ain’t nobody gonna change me

они всегда встречались в музеях. орсе в париже, смк в копенгагене, мальба в буэнос-айресе, паласио де бельяс артес в мехико; каждое воспоминание — открытка, купленная в музейной сувернике и вложенная в одну из книг скромной домашней библиотеки. перьевой ручкой на них выведены дата и краткая, совсем ничего не значащая заметка. «шел дождь, промокли» «ужасно дорогой и невкусный кофе» «предыдущая выставка была лучше» приземляясь в аэропорту вантаа, ёсан первым делом проверяет, в какой музей можно сана позвать на свидание в этот раз. атенеум, киасма, хам, синебрюхова… глаза разбегаются — в подкорку пробирается злость. ему не нравятся сложные выборы, но нравится чхве сан, поэтому приходится взять себя в руки. перелет из сеула до хельсинки занимает тринадцать часов пятьдесят минут. этого времени хватит и на выполнение заказа, и на выбор музея, и на бронь ресторана. в сумке ёсана — неприличное количество купюр и чеков, что еще не было случая обналичить; при желании он смог бы купить весь этот город, но планы гораздо скромнее. перед тем как отправиться в музей ему доставят половину новой коллекции прады, а после свидания он оплатит каждую вещь, на которую взор его возлюбленного упадет. картина, что стоит целое состояние? кольцо от тиффани? браслет от картье? сан может выбрать все, что угодно. от мысли о том, что им предстоит провести вместе пару дней, у ёсана теплеет на душе и улыбка мягкая расцветает. его жизнь — всепоглощающая скука; не появись в ней сан несколько лет назад, он, возможно, все бы давно уже закончил и от всего бы уже отказался. куратор говорит, что с новой обсессией ёсан совсем раскис, но куратор совсем не понимает, что сан — единственная причина, почему он вообще еще принимает заказы. он ведь должен был заметить, что в какой-то момент перестали действовать похвалы (он сам прекрасно знает, что лучший) и надбавки (дом заставлен пустыми коробками из-под дизайнерских вещей). неужели он настолько туп, что внезапный энтузиазм не связал с саном? ведь его улыбка — единственная мотивация открывать глаза по утрам. куратор пытается объяснить, что дело не в энтузиазме, а в появившейся спешке, но ёсан его уже не слушает. часы на стене недовольно тикают, напоминая о сроках и неуловимых дедлайнах; он машет ладошкой перед чужим недовольным лицом, мол, давай, пожалуйста побыстрее. в конце концов, они оба знают, что если ёсану слушать надоест, то он попросту выстрелит. свято место пусто не бывает, уже к концу задания вышлют нового. куратор качает головой. ёсан довольно хлопает в ладоши. — ну, вот и славно. с тобой приятно иметь дело, — чистая правда: дальше шутливых угроз дело не заходило, и за многолетний стаж такое впервые, — получается, я пошел? ему дают отмашку для вида; отельная дверь закрывается слишком тихо — дурацкие доводчики. деликатность и осторожность рабочего процесса заставила полюбить шум повседневной жизни. дурацкие доводчики все равно что глушители: уменьшают веселье и не дают в полной мере насладиться интенцией разрушать. карта центральной части города отпечатана на подкорке: эспланади, кескускату, александеринкату, маннерхейминтие. идеальные квадраты, по которым так легко лавировать; на ходу он любовно оглядывает магазины, по которым они будут ходить совсем-совсем скоро. надо лишь немного потрудиться. остановка в хельсинки должна быть макисмально короткой и пройти обязана по самому примитивному сценарию. недавно выбранное правительство, волнения среди горожан, постоянные протесты у здания правительства. сегодня проходит очередной, и именно там ему необходимо оказаться. здание эдускунты кажется ему скучным, как и практически все в этом мире. ёсан делает глубокий вдох и присоединяется к скандированию протестных лозунгов. да-да, равные права для всех; конечно, нельзя ужесточать процесс иммиграции; неужели вы действительно настолько бесчеловечны, чтобы уменьшить квоту для беженцев? очень хочется зевнуть, но взгляда со входной двери сводить нельзя. ёсан делает глубокий вдох и начинает считать. один — крики становится все интенсивнее. два — люди приходят в движение. три — из здания парламента высыпает как будто бы хорошо охраняемая группка. все происходит за считанные секунды: нового премьер-министра протестующие (сколько из них подставных?) берут в кольцо, журналисты теряют хороший обзор, полицейские не успевают добежать. мимолетный взмах лезвия, и асфальт заливается кровью под гортанные хлипы (уже бывшего) политика. ёсана не интересуют мотивы заказа, ёсану не знакома жалость, ёсан скрывается с места раньше, чем все находящиеся по близости успевают в принципе осознать произошедше. пришло время идти на свидание. их с саном первая встреча тоже была в музее. ёсан скидывает ему сообщение с координатами киасмы и падает на кровать в номере, улыбаясь слишком ярко. в прикроватной тумбочке — заработная плата и записка. «чисто сработано, молодец». до прибытия самолета — час, до встречи — не больше двух. в самый их первый раз сану, если говорить начистоту, не повезло: его следовало убить как невольного свидетеля, однако сердце пропустило удар, и курок спустить не удалось. шантаж жизнью чхве сана — вопрос времени, но кан ёсан знает, что убьет за него любого. брошенное сквозь зубы преждевременное обещание куратору никто (пока) проверять не стремился. в самый их первый раз сан даже не поежился от страха. в его глазах моментально разгорелось веселое пламя. — почти что шарлотта корде, — кивок в