Ссора

Наверное, вы оба все-таки неплохие актеры, потому что с «Что случилось, из-за чего вы поссорились?» к вам стали подходить только на следующий день, а не сразу после вашей странной разборки. И это хорошо, потому что за это время ты смог хоть немного прийти в себя, приучить себя к неизбежности этого вопроса и даже отрепетировать легкую улыбку. - Ничего не случилось, все нормально, - ты оборачиваешься к Эйдану, прося подтвердить твои слова. Тот кивает, почти не отвлекаясь от своего лука. - Да? - Рич смотрит синими глазами, словно читая в душе. Но ты, надеясь на его вежливость, тактичность и что-то еще – может, скромность, может, нежелание ставить людей в неловкое положение, английское воспитание джентльмена, черт знает! – еще раз киваешь, пожимаешь плечами, улыбаешься. Он недоверчиво хмурит брови, но больше ничего не спрашивает. Зато спрашивает Грэм. Он почти выколачивает из тебя признание, дружески хлопая по спине громадной ладонью. Почти. Потому что после твоего третьего вымученного «Да ничего не стряслось, не ссорились мы, все порядке» он сверлит тебя, а потом и Эйдана тяжелым взглядом, но тоже отстает. С остальными проще. Они не так внимательны, не так дотошны, не так… в общем, они не родичи, как вы, пусть и на экране. К разговорам за спиной привыкнуть тоже не сложно. - Похоже, парни перечитали Толкиена. Это в фильме они должны играть, а здесь жить. - Ага, или пересмотрели «Матрицы», нужно сказать, чтобы держались от агента Смита подальше. Может, отпустит. - Просто эти балбесы все перепутали. При включенной камере живут, а потом бездарно играют. - Ну, почему бездарно? Очень даже неплохо. - Да, я сначала тоже поверил, что они не ссорились, что у них все в порядке, все по-прежнему. - А сейчас то ли устали, то ли не хватает профессионализма. Косячат только так. - Да фигня это все, я вот понять хочу, из-за чего они так… Они все замолкают, видя твое лицо. А ты пожимаешь плечами и уходишь прочь, тебе пора на репетицию, на грим, на тренировку – да куда угодно, главное, что надо. И ты тупо идешь вперед и думаешь, что тебя мучит тот же вопрос – из-за чего это все произошло. До сих пор мучит. И ты не знаешь ответа. Сначала это вроде была простая усталость и потому понятное желание Эйдана побыть в одиночестве. Потом он стал как-то подозрительно на тебя коситься, а затем и вовсе сбегать прочь при каждом удобном случае. Остальные этого пока не замечали за всеми этими съемками, тренировками, которые почти не оставляли свободного времени. Но тебя это сначала слегка удивляло, затем – поражало до глубины души, обижало и сводило с ума. И ты решил, что лучше прямой ответ, чем такая неопределенность. Только вот не помогло. Потому что когда ты подошел к другу-брату с требованием объяснить, что происходит, Эйдан просто разорался, обиженно сверкая мокрыми – ты и сам бы ни за что не поверил, но пришлось – глазами: - Дин, ну сколько можно, а? Ну что ты ко мне прицепился? Это в фильме мы с тобой братья, а здесь - нет. Не братья, не друзья-приятели-не разлей вода, не… Наверное, в тот момент у тебя было такое растерянное лицо, что Эйдан заткнулся, устало сказал, потирая лоб: - Дин, просто… просто не надо себя вести так, словно мы Фили и Кили. Это не так. Прости. Ты закрыл рот, кивнул, хоть и сжал пальцы в кулаки, чтобы они не так дрожали. Нет, ты не думал, что это дружба будет вечной, на долгие года, но надеялся, что хотя бы на время съемок у тебя будет человек, на которого можно положиться не только перед камерой, но и за кадром. Не судьба. Тогда ты, кажется, ушел. Или нет, тогда ушел Эйдан, а ты стоял и смотрел на то место, где он только что стоял, размахивая руками и чуть ли не крича. Нет, чуть не плача. А потом… оставшиеся полдня ты просто не запомнил. Биться головой о стену не хотелось, пить, кажется, тоже, сердце не ныло и душа вроде была цела. Но эти потерянные полдня... впрочем, какая мелочь. Вот тот год, что ты считал его другом – вот что