Парадокс

Сначала Феликс думает, что болен. По всем показателям он не в порядке. Он не спит, не ест, и ко всему прочему — мышцы под нижними рёбрами то и дело скручивает. Медицинские справочники не дают никаких результатов. Рядом с Кагами симптомы стихают. Достаточно лишь услышать её голос. Или поймать взгляд. Потом она ускользает: красный шёлк, поминальный дым волос. А боль возвращается. И не понятно, Феликс изучает своё лицо в забрызганном мылом зеркале, лечит присутствие Кагами или убивает. Травит. Она недостижимый дух. Свист катаны. Укол шпаги. Цуруги. И мягкая, разъедающая цедра апельсина. Кагами кивком отвечает на приглашение. Кладёт узкую ладонь в его. Феликс на грани помешательства. Они скользят по паркету, в тягучей воронке вальса. Удивительно, что его тело остаётся ему подвластным, в то время как язык — нет. Мысли — нет. — Пойдёшь со мной на свидание? Кагами хмурится, словно решая сложную задачку в уме. Оглядывается назад — на девушку в бело-розовом. Она похожа на балерину, Феликс часто видит её рядом с Кагами. И горечь преследует по пятам. Почему она выбирает себе таких друзей, которым однозначно и дела до неё нет? Вот. Её подружка уже заливается смехом рядом с Адрианом. Кагами видит это. Её скулы становятся ещё острее. — Возможно. Кагами оставляет ожог на его щеке. Люди зовут это поцелуями. Томоэ говорит, что Адриан это хорошая партия. Это как переставить фигурки на чёрно-белой доске. Очередная шахматная партия приводит к ничьей победе. Наверное, это означает, что оба проиграли. — Вы будете чай, Адриан? Адриан не любит чай, поэтому Феликс вынужден отказаться. Кагами сверлит его нечитаемым взглядом. Иногда Феликсу кажется, что она тоже незрячая. Или того хуже — бесплотная. Акварель и лист рисовой бумаги. Кагами наклоняется ближе. Чтобы прошептать: — Ты не Адриан. Феликс завидует её веснушкам. Ему кажется, что нет и шанса, быть к Кагами ещё ближе. Он читает ей вслух. Что-то вычурное, бредовое. Он касается её запястья, Кагами ускользает. — Ты никогда им не будешь. Феликс прячет вырезанную на губах улыбку за книгой. Кагами умеет ранить — не этому ли её учили с малолетства? Кагами сосредоточена на гипсовой голове льва. Альбом лежит её на коленях. В её движениях — непривычная плавность. Феликс опускается рядом. Из его сумки вываливается Берроуз. Рыжий недоумок, притулившийся за мольбертом, шипит: «Ты заслонил свет!» И почему-то плевать. — Чем я хуже? Кагами делает одолжение. Она поднимает на него глаза. Воздух плавится. — Просто я не люблю тебя, Феликс. Мне было тепло от твоего внимания, но... — Кагами качает головой. Говоря такие жуткие вещи она всё равно само совершенство. Жесткость красит. Но только Кагами. Никого больше. Феликс подрывается и хватает её за руку. Оставляет поцелуй на раскрытой ладони. — Это пора прекращать, — как ни в чём не бывало продолжает Кагами. Феликс отпускает её руку. — Я уже понял. Прощай. Ему страсть как хотелось добавить пресловутое «моя королева». Но показалось излишним. Пустой класс искусств проводил его хлопком тяжёлой двери. Феликс покидает здание коллежа. Он пачкает улицы своим тяжёлым присутствием. Люди шарахаются. Феликс случайно ловит своё отражение в витрине. Он похож на психованного. И в голове измятые нравоучения отца, вперемешку с оскорблениями. И это похоже на то, что он всегда рядом. Словно он — часть его разума. Не стереть. Не вытравить. Поможет только лоботомия. Дерьмо. Нужно найти Адриана. Так во всяком случае велят голоса. Феликс уселся на лестнице, прислонив тяжёлую голову к холодному мрамору перил. Всё кончено. Фокус не сработал. Он искал снисхождения, а нашёл лишь... Наверное, Кагами его презирает. «И поделом тебе, жалкий