — длина шнурка была как раз такая, чтобы висел прямо у сердца, будто Габи специально это рассчитывала. Подумал еще немного, рассматривая уже немного смазавшийся от лапанья знак. Порко точно его пошлет. С этой мыслью Райнер дошел до реки, подмигивающей ему солнечными бликами. Копался в гальке с мыслью о том, что так вообще не должно было случиться — в смысле, что они с Порко стали так близки каким-то невероятным образом, после которого как раз можно было бы поверить в магию и всяких ехидных божеств, наобум выпускающих любовные стрелы. Нашел светло-бежевый гладкий камушек с мыслью: похож цветом на его волосы. Красивые мягкие волосы. Покупал белую гуашь с воспоминаниями о их первом поцелуе, случившемся после драки — точнее, после унылого избиения Райнера, когда Порко, разгоряченный и взвинченный, неожиданно прижался губами к кровоточащим его. А потом так же неожиданно извинился — за поцелуй, конечно. Не за драку. Только после этого лез к Райнеру уже не с кулаками, а с поцелуями. Райнер подхватил этот жар от него, как подхватывают страшные лихорадки — а Порко как раз приговаривал что-то о болезни, когда они соприкасались горящими кожами; только лекарства от этого не было, да и никто, по правде говоря, не искал, потому что порой бегство в болезнь оказывается единственно возможным решением. Может ли быть это глупое беспокойство новым симптомом? Райнер выводит знак защиты — прямая линия с еще двумя по бокам, тянущимися вверх — медленно и старательно, сверяя с тем, что нарисован на его собственном. Ночь сжимает его тисками, а настольная лампа режет взгляд несмотря на тусклость; Порко задерживается где-то — Райнер никогда не спрашивает его по возвращении, потому что, наверное, их близости недостаточно для такого. Зато достаточно для того, чтобы вручать разрисованные камни. Порко точно его пошлет, думает Райнер. И взгляд его то и дело застревает в складках простыни, которая хранит запах их обоих. Он никогда за себя не боялся. И был человеком если уж не совсем твердо стоящим на ногах, то как минимум просто практичным. Но почему-то когда любая из мыслей касается Порко, Райнер теряется сам в себе. А находится уже держащим в ладонях новый амулет, по подобию его собственного, обвязанный толстой шерстяной нитью. Шнурка не нашлось. Порко возвращается, когда лунный свет уже лижет стены. Райнер чуть ли не роняет камушек, норовящий выскользнуть из вспотевшей ладони; встает и подходит с мыслью, ставшей сознательной только на миг, что Порко наверняка задержался по службе, а не из-за кого-то другого. А потом выкидывает из головы. Не его это, в конце концов дело. Порко покачивается навстречу, будто хочет поцеловать в качестве приветствия, но все-таки остается на месте — видимо, просто слишком устал; мерцание единственной маленькой лампы оставляет на его лице тени-росчерки, словно Порко вылез прямиком из титана и пришел сюда. Вернулся. К Райнеру. И с войны он тоже вернется. Без лишних предисловий Райнер протягивает ему камушек на раскрытой ладони. И, смотря вниз, чтобы не напороться на недоумевающий взгляд, произносит: — Это тебе. Держи. Пауза. — Что? Зачем? У него тягучий, загустевший голос и маленькие провалы между словами — будто выпивший, но Райнер знает, что Порко обычно много не пьет, особенно сейчас, когда всем Воинам не до развлечений. Кусается осознание: переутомился; а тут Райнер еще со своими глупостями, на которые его надоумил ребенок. Полный абсурд. Но отступать уже бессмысленно, поэтому он как можно уверенней поясняет: — Амулет. Для защиты, — чтобы хоть немного сбавить градус неловкости ситуации, раскаленной, кажется, до предела, вытаскивает из-под одежды свой камушек на шнурке и вертит в пальцах. — У меня такой же вон. Смотри. Райнер все-таки поднимает глаза — и видит напряженное лицо Порко, и даже тени-отметки на нем рябят, перекрещиваясь и нагромождаясь друг на другая, расчерчивая кожу еще более остро. Сейчас пошлет. Мысли задрожали и забряцали как хрусталь при тряске, а самая главная резанула, впилась осколком — «я просто хочу, чтобы ты был живой». Даже если придется копаться в гальке, делать за ночь десятки таких амулетов, следить за созвездиями, молиться божествам и