потерялось. Но теперь ты уже почти привык к тому, что вы только играете Фили и Кили. Только играете. Но, ловя направленный на тебя взгляд Эйдана, когда вас снимала чертова камера, когда шли репетиции, когда вы не выходили из образа, ты думал, что ребята правы насчет того, что вы запутались. Что все совсем не так, как выглядит. Что Эйдан играет там – за кадром, для остальных, для тебя, играет равнодушного, далекого, чужого. А на самом деле он жалеет о сказанных когда-то словах, хочет извиниться, превратить все в шутку – и ты бы радостно его в этом поддержал, потому что ну нельзя не верить Эйдану, когда он так смотрит, так прикасается, так заботится, так хочет быть рядом, не требуя ничего. Он хочет все вернуть – но не может. Почему – ты так и не узнал. Он отводил глаза, пожимал плечами, хмурился, опять ругался и посылал тебя подальше, но молчал. Упорно молчал. И ты смирился. Нельзя помочь тому, кто этого не хочет. *** Эйдан уже полчаса мучил бедный сценарий, в котором у него было всего несколько слов для завтрашней репетиции. Впрочем, как и в другие дни. Только вот беда была в том, что Кили разговаривал либо с Торином, либо с Фили. С остальными – так, по делу, ради шутки, но с этими двумя – всерьез и надолго. Впрочем, как и в жизни. И если Ричард учил его, то Дин давал уверенность, что у него все получится. Но теперь этой уверенности не стало, и все по вине Эйдана. Он устало сложил руки на столике и уронил на них голову. Лежать так было приятно. Можно было даже представить, что Дин тоже вот так лежит рядом, дуя на прилипшие к лицу пряди, а потом решает подуть и на челку Кили – все для того, чтобы поднять Эйдану настроение. Но – только представить. Потому что Дин на самом деле сейчас сидит у себя, вдалеке, и равнодушно не смотрит на его трейлер. Молодец, Эйдан, ты добился, чего хотел. Хлопнула дверь, и над ухом раздался голос Ричарда: - О, и этот тоже лежит, умирает. Эйдан поднял голову, сонным взглядом уставился на Рича, соображая, что тот сказал и вообще – что ему тут надо. - Умирает? Ричард кивнул, присел напротив: - Да, долгой и мучительной смертью. Только вот мы это снимать будем нескоро. Так, может, признаетесь, из-за чего все поломали к чертям? Или что, гордость взыграла, пойти помириться лень, лучше сорвать съемочный процесс, предварительно вымотав душу друг дружке, да и нам тоже? Эйдан опешил. Ричард даже Торина так пламенно не играл. А тут прям даже захотелось выложить все как на духу, признаться, почему он послал Дина подальше, ничего толком не объяснив. Только вот Ричард замолчал, нависая над Эйданом, и ждал ответа. Эйдан пожал плечами: - Нечего рассказывать. - Да? – Рич сел, взял в руки почти искомканный сценарий. – Точно? Эйдан кивнул. - Ладно. Больше спрашивать не буду. Эйдан через силу улыбнулся. Не надо. Они едут на машине, весело болтая и перемигиваясь, подпихивая друг друга в бок. Дин такой солнечный, ветреный, счастливый, довольный жизнью, он смеется над шутками – даже не шутками, отдельными словами Эйдана, его интонациями, его акцентом, над ним самим. Но это хорошо. И Эйдан правда думает, что иметь брата, старшего брата, готового поддержать всегда и во всем – ну, почти во всем – очень даже неплохо. А потом впереди, на дороге, поперек дороги – возникает громадный грузовик. И никак не объедешь, и уже не затормозишь, потому что скользкая дорога под уклон, а они гнали не меньше сотни… Эйдан что-то орет, Дин орет в ответ, цепляет его ремень безопасности, чтобы отстегнуть и вытолкнуть из машины. И у него это почти получается. Почти. Потому что Эйдана все-таки накрывает темнота. Но последнее, что видит на этом свете - побелевшее лицо друга и слезы на его глазах. В первый раз Эйдан проснулся от кошмара мгновенно, пару секунд сидел, сжимая пальцами простыню, и соображал, где он сейчас, почему так бешено бьется сердце и все лицо мокрое. Медленно выдохнул, тихо радуясь, что это всего лишь сон. Просто сон. И лег досыпать, чтобы