недоносок», — скрипит голос отца. Феликс желает ему смерти, на секунду забывая, что тот уже сдох. На лестнице цокают каблуки. Феликсу плевать. Воздух рядом становится приторно-жгучим. Словно открыли бутылку шампанского. Кто-то плюхается рядом. Но смотреть не хочется. — Плохой день, а? Господи боже. Голос Буржуа он узнает из тысячи. Резкий, громкий. Вопль чайки. В детстве Хлоя донимала его своими криками. Причиняла головную боль. Феликс поворачивает голову и неохотно приоткрывает глаза. — Уходи. Хлоя явно не собирается уходить. Протягивает ему маленькую серебристую фляжку. Феликс вообще-то не пьёт. Он не как Адриан. Аддикции делают человека слабым. И всё-таки пальцы нащупывают прохладный металл. Феликс делает глоток и тут же кривится. Горло обожгло. — Что ты здесь делаешь? — спросил он. Хлоя забрала у него флягу. Её ногти были покрыты чёрным глянцем. — Я здесь живу. — Так... — Феликс обернулся. — Адриан у тебя? Он вновь скользнул взглядом по Хлое. Она выглядела... Странно. Не так, как обычно. Может, дело в том, что на ней висели какие-то рваные шмотки, или нет — в этом отсутствии фирменной ухмылки. — О да, — звучало с оттенком горечи. Хлоя сделала ещё один солидный глоток, уставившись куда-то в одну точку. Потом усмехнулась и покачала головой. — К чёрту! — она вскочила. — Идём. Феликс не успел ответить. Его уже тянули за ладонь. Он не стал спрашивать — куда и зачем. Из чужих тесных квартир — Феликс помнит пульсацию неона и маленькую красную таблетку — в пустые бассейны, в которых нет ни людей, ни воды. Он помнит, как Хлоя пыталась вылезти в окно. Феликс видел её в античной тоге и окруженную золотым сиянием. Потом они упали на холодную траву. Их окружала темнота и свербение сверчков. — Когда меня отпустит? — спросил Феликс. Хлоя взяла его за руку. — Не знаю. Поехали в Нью-Йорк? — Хм, почему бы нет. Знаешь, там есть потрясающий музей, точнее это художественная галерея, — Феликс приподнялся на локте. — И, конечно, публичная библиотека... Хлоя слушала его с ленивой улыбкой на губах. В её глазах — Плеяды. Скопление молодых звёзд. Феликс моргнул. — Я не помню, что говорил. Хлоя фыркнула. — Это неважно, — она села. Вперила свой бесстыжий взгляд ему в глаза. Феликс выдохнул слабое: «Вау». Всё ещё Плеяды, небесные тела. — Тебе стало легче? — Нет. Он поднялся. Хлоя крикнула ему вслед что-то нехорошее. В следующий раз Феликс найдёт её сам. В окружении этих непутевых друзей музыкантов. Там будет и Адриан, который лишь соизволит бросить улыбку и тут же отвернётся к молчаливому гитаристу, попутно пододвинувшись к нему ближе. Феликс предложит Хлое кинопоказ под открытым небом. Она возведёт глаза к потолку, сетуя на тривиальность. Но согласится. Там он её поцелует. Ради интереса. Ради того, чтобы она перестала передразнивать реплики героев на экране. Губы у Хлои перчат. * У них ничего общего. Феликс любит книги, Хлоя музыку. Она воспитывалась во вседозволенности, он в казематах строгости. Хлоя обожает солнце. Феликс предпочитает прохладу и тень. Но, пожалуй, они понимают друг друга. Хлоя убила дюжину лет, чтобы пытаться стать похожей на свою мать. Феликс рассчитывал, что в достаточной мере похож на Адриана, чтобы его полюбили. Оба разочаровались в выбранных средствах. И чуть-чуть в мире. Достаточно, чтобы не раниться о цинизм друг друга. У Хлои в глазах астрономические частицы. И по-прежнему громкий голос. Парадокс. Феликс прислушивается к мыслям. И находит тишину. Его отец умер. На этот раз с концами. Он делится этим с Хлоей. Она не вертит пальцем у виска, не смеётся. Приносит шампанское. Оно разливается по бокалам, будто радуясь освобождению из плена тёмного стекла. Пьют не чокаясь.