Наутро после

Вальтер не притронулся к еде. Он так и не смог позавтракать сегодня утром. Сидя в домашнем халате, он лишь курил и как-то расплывчато смотрел в окно, погруженный в свои мысли. Меж бровей образовалась складка, обозначающая глубокую задумчивость, в которую Шелленберг порой впадал в самых трудных ситуациях, требующих долгих размышлений. Совещание же прошло в гробовой тишине. Никто не посмел лишний раз тревожить бригадефюрера, который явно был не в настроении. Каждый чётко оттарабанил нужную информацию, аккуратно сложил отчёт на стол и выжидая лёгкого жеста руки, уходил в свой кабинет. Вальтер даже не смотрел на своих подопечных, то и дело крутя в руках то сигарету, то ручку и закусывал губу, словно Гамлет, размышляя быть или не быть. Он был в таком состоянии, которое люди обычно называют «прострация». Его шаги, слова, движения — все было будто не его. Все было автоматическим, чужим. Шелленберг понятия не имел сколько сейчас времени, что он будет делать дальше и куда идти. Вчера вечером случилось то, что он запомнит на всю жизнь: Бригадефюрера поцеловали. Горячо, будто нуждающийся нашёл наконец родник любви и припал к его губам, как к священному источнику Афродиты. Это было совершенно неожиданно, просто так, между делом. А потом так улыбнулись, очаровательной, невинной, чистой улыбкой. Самое ужасное во всей этой ситуации было пожалуй две вещи, которые Шелленберг отметил про себя, когда ноги его привели его домой и он рухнул в кресло. Первое: сама мысль об этом преследовала его так долго, так пароидально душила своей невозможность и одновременно манила, притягивала и умоляла попробовать, что даже почувствовав мягкие губы Отто фон Штирлица — он ничего не сделал, лишь закрыл глаза и подумал: «Это провал.» Вальтер высек эту мысль у себя в голове и вырезал ножом по сердцу. Провал, провал, провал. Сейчас он притянет его ближе и все рухнет. Все вечера, короткие разговоры меж делом, касание рукой и долгие взгляды. «Это провал» — подумал Шелленберг, чувствуя руки Штирлица на затылке. «Провал.» Ему претило и второе, то самое, что не давало покоя по ночам и даже сейчас: ясным, весенним утром. Штирлиц — русский агент. А агенты не влюбляются.