Никакой любви

Ты пропадать станешь черти где, Бутылки сметать с лотка, И братья бросят тебя в беде - Настолько она сладка. ©

– Ты забыл все, чему я учил тебя в детстве, – ухмыляется Купер, осторожно слизывая языком кровь из разбитой губы. – До сих пор дерешься, как девчонка. Блейн дышит тяжело-тяжело, уткнувшись лицом куда-то в ключицы брата. Иногда он так его ненавидит. – Заткнись, придурок. Просто возьми и заткнись ради разнообразия. Он мнет пальцами рубашку на груди Купера, зажмуриваясь так сильно, что перед глазами начинают плясать огненные круги, и пытается выровнять дыхание. – К тому же, – никак не унимается брат, – пить ты тоже не умеешь. Ну вот скажи на милость... – Молчи. Купер все-таки затыкается. Он чувствует стояк Блейна, упирающийся ему в бедро. – Голова кружится, – жалуется младший пуговице на рубашке брата. – Я вижу, – хмыкает Купер. – У тебя над головой кружатся мультяшные звездочки и птички. – Я сейчас снова тебя ударю, – предупреждает Блейн. И добавляет после паузы: – Но сначала мне нужно еще выпить. – Хорошо, пойдем. Купер весь вечер капитулирует, а Блейн проигрывает. В какой-то степени, они в равных условиях. В расчете. И надо что-то с этим делать. После прохладного ночного воздуха, осевшего влажной моросью на коже, в баре оказывается слишком жарко и душно. Густой, заполненный серым сигаретным дымом воздух забивается в нос – Блейн чихает три раза подряд, – от деревянной поверхности стола резко пахнет пролитым алкоголем. Блейн требовательно стучит пальцем по пустому шоту, который тут же опрокидывается и катится к краю стола. Купер успевает перехватить рюмку прежде, чем она падает. – Давай. Мне надо. – Я не буду держать твою голову, когда тебе приспичит поблевать, – предупреждает Купер, но все-таки идет к барной стойке. Возвращается он с нераспечатанной бутылкой “Джека”. – Ооо, да у нас сегодня целый пир! – Последняя трапеза. – Точно, – серьезно кивает Блейн. – Я помню. Но платишь все равно ты. Он больше не выглядит пьяным. Купер разливает золотистую жидкость по рюмкам. Его руки почти не дрожат. После третьей порции Блейн говорит: – Я больше не пою, не ношу дурацкие бабочки и не верю в любовь до гроба. – Помолчав, добавляет: – Осенью меня ждет Филадельфия. Приняли в Пенсильванский университет. – Лига плюща? – выгибает бровь Купер. – За тебя, чертов заучка. Теплый виски обжигает горло. – А теперь давай о том, что на самом деле ты хотел мне рассказать. Валяй, я весь внимание. Блейн с преувеличенной заинтересованностью изучает этикетку на бутылке. – Нам стоит возблагодарить Господа Бога и лютеранскую церковь. Если бы не один ушлый священник, мы бы сейчас пили какой-нибудь паршивый бурбон. – Очень познавательно, умник, но я сейчас встану, вызову такси и уеду. И заберу с собой бутылку. – Как обычно, играешь в мудака. – Роль не хуже прочих. Купер больше не улыбается, он убийственно серьезен, от него веет то ли холодом, то ли неприязнью, то ли... Блейна срывает: – Да что с тобой не так?! Ты ведь все знаешь, всю эту отвратительную правду, ты видишь ее, я ничего от тебя не скрываю, вот он я! – Блейн раскидывает руки в стороны, распинает себя за дальним столиком паршивого бара. – Так какого черта тебе все равно требуется притворяться, Куп? Почему у тебя все роли – не хуже прочих? Какое ты имеешь право требовать от меня правду, если сам фальшивый насквозь? Ты хоть знаешь, как сильно меня бесишь? – Примерно настолько, что, если я сейчас попрошу, ты залезешь под стол и отсосешь мне. Настолько сильно я тебя бешу, да, Блейни? Это – твоя правда? Лицо Блейна покрывается некрасивыми красными пятнами и тут же бледнеет почти до синевы. – Хорошая шутка. Налей мне еще. – Разве? – выгибает бровь Купер, но послушно наливает им еще по порции. Бутылка пустеет. Между ними тоже – пусто. – Все это какой-то ебаный цирк шапито, – пьяно глотая слова, произносит Блейн спустя бесконечные пять минут тишины. – Мне нужно на воздух. Они вываливаются из дверей бара наружу, под тусклый свет фонарей. Мелкий моросящий дождь противно затекает