Юные Аристократы

      15 февраля, 1968 год       Сириус проснулся из-за тихого шороха, доносящегося где-то около двери. Его сон всегда был очень чуток — постоянный холод в доме не давал ему расслабиться, но также Сириус спал очень буйно, и одеяла с подушками часто оказывались сброшенными на пол.       Но, конечно, это была не единственная причина его беспокойного сна.       Он быстро поднялся, выравнивая дыхание и вглядываясь в тьму, где едва различался силуэт входной двери. Тихий и мягкий скрип раздается в молчаливой тишине дома на Гриммо 12, и сейчас этот тонкий звук нарушает все правила дома, особенно в это время, когда дом особенно тих, когда луна раскидывает сквозь тучи свои тусклые лучи, когда даже стук настенных часов, обычно неслышных и забытых всеми, кажется преступно громким.       В дверном проеме видна одна лишь непроглядная тьма коридора, которой Сириус боялся с самого детства, словно неизвестное существо может поглотить его, смешать с темнотой, и больше она никогда не позволит ему вернуться обратно. Но внезапно из этой тьмы выплывает тоненький силуэт, и можно различить светлую ткань пижамы. Он еще не переступил порога, но видно бледное лицо с широко распахнутыми глазами, видно, как мальчик, отворивший дверь на свой страх и риск, вглядывается в тьму, пытаясь разглядеть на кровати брата, понять, спит он или нет.       — Реджи, — шепчет Сириус так тихо, как только может, и даже в его шепоте слышна искренняя улыбка, — иди сюда.       Босыми ногами Регулус бесшумно переступил порог, как можно тише закрыл дверь, и, на цыпочках наступая на половицы, стал медленно пробираться к кровати, словно бы он преодолевал полосу препятствий.       Сириус откинул одеяло, расправил скомканную простыню, поднял подушку, упавшую с другой стороны, чтобы уложить ее рядом с той, которая еще лежала около него.       Регулус идет еле-еле, боясь, что внезапно какой-то тихий звук донесется до родительской спальни, и хотя она находится на целых два этажа ниже, хорошая слышимость в доме порой поражала. Он идет аккуратно, потому что замерзли ноги, и ему не удается иногда даже понять, с какой силой ему стоит наступить на пол, или наступил ли он вообще. Руки дрожат, тоненькие пальцы сжимают края пижамной рубашки.       В кровати у Сириуса теплее. Забирается на нее тоже осторожно. Первые отзвуки спокойствия проникают к самому сердцу, словно он только сейчас проснулся от долгого кошмара.       — Ты весь окоченел, — шепчет Сириус, когда дотрагивается до руки брата. На плечи Регулуса ложится мягкое, тяжелое одеяло, но чтобы согреться придется еще подождать.       Сириус недолго держит в своих ладонях замерзшие руки Регулуса, он ловко спрыгивает с постели и несется к комоду, словно к маяку спасения, аккуратно выдвигает ящик, не без скрипа, из-за чего Регулус морщится и даже хочет закрыть руками уши, только если бы руки не были заняты, потому что они крепко вцепились в одеяло.       Он удивляется, как Сириус ничего не боится. Не боится громких звуков, не боится скрипа и грохота, не боится хлопать дверями и кричать, находит силы, чтобы с силой стукнуть ногой по комоду и в ярости швырнуть старую статуэтку, словно не знает, что за весь шум, который он производит, ему придется поплатиться.       Регулус не умеет кричать, да и просто громко говорить не умеет, всегда нужно прислушиваться, когда он начинает что-то говорить, и часто его приходится просить повторить, что он только что сказал. Он не понимает, что ему нужно сделать, чтобы звучание его голоса приняло ту же уверенность и звонкость, как у старшего брата, не знает, что ему нужно чувствовать, чтобы звучать также убедительно.       Конечно, он боится. Для Сириуса шум — словно врождённая черта характера. Сириус без шума это все равно что Сириус без восхитительных голубых глаз и широкой улыбки, оптимизма и неприкрытой любви ко всему необычному. Регулусу всего семь, но он уже понимает, что в корне отличается от человека, который служит ему главным авторитетом в жизни.       Все, что он может — с восхищением наблюдать и слушать.       Слушать, слушать, слушать.       Сириус запрыгивает на кровать, и слышен ее скрип, как она прогибается под худым телом. В его руках две пары носков — обычные и мягкие, теплые. Он в два счета засовывает обе ступни младшего брата в тепло, затем находит руки и начинает дуть на них горячим воздухом, так усердно, пока его голова не начинает кружиться.       Ему уже не холодно, потому что ему не может быть холодно, пока его младший брат до костей замёрз в этом треклятом доме. Сириус ненавидит это место — ненавидит, что в феврале здесь нельзя укрыться от метели, потому что даже в своей комнате без трех слоев одежды ты словно в морозильной камере. Сириус ненавидит, что отец и мать даже не думают, что их младший сын может умереть от обморожения.       Сириус однажды нашел на улице помятую газету, настолько магловскую вещь, какую лишь можно было себе вообразить: шрифт в ней был ужасно мелкий, картинки тусклые и не двигались, а в текстах, вырезках таились невероятно магловские вещи. Сириус прочел эту газету взахлеб, как приключенческий роман, даже новости о политике, хотя не понял ни слова. Самое ужасное, что хранила в себе газета — история об альпинисте, умершем от обморожения. С тех пор Сириус боялся, что Регулус, ужасно мерзлявый по своей природе, насмерть замерзнет в собственной кровати, поэтому сейчас не щадил своих легких, лишь бы ладони в его руках наконец потеплели.       — Почему ты сам носки не надел? — спросил он тихо, чувствуя на себе груз огромной ответственности. Он ощущал себя по настоящему взрослым, хотя в свои слова он не мог вдохнуть звуков строгости и серьезности, они все еще звучали мягко и с теплотой.       Они сидели они настолько близко, что чувствовали дыхание друг друга, и совершенно точно больше не чувствовали своего ледяного одиночества, которое зачастую охватывает их, когда мать разводит их по разным комнатам перед сном.       — Ящики скрипят, — прошептал Регулус в ответ, а Сириус лишь грустно улыбнулся, — Расскажи мне что-нибудь, только тихо.       Сириус неотрывно смотрел на огромный белый сугроб одеяла перед собой, из него выглядывало лишь белое лицо, почти такое же, как сама наволочка. Серые глаза, в которых не было ни единого намека на сон, смотрели на брата с трепетом и ожиданием, и Сириусу больше не было холодно.       Тихо Регулус придвинулся, раскрывая свой белоснежный кокон, позволяя Сириусу, поджав ноги и положив голову на колени, спрятаться в этом теплом сугробе. По телу пробежала череда мурашек, и какое-то время они слушали тишину, звенящую в ушах.       Руки Сириуса каким-то образом всегда были теплые. По крайней мере, для Регулуса они всегда такими становились. Они оба согревали друг друга в особенно холодные ночи, прижавшись друг к другу, как два птенца.       Регулус и Сириус могли по долгу молчать — Регулус терпеливо ждал, а Сириус думал, о чем в этот раз рассказать младшему брату.       Своей фантазией Сириус восхищал Регулуса — десятки историй хранились в огромной библиотеке воображения Сириуса, именно так Регулус себе ее представлял: бесконечные ряды с книжками, которые написал его старший брат.       Завывал ветер, за окном взметнулся настоящий снегопад, но холод уже не мог добраться до них двоих. В своем мире, который они построили для себя, в который они никого не пускали, им казалось, что счастливей их в этом мире никого больше нет.