Признай меня

Джон одержим своим приятелем. Одержим до потери сознания, до побеления костяшек пальцев, до нехватки воздуха в объемных лёгких, до кровавого месива, образовавшегося в результате спора, до такого сумасшествия, которое переплюнет любого безумца. Очередное дело вместе. Нужно сделать вид, что он не обращает внимания на Егора, подкатывая к каждой второй, сделать так, чтобы тот ревновал его всем своим нежным сердцем, насильно сжимая орган своими действиями в небольшое непонятное нечто, готовое разорваться в любой момент, ведь его Линч должен любить только его, обязан. Он должен понять, что будет с Джоном, если тот начнет заглядываться на кого-то другого, и плевать на то, что он с брюнетом даже не состоит в отношениях. В глазах писателя, прикрытых мутной дымкой очков, пляшут маленькие розовые чертики, очерчивая круг вокруг небольшого сердца, злорадно прыгая на месте от будущих мелких пакостей, которые можно применить по отношению к предмету обожания, лишь бы обратить его внимание на себя. Лишь бы его яркие и ясные, словно день, глаза, заметно поблескивающие в темноте из-за тусклых, небольших, незаметных человеческому глазу лучиков света, смотрели на него. Только на него. Ни на кого более, только он и Джон. Только они вдвоем, существующие в этом мире. Голубоглазый парень не раз засматривался в обворожительные черты лица журналиста, в тусклые, еле заметные миловидные темно-рыжие пятнышки, именуемые веснушками, поцелуями солнца, в его длинные темные ресницы, мягко подрагивающие во сне, так мило хлопающиеся во время моргания, маленький курносый нос с незаметной для всех, возможно даже для самого Линча, горбинкой, увиденной одним только писателем, слегка сухие пухловатые губы, скрывающие прямые здорового беловато-жёлтого цвета зубы с парочкой дырок внутри, небольшие румяные щёчки, точно девичьи, которые так и хотелось трогать, тискать и гладить, черные, словно суровая зимняя ночь, бровки, которые так смешно морщились при каждом озлобленном взгляде, направленном на него. А его тело! Такой шедевр! Эти невообразимые изгибы худощавого тела, такие изящные и острые одновременно, немного выпирающие рёбра, которые можно запросто пересчитать, проводя по ним пальцами, раздражая бледную кожу, заставляя выгибаться и постанывать от удовольствия и странных щекочущих ощущений, нежно-розовые соски-бусинки, ярко выраженные ключицы, манящие к себе, заставляющие притронуться к ним, оглаживая каждый их краешек, тонкая, относительно парня, талия, выпирающие острые кости таза, округлая задница, запястья, которые сами приказывали сжать их до посинения ладоней, до жгучих гематом, врезающихся после всем в глаза, тонкие пальцы, которые наверняка смогут ловко и ласково удовлетворить самые гадкие заветные желания писателя, худые ноги и видные коленные чашечки, принуждающие дотронуться до них, ощупать их, оставляя алые пятна от ладоней, сильно сжимающих голень и бедра, острые лопатки с маленькой родинкой недалеко от них, ступенчатый позвоночник, который так хочется оглаживать своими мозолями на подушечках пальцев, случайно задевая нежную кожу, оставляя на ней крохотные тонкие царапины, рассыпанные по всей спине джоновыми ногтями. Взгляд шатена затуманен похотью. Глаза блеснули недобрым огоньком, не несущем в себе ничего хорошего. Вот парень подошёл к объекту своего обожания, начиная нагло препираться о каких-то мелочах, жаловаться на всё подряд своим привычным недовольным тоном, попутно прося своего приятеля купить еды по дороге, не забывая сказать то, насколько он проголодался. Вот только самым желанным блюдом для шатена были не пицца или острые крылышки, а сам Егор. Хотелось притронуться к теплой плоти, проходя своими собственными руками по шее, проводя по контурам, кадыку, немного играясь с ним, мучая свою невинную жертву, попавшую в цепкие лапы хитрого хищника, оставляя на поверхности смазливые поцелуи, резко прерывая наслаждения внезапным укусом или темнеющим засосом, слизывая при необходимости капельки крови, круговыми движениями массируя пальцами наиболее настрадавшуюся кожу шеи и груди, специально надавливая на больные места, выбивая из журналиста сладостные для Джона стоны боли, издаваемые низким хриплым голосом, таким до смерти возбуждающим, что лишь представляя это, шатен ловил сильный стояк, еле сдерживаясь, дабы не кончить. Хочется потянуться собственной рукой, приобнять зеленоглазого юношу за талию, медленно и осторожно опускаясь ниже, сначала на бедра, а потом и вовсе на задницу, начиная мять ее в своих ладонях, представляя то, как в будущем эти же руки будут насильно раздвигать эти ножки, поглаживая внутреннюю часть паха, оставляя на нем следы собственного присутствия, помечая брюнета, доказывая то, что Линч уже принадлежит Джону, и писатель не собирается ни с кем делиться, позволяя себе быть жадным до помутнения сознания и туго завязанных в единый клубок мыслей, едва ли не смешивающихся в общую массу, напоминающую странную смесь различных каш, разбавленных излишней водой. Да, увлечения шатена могут показаться вам ненормальными, но ему будет на это глубоко наплевать. Голубоглазый парень готов убивать, ломать кости и рожи, руки и ноги, лишь бы его любимый обратил на него внимания, обходя стороной других «кандидатов». Застрелить какого-нибудь ублюдка или дурочку, посмотревших в сторону его журналиста, для него не составит никакого труда, Джон Младший всегда находится наготове в небольшом тесном кармане его тёмно-синих обтягивающих джинс. Если появляются свидетели, а какие-то глупцы, пользуясь этим, продолжают наглеть, уже даже подходя в сторону Линча, то Джон начинает выжидать момента, представляя будущее этих людей, то, как он выловит их в массивной громкой толпе, заведет в глухой узкий переулок, больно ударяя по затылку, даже не собираясь ловить падающую тушу, которую в дальнейшем поволокут в какое-то дряблое, грязное, заброшенное здание, готовое развалиться от малейшего дуновения ветерка, то, как чужие испуганные глаза будут разбегаться по всему помещению с толстыми длинными ржавыми трубами, серыми потрескавшимися стенами, измазанными какой-то краской, с многочисленной пылью, песком и мусором на полу, со странными, не вписывающимся в интерьер и атмосферу комнаты, инструментами на полуразвалившемся деревянном комоде, то, как он будет наслаждаться приятными мольбами, криками и визгами, издаваемыми осипшим, усталым голосом, раздающиеся разодранным горлом, захлебывающемся в собственной крови, пока на пространство вокруг и на самого писателя хлещет чужая алая вязкая жидкость, пачкая свитер, обувь и другие принадлежности, сопровождая весь процесс широкой, безумной, пробирающей до костей, улыбкой голубоглазого парня, выставляя напоказ свои острые клыки, способные перегрызть любому, стоящему на его пути, животному глотку, то, как он будет красочно писать об этом в своих романах, посвященных его прекрасной обожаемой вещи с названием «Егор», пока брюнет, тихонько сидящий рядом в этот момент, слегка покачивал бы своей головой в такт стучащему по плоской поверхности стола джоновому пальцу, поправляя свои темные локоны, то, как потом кудрявый юноша будет просить ласки у своего приятеля, ложась на чужие колени, медленно утопая в мягких поглаживаниях, пока мутные линзы очков скрывают сумасшедший взгляд, кинжалами любви впивающийся в рядом сидящую фигуру. Джон одержим своим журналистом. И Линч точно так же одержим своим писателем.