приносить им жертвы — все что угодно, если понадобится. Порко не посылает его; накрывает протянутую ладонь своей, обхватывает пальцами запястье. — Райнер, с тобой все в порядке? Еще несколько месяцев назад то же самое было бы облачено в «Браун, ты больной?», а теперь эта обеспокоенность звучит так по-истошному нежно, что вырывает из горла лишний выдох-клочок, и теперь абсолютно ясно, что этот симптом — их общий. — Да. И я хочу, чтобы с тобой тоже было. В смысле, хочу тебя защитить. Но если вдруг я не смогу, меня не окажется рядом, то сможет это. — Как камень меня защитит? Райнер неосознанно раздувает ноздри, ощущая себя растерянно и нелепо. Понимает теперь, что чувствовала Габи, когда вручала ему самодельный амулет: желание помочь, перемешанное со страхом насмешки или отвержения. Оказаться в глазах близкого глупым. Он уже не так уверенно возражает: — Это не камень. Он особенный. Видишь знак? Оберег от несчастья. Порко убирает ладонь, которая лежит сверху, ныряет ею под руку Райнера, обхватывая уже с тыльной стороны — будто бы поддерживая. Действительно вглядывается в символ, который свежий еще и не смазался, напоминающий своими линиями дерево с растопыренными ветвями. — Не думал, что ты таким увлекаешься. — Не увлекаюсь — соглашается Райнер севшим голосом. А остальные слова застревают, комкаются на пересохшем языке и остаются непроизнесенными — «если очень любишь кого-то и боишься за него, то все средства хороши, а я боюсь за тебя до тошноты, до безумия, и если это безумие — вера во всемогущих богов и поклонение тотемам, то вот оно: начинающееся в разрисованном камушке, потому что я хочу, чтобы ты был живой, чтобы ты был со мной, и я готов вывернуть себя наизнанку, поверив во все что угодно, лишь бы с тобой ничего не случилось». У любви с отчаянием и надеждой нет разума, и лицо у них тоже одно; с уст не сходит молитва, шея гнется под амулетами, а грудь испещрена защитными знаками, потому что иногда это все, что остается. Даже самым практичным людям. — Мне будет спокойнее, если ты будешь его носить, — признается Райнер. И добавляет: — Но нет — так нет. Забудь. Он пытается закрыть ладонь и поскорее убрать, потому что неловкость и напряжение ситуации уже выплеснулись через край, но Порко не дает ему этого сделать. Останавливает, сжав пальцы. Все так же нежно, но настойчиво. И говорит негромко: — Если тебе это так важно — буду. Только не на шее, а то… В нагрудном кармане, ладно? — У сердца, — эхом повторяет Райнер, не веря в то, что слышит. И не решается даже шевельнуться слегка, чтобы на расколоть случайно то ломкое, что сейчас сложилось вокруг них двоих. Доверие. — Ага. Получается. Порко забирает у него камушек и аккуратно прячет в карман своей куртки, напоследок ощупав гладкую поверхность — будто погладив; и Райнер вскользь думает о том, что это удивительно — каким разным может быть человек в разных промежутках времени, расположенных друг от друга недалеко. Просто Порко, вспыльчивому, грубому, ворчащему и вечно всем недовольному, больше нет нужды быть таковым рядом с Райнером. Просто они соприкасаются не только кожами в постели, но и глубокими слоями души — вот в таких мелочах. Их болезнь прогрессирует, и это — еще один новый серьезный симптом. Теперь Райнеру действительно будет спокойней — даже если на самом деле не существует никаких амулетов, а камни не становятся волшебными, если нарисовать на них знаки. Даже если божества не приглядывают за ними и не берегут от бед. Есть только маленькое допущение. Но и этого, как оказалось, достаточно. Он чувствует, как чужие пальцы подцепляют его подбородок. И напарывается на взгляд Порко — горячий настолько, что оплавились и разбежались черные тени с линий глазниц. Становится жарко. Не сгореть бы самому Райнеру. — Поможешь раздеться? Только тогда придется ненадолго расстаться с твоим амулетом, — Порко подается навстречу уже недвусмысленно, и на губах остается его дыхание. — Но, думаю, рядом с тобой он мне и не нужен. Под пальцами оказывается его одежда — будто ныряет в руки сама по себе — и Райнер запоздало думает, что надо бы снять свой камушек, чтоб не порвать ненароком шнурок. И что с этой войны они точно вернутся. Вместе.