утром увидеть Дина, облапать его, проверяя, все ли с ним в порядке, и успокоиться. Какая только фигня не приснится. Этот кошмар снился ему еще пару раз. Эйдан как-то не выдержал, встал, не глядя нацепил на себя что-то типа халата, выперся на улицу, проковылял к трейлеру Дина, чтобы проверить, что тот жив. Поскреб в дверь, услышал ворчливое «Тернер, вали спать!» и вернулся к себе, решив, что надо прекращать жрать на ночь. Не помогло. Темнота медленно отступает, сменяясь болью. Они протаранили чертов грузовик насквозь, снеся себе почти всю крышу, и потом упали в кювет. Его выбросило из машины, а вот Дин… Эйдан медленно ползет к груде металлолома, в которую превратилась машина, абсолютно не замечая боли, хотя она должна быть. Потому что он в крови, она заливает ему глаза, одна рука не слушается, ногу он вообще не чувствует. Но это неважно, потому что – как там Дин? Дин бледен, он неподвижен, он молчалив. И еще у него ледяные руки. Эйдан теребит его пальцы, потом трогает запястье, сильнее сжимая окровавленной рукой, и понимает, что пульс есть. Дин жив. Эйдан пытается вытащить его из перевернувшейся машины, но Дина там чем-то придавило, и он все никак не может справиться. Он трясет друга, бьет его по щекам, сначала орет, а потом хрипит его имя, умоляя очнуться, умоляя прийти в себя и помочь спасти себя – и его. Обоих. Потому что рядом разливается лужа бензина, а бросить Дина Эйдан не может. Не умеет. Дин стонет, хрипит, потом открывает глаза, через силу улыбается ему, старается повернуться, а потом понимает, где он, что с ним и вообще много чего понимает. Он, глотая слезы, облизывая с губ кровь, отталкивает Эйдана от себя: - Уходи, уйди, сейчас рванет. Эйдан не отвечает, лишь тянет его за рукав к себе, шипит, матерится, но тянет. Дин отпихивает его руки, уворачивается, стукаясь о корпус, захлебывается болью, чуть отползает назад, внутрь покореженной машины, срывается на крик: - Уйди. И опять становится темно. Эйдан проснулся и долго сидел, думал, что происходит и как с этим быть. Обычно продолжающиеся сны ему не снились, но тут, на этой странной земле антиподов, в полуреальных Зеландии и Средиземье могло быть все, что угодно. И впервые он подумал о том, что шутка ребят про баньши может быть правдой. Потому что женский плач, как он только сейчас осознал, был и в первой, и во второй части его кошмара. Не зная, что делать, он помолился – неумело, но горячо, потом попросил баньши не присылать ему таких снов, не плакать над ним, потом подумал, что это может быть баньши Дина, попросил ее о том же. Он сходил к трейлеру Дина, тихо открыл дверь когда-то подаренным ключом – Дину надоело постоянно открывать замок, потому что Эйдан ходил к нему едва ли не чаще, чем к себе, - зашел, постоял в темноте, вслушиваясь в ровное дыхание друга, поправил на нем одеяло и ушел. А на следующую ночь Эйдан опять проснулся от умоляюще-прощального «Уйди!» Дина. И через еще одну ночь увидел взрыв, в который превратилась машина. Он сгорал в этом пламени, но единственное, что его волновало – это огненные капли на щеках Дина и внезапное понимание того, что это он привел их к гибели. Не будь этой дружбы – ничего бы не случилось. Так что на следующий день он просто разорался на Дина, ничего не объяснив, но решив спасти хотя бы так: нет дружбы, нет повода ехать вдвоем, нет смерти. Хорошее решение. Действенное. Может, правильное. Но при этом было больно. Очень. Потому что Дин, который слушал его «Мы в этой жизни друг другу никто. Прости» почти ничем не отличался от Дина из его сна – смотрел такими же умоляющими глазами, почти глотал невидимые слезы и пораженно молчал, не зная, что ответить. Поэтому Эйдан просто сбежал. Да только толку от этого не было. Потому что начались идиотские вопросы остального каста про «что стряслось? девчонку не поделили? а кто у кого отбил?» и так до бесконечности. Подколки можно было пережить, но смотреть на Дина было невыносимо. Так что