сторону «смерти марата». позже он расскажет, что в бельгийском королевском музее изящных искусств тоже оказался по долгу службы. ему предстоит курировать выставку давида в сеуле — на главное из произвездений стоило посмотреть вживую. — мне больше по вкусу блох, — показательно равнодушно пожатые плечи. блеск в глазах говорил гораздо больше: сана больше не хотелось отпускать от себя никогда. обещание защищать было озвучено в первые пять минут знакомства; через служебный выход они сбегали, держась за руки. дальше было просто. координаты — командировки — отели — музеи _ музеи _ музеи — рестораны. и никогда — аэропорты; никаких слезных прощаний и планов на будущее. вместо них тихое «ты же понимаешь, что я тебя убью, если ты в следующий раз не приедешь?» сан смеется ему в самые губы, крадя очередной поцелуй: «ты найдешь меня в самом начале экспозиции». его спину он замечает в толпе моментально. сердце начинает биться так часто, что пересыхает в горле и колени подкашиваются. ни одно из убийств не сможет сравнится по силе эмоций с какой-либо из их встреч. костюм на нем сидит безупречно (его так будет интересно снимать чуть позже) — он притягивает взгляды ничуть не хуже развешанных по стенам картин tom of finland. — как по мне, абсолютная безвкусица, — ёсан кладет подбородок сану на плечо. — ты же сам выбрал киасму, — сан разворачивается и целует ёсана в щеку. в ближайший час он расскажет ему все, что знает о тоуко лааксонене и его влиянии на энди уорхола и кита харинга. ёсан будет внимательно ловить каждое слово и в последнем зале даже согласится, что выставка совсем неплохая. в сувенирном они расстанутся на пару минут, ведь у каждого свои цели. ёсану нужно зафиксировать еще одно воспоминание, сану — пополнить домашнюю библиотеку. за столиком в музейном кафе ёсан аккуратно выводит: «погода была хорошая, выставка тоже, сан чересчур красивый». до выбранного ресторана в руохолахти пешком идти тридцать минут: вдоль набережной аккуратно покачиваются частные лодочки. ёсан в шутку предлагает одну из них угнать, сан же мягко отвечает, что лучше будет купить. купить так купить, не проблема, только проведи ресерч как вернешься домой и выбери город. в следующий раз отправимся в круиз. его рука на талии заставляет слышать биение сердца собственного. в черепной коробке происходит нечто излишне странное: ёсан свои эмоции не понимает. было бы проще каждую неизученную изничтожить, но счастью достанется по касательной, а без него он больше не выживет. приходится учиться, подстраиваться и много-много анализировать. куратор тащит ёсана к штатному психотерапевту, однако ему он, конечно, совсем ни о чем не рассказывает. куратор качает головой недовольно, но разве не наплевать? ведь сан ему улыбается ярче солнце; на рассвете он выцеловывает ямочки на его щеках, постепенно опускаясь к плечам и ключицам. белые ночи обласкивают золотом поцелованную кожу: ёсан так сильно его любит. до ресторана они не доходят («может, сегодня закажем в номер?» — «честно говоря, думал о том же»). слишком уж давно не происходило совместных командировок, а сеул ёсан предпочитает не пересекать даже по воздушному пространству. сегодняшний вечер хочется провести лишь вдвоем. на дверь номера вешается табличка «не беспокоить», после чего пресловутый пиджак на пол падает самым первым. — надо не забыть завтра забрать твой подарок, я заказал его на ресепшен, — ёсану необходимо обладать, маркировать, помечать. — об этом давай завтра и поговорим, — сан прикусывает его губу хищно, каждому инстинкту отвечая взаимностью. за пределами этих нескольких квадратных метров кан ёсан — наемник с отсутствием принципов; чхве сан — один из самых уважаемых искусствоведов современности. в объятиях друг друга роли стираются, становясь совсем незначительными. сан слизывает кровь с губы, а следом мягко целует ёсана в лоб. в мире могут быть миллионы шедевров, но ни на один из них сан не будет смотреть с таким восхищением. он опускает ёсана на кровать осторожно, забирая изрядно ему наскучившее лидерство на себя. на рубашке бесконечное множество пуговиц, но после каждой расстегнутой есть возможность оставлять поцелуи на нежной коже. сану кружит голову без единой капли алкоголя: видит боже, каждый раз одно и то же. рядом с ёсаном — опасно? ну и пусть. он не променяет его ни на кого другого. ловить его стоны, прижиматься кожей к кожей, подставлять спину под его ногти и смотреть в самые темные на свете глаза. руки ёсана по локоть в крови, но красный — не просто так его, сана, любимый цвет. рассвет летом занимается слишком уж рано. следующий пункт назначения — будапешт; там страшная жара, а еще отсутствие сана под боком. ёсан его будит, целуя в висок и устраиваясь в объятиях поудобнее. его всю жизнь убеждали, что жизнь в одиночку — единственная возможная для него судьба. ему говорили, что влюбленности расслабляют и лишают твердой почвы под ногами. но ёсану кажется, что все это — ложь. ведь сан — его источник силы и его желание жить. сан — это вся его жизнь. — ты же понимаешь, что я тебя убью, если ты в следующий раз не приедешь. голос ёсана тихий, в утреннем пении птиц практически растворяющийся. если до этого дойдет, рука у него не дрогнет; однако велик шанс, что вторую пулю следом он пустит себе в лоб. сан прижимает его к себе крепче, намереваясь спрятать от всего мира хотя бы еще на пару часов. губами макушки он касается легко и отвечает привычно уверенно. — ты найдешь меня в самом начале экспозиции.