Человек

      Ты привык смотреть на всё сквозь призму науки. Сквозь страницы книг и работ учёных, к которым в большом городе у тебя был доступ. Видеть в людях лишь оболочки, скрывающие за собой обычные, в основных чертах одинаковые органы и всё. Разум для тебя оставался работой нервной системы, передающей разные сигналы. А все эти чувства, эмоции...       Антон всмотрелся в своё отражение: в голубые глаза, в овал лица, в светлые волосы, в очки на переносице. Он слегка нахмурился, отводя взгляд в сторону. Подобные монологи, где якобы кто-то другой раскрывает ему его же позицию и мировоззрение, в последнее время стали учащаться. Стали настойчивее отрицать всё нереальное, нематериальное, придуманное самим человечеством — существование души, например. Будто пытались его отговорить, избавить от чего-то, внушить что-то. Отогнать... К примеру, другие навязчивые мысли.       Петров снял очки, потерев переносицу. И хоть тот ничего толком не видел в полумраке комнаты без очков, его взгляд прошёлся по стене, карабкаясь по обоям к потолку в попытках чуть ли не вслепую посчитать там трещинки. Отбросив эту идею, он пробежался по столу, где остановился в области, где, по идее, должен лежать его альбом.       В этот раз своим мыслям Антон противился недолго. Сил слушать и слышать свой собственный «внутренний голос», твердящий о людях с точки зрения нейробиологии и прочих наук, больше не осталось. От слова «совсем». Усевшись за рабочий стол, Антон поправил очки за дужку и взял в руки карандаш, который был предназначен только для рисования. Он был заточенным. Неудивительно: парень не прикасался к альбому некоторое время, а значит, и этим карандашом он не пользовался. Альбом был слегка пыльным, поэтому Петров аккуратно и как можно тише сдул с него пыль, надяесь, что никого ничего не разбудит.       Сначала наступил некий ступор: казалось, что все навыки, приобретённые за прошлое время, выветрились вместе с желанием рисовать однажды; после же нахлынула волна смелости, и на чистом листке появилась первая линия. Следом за ней появилась и вторая, третья, четвёртая, и так продолжалось, пока парень не смог узнать знакомые черты лица. Далее торс, ещё пару деталей, тени и...       — Готово, — шепнул Антон, потягиваясь и глядя на результат.       Его глаза округляются, когда с альбома на него глядит его товарищ, Рома Пятифан. Этот лукавый, будто бросающий вызов взгляд, широкая улыбка — нечто до боли знакомое, тёплое...       В голове вырисовывается продолжение этой сцены: человек с рисунка оживает, начинает двигаться. И не просто двигаться — вскидывать руки, сжатые в кулаки, вверх, громко смеяться и выкрикивать что-то остальным, оставшимся за "кадром", когда команда под его предводительством в очередной раз победила на уроке физкультуры. Точно, это было ведь на прошлой неделе, да? Когда «Тошик» сидел на лавочке, мысленно ликуя, что забыл сменку.       Еле заметно улыбаясь, Петров останавливает себя от идеи продолжить рисовать, по привычке положив альбом в портфель: только хуже станет, и без этого не заснёшь, так ещё и рисование... Просидит тут до утра, а потом вялый и сонный припрётся в школу. Организм точно не скажет «спасибо».       Спустя мучительно долгие несколько попыток заснуть, у Антона наконец-то получилось отогнать мысли и сомкнуть свои глаза аж до звона будильника.

***

      И вот парень уже стоит в вестибюле школы. Мороз перестал покалывать щёки, и можно уже снять верхнюю одежду. Так и поступив, Петров поднимается в класс. Глаза выискивают среди десятков чужих и мерзких лиц, те самые. То самое. В итоге у него так и не вышло его найти, поэтому решает подготовиться к первому уроку. Идея отпадает сразу же, как только рука натыкается на знакомую пружинку: альбом.       Приглядевшись к последней работе, Петров кривится. Всё же минусы в этом портрете на свежую голову заметны довольно сильно... Вздохнув, тот кладёт альбом на подоконник и...       — Здарова, Тошик! — он чувствует чужую руку на своём плече, а когда повернулся и тепло при виде своих друзей.       — И вам привет, — спокойно ответил Петров, машинально отодвигая открытый альбом чуть подальше.       — Чё это, на?       Бяшка подошёл и бесцеремонно схватил сокровище Антона. Его глаза быстро бегали с рисунка на Пятифана и обратно, после чего даже рот чуть приоткрылся.       — Бля, Тоха, да ты художник прям! — вынес вердикт он и только после этого отдал альбом протянувшимся рукам капитана команды «Вольтрон».       — Да нет же... — стыдливо промямлил очкарик, отбирая у "модели" собственную вещь, после того, как та молчала продолжительное время, вглядываясь в работу, — Там лучше уже просто это выкинуть.       После чего руки сами стали аккуратно отрывать лист, но отойти к мусорному ведру ему не дали.       — А ну дай сюда! — Рома грубо выхватывает лист бумаги, сердито глядя на «художника», — Блять, такой рисунок выбрасывать! Ты с ума сошёл, скажи мне!? Если не ценишь свои же рисунки, я это у тебя забираю, понял? Повешу у себя в комнате на стенку, — последнюю фразу тот произнёс совсем тихо.       — Тебе правда понравилось? — ошарашенно вымолвил Петров, искренне не понимая, шутит ли его товарищ.       — Я когда тебе пиздел!?       На это Тоша лишь слабо улыбнулся. От этих, пусть и матерных, слов стало так тепло. Не физически — душевно.       Всё же словом «душа» легче объяснить своё состояние. Хоть это и антинаучно и глупо, но зато удобно. Как бы он ни старался, как бы ни пытался, а от чувств не избавишься. Хочется делать всё, лишь бы видеть эту улыбку, взгляд, человека в целом. Видеть счастливым, радостным. Грубым, но честным; гордым, но справедливым. Таким, каким тот является.       От осознания этих чувств противно и страшно, но от них самих — приятно и весело. Всё-таки они есть и в нём.       Всё-таки он — человек...