в каждом кадре Эйдан жил настоящей жизнью – той, где у него был друг-брат – Дин; без камеры же старался либо сбежать, либо сделать равнодушное лицо. Радовало только одно – что съемки скоро закончатся, и он улетит, и не нужно будет больше волноваться за друга, который теперь наверняка считал его если не предателем, то врагом точно. Но только съемки все никак не кончались. Хороший повод, чтобы напиться. Дин в поломанной машине опять стонет, хрипит, кашляет кровью, потом открывает глаза, видит Эйдана и через силу улыбается ему. Шепчет какую-то ерунду, чтобы успокоить, чтобы Эйдан перестал трястись и пришел в себя. Дин осматривается, дергается, чтобы выползти из машины, потом понимает, где он, что с ним, и хмурится, чтобы сказать свое всегдашнее «Уходи, сейчас рванет» и оттолкнуть от себя Эйдана. Поэтому Эйдан опережает его, почти крича: - Я тебя не брошу, даже не думай, А сам со страхом ждет ответа, но все равно изо всех сил тянет его к себе за слабую, почти безвольную руку, шипит, матерится, но тянет. - Я и не думал. Я знал, что ты меня не бросишь. Эйдан на миг замирает, не веря себе, а потом понимает, что его запястье оплетают пальцы Дина, делая их рукопожатие неразрывным. Эйдан смотрит на друга, ожидая, что его слезы опять окрасятся пламенем, но тот улыбается – уже не извиняясь, а поддерживая, и почти подмигивает. - Дин? – кажется, голос Эйдана дрожит, он все никак не может поверить, что тот его больше не отталкивает, не прогоняет. - Ну же, давай, вместе мы справимся. Эйдан, мы справимся. Эйдан тянет Дина к себе, потихоньку, помаленьку вытаскивая из машины, подальше от лужи бензина, подальше от тьмы и боли. Они правда справляются. Эйдан утыкается лицом Дину в футболку, крепко обнимает его, сжимая до костного хруста, и понимает, что плачет. А Дин гладит его по волосам, по мокрой спине и шепчет: - Мы справились, мы вместе, Эйдан, все хорошо… - …Это просто сон. Кошмар, и ничего больше. Эйдан вздрогнул от его слов, рывком сел на постели, напугав Дина, так что он подскочил, хотя и не разорвал их сцепленных рук. С минуту они оба молчали, тяжело дыша, Эйдан все еще приходил в себя после кошмара, а Дин... почему Дин дышал, словно пробежал пару километров на время, Эйдан не знал. Он потянул друга к себе, заставляя сесть рядом, прислонился к его плечу, потерся холодным носом, притянул к себе свободной рукой, прижав покрепче. Дин в этой реальности тоже погладил его по голове, по спине, поцеловал в мокрый от слез висок, зарылся лицом в кудри Эйдана. Они сидели так долго, просто молчали и слушали ровное дыхание друг друга, просто знали, что друг – вот он, здесь, рядом. А потом Дин зашевелился, поджимая под себя ноги, заворчал: - У тебя как всегда - холодно. Эйдан отпустил его, укутал одеялом, уронил на кровать, прижался к его спине. Спросил: - Ты как здесь оказался? - Ну, твой ключ у меня остался. - А там ты как оказался? - Твой ключ у меня остался, - Дин улыбнулся. – Я пришел сюда, потому что Рич мне сегодня сказал, что видел, как ты ко мне ночью приходил со странным лицом. Ну, решил проверить, как ты тут… Оказалось, что не очень. Я же не опоздал? Там я не опоздал? - Нет, что ты, ты пришел как раз вовремя. - Вот и хорошо. Я так понимаю, что твои «мы не Фили и Кили» остаются там же, где и твой кошмар. - Эйдан просто ткнулся лбом ему в спину. - А теперь спи. Завтра опять тяжелые съемки, мне там тебе на спину запрыгивать. Только попробуй мне упади. - Отшлепаешь? - Ага. Сидеть три дня не сможешь. Спи давай. *** Ты вслушиваешься в его спокойное дыхание, радуясь тому, что оно согревает тебя. Радуясь тому, что ты успел вовремя. Радуясь тому, что вы опять вместе. Закрывая глаза, ты думаешь, что нужно обнять Рича за то, что рассказал ту странную историю про ночные похождения Эйдана. И о том, что когда-то глупо решил про Эйдана, что нельзя помочь тому, кто этого не хочет. Потому что Эйдан хотел. И надеялся. Даже не зная об этом. А значит, можно все.