за шиворот. Купер придерживает Блейна за воротник, как нашкодившего щенка, и это просто напросто унизительно. Блейн неуклюже выворачивается, спотыкается, почти теряет равновесие, в последний момент схватившись за брата, и толкает его к стене. – Серьезно? Опять? – интересуется Купер, впрочем, не делая попыток изменить положение. По его голосу легко можно догадаться, насколько его заебал этот вечер, заклинившее на повторе дежа вю и особенно младший брат. – Попроси меня, – требует Блейн. – Давай, попроси, чтобы мы могли проверить твою теорию. Он почти лежит на Купере – насколько вообще возможно лежать в вертикальном положении, – сопровождая каждое свое слово ощутимым тычком под ребра. Купер молча стискивает брата за плечи, прижимает к себе и утыкается губами в промокшие от дождя волосы. Он не знает, что делать. Не знает, что делает, когда берет лицо Блейна в ладони и целует – крепко и быстро, пока не передумал. Но Блейн сам отпихивает его быстрее, чем кончается воздух в легких. – Это не по правилам, – возмущается Блейн и тут же бьет головой в челюсть. Удар получается смазанным. – Прости, если сделал тебе больно, – оскаливается Купер. Яда в его голосе больше, чем в банке мышьяка. – Само благородство. Я польщен. Блейн наконец-то отлипает от брата и нетвердой походкой идет к выходу с парковки, не оборачиваясь. Купер мысленно считает до двадцати и следует за ним. Они идут по ночной Лайме, злые, взъерошенные и промокшие. Блейн греет замерзшие руки в карманах. – Нам нужно что-то решать, Блейн. Так больше не может продолжаться. Раздражение, бурлившее в Купере весь вечер, начинает сходить на нет. Он уже вполне способен мыслить трезво, несмотря на то, что в желудке плещется полбутылки “Джека”. – Составим расписание. Я буду приезжать домой на Рождество, ты – на День Благодарения. Или наоборот, без разницы. Не шли мне открыток на день рождения. Хотя ты их и раньше не присылал. В любом случае, я больше не хочу тебя видеть. Пенсильвания находится достаточно далеко от Калифорнии, чтобы мы могли комфортно сосуществовать, не встречаясь даже на семейных торжествах. – Ты первый не выдержишь, придурок. – Хочешь поспорить? – Будешь должен мне виски. – По рукам. Блейн резко останавливается, дергает Купера на себя и впивается ему в губы. Из разбитой губы снова начинает идти кровь, смешиваясь с горькой от алкоголя слюной и так и не высказанным вслух отчаянием. – Я не проиграю, вот увидишь, – голос Блейна звенит от звучащей в нем неуверенности. Купер появляется на пороге студенческого общежития в середине второго учебного семестра. В руках у него бутылка “Джека”. – Ну кто бы мог подумать, – качает головой Блейн, незаметно запихивая билет до Лос-Анджелеса на вечерний рейс между какими-то распечатками лекций. – Ты проиграл. – Больший урон нанесен кошельку, нежели гордости. Но я вполне способен это пережить. – У меня нет стаканов. – Это я тоже способен пережить. Он падает на узкую кровать, не снимая куртки и ботинок, и интересуется: – Я тут вспоминал наш последний разговор. Все еще не поешь, не носишь бабочки и не трахаешься со старшим братом? – Не верю в любовь до гроба, – педантично поправляет Блейн. – Точно, и как я мог перепутать. Блейн разливает виски по цветным нелепым кружкам. – Действительно, как ты умудрился перепутать, это ведь диаметрально противоположные вещи. – Ну так что будем делать: как обычно подеремся или все-таки трахнемся? – Никакой любви, – предупреждает Блейн, снимая футболку. – Или я тебя ударю. – Ты все еще дерешься, как девчонка, – усмехается Купер, дергая брата за руку и подминая под себя. Когда Блейн наконец засыпает, Купер берет одну из кружек, к которым они так и не притронулись, и залпом выпивает обжигающую жидкость. Сегодня Блейн капитулировал, а Купер проиграл. Они всегда на равных. И с этим ничего нельзя сделать, хотя они наверняка попытаются еще не раз. – Никакой любви, Блейни, – тихо произносит Купер, не отрывая взгляда от кудрявой макушки. Блейн только хмурится во сне, нащупав пустоту там, где еще недавно лежал брат.