Ночь

— Свечи, карты, ножи, хворост… Таютка, сходи в лес, набери еще цветов, каких найдёшь, да травок. — Бабушка, я одного не пойму, на кой черт тебе все это? — удивилась я. — Вальпургиева ночь сегодня, внученька. Ты б тоже подруг своих позвала, да отпраздновали вместе! — сказала бабушка. Я улыбнулась. — Ты в это веришь? Я — нет. Да и не с кем мне праздновать, знаешь же, что у нас в деревне меня не любят. Ну да ладно, давай, что ли, пакет или корзинку для травок, — хмыкнула я, — раз уж мы сегодня Сатану с компанией будем призывать. Солнце только начало заходить. Я достала телефон и взглянула на дисплей. 18:25. До темноты смотаюсь туда-обратно, ничего со мной не случится. Я категорически не знала, какие травы нужны бабушке, но зато нарвала незабудок, которых хватило, чтобы покрыть дно корзинки толстым слоем. — Гуляешь, Зорина? — спросили вдруг у меня. — Господи, Степанова, мать твою, ты? — Я отскочила метра на два в сторону. Прямо передо мной с сосны спрыгнула Таня Степанова. Про неё в нашей деревне давно говорили, что она ведьма. Не знаю, так ли это, но были в Таньке три вещи, которые заставляли верить в эту чушь. Во-первых, она знала, казалось, все и обо всех. Я сама не один раз видела, как Степанова на деревенской площади со своих качелей на березе, почти не повышая голоса, говорит что-то о человеке. И ее слышат! Например, как-то три девушки парня не поделили. Первого красавчика деревни, на секундочку! А Таня услышала и говорит: — Если хотите знать, он с Маришкой встречается уже около года. Девушки возмущаться стали, а одна из них Таньку спросила, откуда она знает. Вернее, хотела спросить. Степанова с качелей буквально исчезла. Второе. Таня всегда была одновременно одна и со всеми вместе. Когда ее присутствие не нужно, её вроде бы и нет, а как только кому-то что-то надо, так Танька тут как тут. Совет полезный дать, заколку одолжить, опять же, о человеке рассказать: какой у него характер, что любит, чего боится и так далее. И третье… — Уснула, Тайка? …голоса своего у неё как будто и нет, всегда каким-то чужим говорит. Вот и сейчас, спросила она, а голос мой! — Слушай, хватит меня так звать! — Тайка — ласковая форма имени Тая, как и Таютка, кстати. — Степанова заглянула мне в корзинку. — Цветы собираешь? Вальпургиеву ночь праздновать будешь? — Не смейся, меня бабушка отправила! Я вообще не понимаю, зачем она его празднует! — Ну как же… Отдать дань уважения нечисти, весенний праздник отметить. Я прыснула. — Танька, у нас весенних праздников дохуя, если хочешь знать! — Я ж сказала, дань уважения нечисти. И вообще, откуда ты знаешь, может, твоя бабушка — королева ведьм! Тогда она не имеет права его не праздновать. — Какие нахрен ведьмы, Степанова, ты в одиночестве свихнулась, что ли? — удивилась я и снова не удержалась от смеха, так вытянулось лицо у Тани. — Ладно, если тебе повезёт, то сегодня ночью поймёшь, что я говорила. Тебе помочь с травами? — Да, давай, я в них вообще не разбираюсь. — Зря. Многие травы обладают целебным эффектом, взять хоть ту же крапиву, — двинувшись вглубь леса, начала Таня. Я поспешила за ней. — Ага, только эта твоя целебная крапива такие волдыри оставлять может, смотреть больно. — Я покосилась в сторону куста крапивы, мимо которого мы проходили. — Кстати… — И тут я лишилась дара речи. Степанова погрузила руку в куст по локоть, сорвала несколько стеблей и вынула ее обратно. Никаких следов я не увидела. — Это на щи, — пояснила она мне свои действия. — А, ясно. Мы прошатались по лесу почти три часа, набрали по корзине целебных травок и цветов. Домой я вернулась чуть позже девяти вечера. Бабушка поохала, что меня потеряла, но я рассказала, что была не одна, и она вроде бы успокоилась. А когда узнала, с кем я собирала эти ее травы, то сказала, что правильно я с Танькой пошла, «она тоже девочка умная, в лесу не заблудитесь точно, она его как чувствует». Ближе к полуночи к нам домой начали приходить деревенские женщины. Меня не выгоняли, а я не уходила. Почти все были старше сорока. Но одну девушку я там все же увидела. Степанова. В чёрном платье в пол, босая, как впрочем и все остальные, с распущенными сверкающе-черными волосами, которые обычно убирала в косу и с обведенными подводкой малахитовыми глазами, она выглядела… эффектно. Девушка села напротив меня. — Ну что, начнём? — спросила бабушка. — Все в сборе, сестрицы? Таня? — обратилась она к Степановой. — Мать не придёт. Цитирую: «Они там и без меня много натворят, не стану усугублять ситуацию», — отчеканила Таня. Ей было всего пятнадцать, а выглядела она на все тридцать. — Ай да Настасья, ай, открестилась, да и замену себе нашла! — захохотали ведьмы. На холодном лице Таньки промелькнула улыбка. Прежде я никогда не видела, чтобы она улыбалась. — Привет, — едва заметно шепнула мне Таня. Я чуть махнула рукой. — Ну, раз Настасья отмазалась, то без неё обойдёмся. — Подожди, Дуняша. Это, что ли, внучка твоя? — спросила какая-то женщина. — Она самая, Таютка. Всё, начинаем, — отрезала бабушка. Я плохо помню события той ночи. Гадания, сжигание цветов, танцы — все словно заволокло туманом. Помню только, что видела, как у Тани внезапно выросли огромные черно-зеленые крылья, две пары, и страшно испугалась, но, вместо того, чтобы закричать, я рассмеялась и начала подпевать неизвестной мне песне, которую пела именно она: — Танцуй, напейся пьяною нашего гнева, Танцуй — сегодня ты королева. Пусть хмель и корица, и змей, и лисица На первой зарнице прославят сестрицу. Аллилуйя огненной деве! А на следующий день мама забрала меня из деревни, куда я приехала только на выходные. И вот, прошло двадцать лет, я — злобная бизнес-леди, приехала в ту самую деревню где-то у чертей собачьих, дабы навестить бабулю и, возможно, увидеть девушку, которая запала мне в память и заставляла напевать услышанную от неё же песню: — Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола, Свили гнезда в ее рукавах совы, соколы да перепела. Ай, дурная голова, в волосах листва и руки красны. Ой-ой-ой, просит бесов незрячей луны, чтобы за зимой не было весны. Бабушка приняла меня радушно, обстоятельно расспросила обо всех моих новостях, а потом я все же рискнула задать ей вопрос: — Бабушка, скажи, ты помнишь девушку, мою ровесницу, Таню Степанову? — Помню, внученька, помню. В Вальпургиеву ночь двадцать лет назад сожгли ее, священник из местной церкви руководил. Нас, старых, не трогали, а вот Таню сатанисткой объявили. Я так удивилась этому, что сама не заметила, как вспомнила давно забытый конец той песни: — Как завертит суховеем танец смерти, что иных древней, Ой-ой-ой, ведьма спляшет, а с верою нашей не справиться да не сладить ей. Я даже не знаю, почему мне было ее жаль. Но было. Мы никогда не общались, но на том празднестве ведьм она впервые показалась мне человеком. Ей было пятнадцать лет.