Детдомовец

Рома не знал как он оказался в такой ситуации. Нет, ну, он знал, но всё ещё не понимал, как. Наверное, стоит начать издалека. Ромка был детдомовцем. Его батя решил что будет хорошей идеей замочить его мать по пьяни. Таким образом Рома остался с носом, в детдоме и отцом на зоне. Смешно, обхохочешься. Вот и Рома хохотал. Детдом был гнилым местом. Но гнилым не снаружи: здание всегда было ухожено, уборщицы и садовник исправно выполняли свою работу, для младших всегда были готовы хорошие игрушки, а для старших — новые книжки. Нет, он гнил изнутри. И Рома гнил вместе с ним. Пятифана сверстники (а ему на тот момент было 8 лет отроду) не особо любили. Слишком он был угрюмым, слишком часто огрызался и рыпался на других. Конечно, в скором времени на него наложили несмываемое клеймо изгоя. Сначала жестокости не было. Только редкие насмешки от некоторых (за что они успешно получали в жбан, а Рома потом получал лекцию от воспитательницы) и игнорирование. Большинство либо боялось его, либо боялись стать изгоем, как он. Через пару лет, осенью, всё изменилось. Ему было 10 лет, когда какая-то группа разношёрстных детишек, с которыми он часто конфликтовал, прижали его к стенке на территории детдома и хорошенько отпинали. Рома пытался отбиваться. Он кусался и царапался, пока ему кто-то не дал под дых, и ему пришлось заглохнуть. Пробивало на слёзы от того, насколько жалким он был в тот момент. Про драку (одностороннее избиение) Рома решительно промолчал, чтобы не казаться размазнёй. На вопрос о расцарапанном лице воспитательнице соврал, что свалился с дерева прямиком на живую изгородь (которая по осени редела и превращалась в ряды колючих и малоприятных кустиков). Очевидно, именно безнаказанность развязала руки хулиганью. Они стали караулить его, устраивать мелкие пакости и подставы. Рома старался мужественно вытерпеть нападки, но в скором времени ему это надоело, поэтому он просто закрылся. Ни няни, ни кто повыше не интересовался им и ладно. Нож-бабочку, стыренную из родной хаты перед тем, как её опечатали, Рома стал носить с собой на постоянке. Большую часть времени Рома прятался в спальне и читал. На кнопочном телефоне всё равно много не сделаешь. Поэтому он жадно глотал любую доступную информацию о «внешнем мире», упивался стихами поэтов и собственно одиночестве в этом гнилом, таком несправедливом месте. Читал он всё, начиная от классики заканчивая фантастикой. Ещё немного, и он бы перешёл на священные писания. Ему нравились стихи. Особенно Маяковский. Его восхищала стойкость духа мужчины, которая вытекла в столь незамысловатый, даже грубый, но правдивый и чёткий слог поэта. Сам Рома пробовал писать стихи подобно Маяковскому, но быстро понял, что он в этом деле никудышный и ничего то в него не получается. Поэтому прекратил попытки обратить внимание воспитательницы на себя, посредством предложения прочитать его стихи, и стал писать исключительно в стол и исключительно для себя, в старую зелёную тетрадку. Последней каплей и главным фактором этой истории, в которой он очутился, оказалось прочтение этой тетрадки на глазах у всех. Но не им. Рома проснулся как обычно, от того что няня ходила по корпусу и будила всех сладко дремлющих детей на завтрак. Он сладко зевнул, не желая выбираться из тёплой постели, впрочем, как и его сосед по комнате. До этого в комнате чалили три человека: собственно, сам Ромка, Вадик и Антон. Но потом опекунство над Антоном наконец добилась старшая сестра, и он покинул детдом. Рому иногда даже зависть брала. Он тоже хотел, чтобы у него вдруг появился неизвестный доселе родственник, который придёт и заберёт его. А Рома будет гордо держать его за руку и шефствовать по направлению внешнего мира, подальше от насмешек и игнорирования. Он даже придумал, что это мог бы быть какой-нибудь его дядя, широкоплечий и до жути улыбчивый. Он бы посадил его на плечи и сводил в кафе, а потом они бы сели в машину и погнали на рыбалку. Рома бы поймал сома, а дядя потрепал бы его по голове, улыбаясь ярко-ярко. Лучисто-лучисто. И похвалил бы Рому. Он бы спрашивал, нравится ли Роме каша на завтрак, какой цвет у него любимый, хочет ли он домашнее животное. Он бы интересовался им. Он бы любил его. Но это были мечты маленького Ромы Пятифана. Со временем он охладел, одичал. Знал, что никому он собственно не нужен, и по выходу из детдома ему светит разве что комната в местах не столь отдалённых. Так, заранее. Мало ли, такой злой ребёнок как Рома мог многое натворить. В общем, Рома наконец встал с кровати. Оделся, умылся, окончательно проснулся. Вадик тем временем самозабвенно дрых, даже не удосужившись ради приличия хотя бы на секунду оторвать голову от подшуки. Рома сначала думал его разбудить. Но потом одёрнул себя. Что он, нянька что ли? Поэтому он вышел из комнаты, тихо защёлкнув за собой дверь. В столовой тихий гул и жужжание сверстников перебивалось редкими выкриками поварихи на кухне. Рома по привычке сел на излюбленное место за потёртым столом, на котором уже стояла каша. Есть её Пятифан всё равно не собирался, так что с чистой совестью отодвинул гадкую тарелку от себя, сразу принимаясь за чай с булочкой. Он не сразу заметил как привычное лёгкое дребезжание толпы детей превратилось в настоящий хаос. Рома оглянулся, желая узнать, что происходит. Только чтобы увидеть свою тетрадь в чужих руках. До него быстро дошло, что происходит. Мальчик читал его стихи с частыми перебивками на смех, а своеобразная публика так же громко смеялась в ответ. Воспитательниц не было, а поварихам не было особенного дела. Никто из детей не гнушался выпускать обидные комментарии не только о творчестве Ромы, но и о нём самом. Пятифанов зыркнул на Вадика в толпе. Тот как-то сконфуженно улыбался, и ему хватило совести выглядеть пристыженным, когда он выцепил в толпе злой взгляд Ромы. Сразу было понятно, что тетрадь отдал он. Рома тут же встал из-за стола, под громкое объявление ещё одного стиха, и стремительным шагом направился к «оратору». — А ну отдай! — он протянул руку, пытаясь выхватить тетрадь. Мальчик ехидно улыбнулся, в последний момент «спасая» тетрадь от цепких пальцев раздраконенного Романа. — Погоди, мы ещё не дочитали! Как ты там писал? «Гниёт детдом, гнию и я»? — Закрой пасть! Развязалась настоящая потасовка. Рома опрокинул мальчугана на пол, пытаясь, впрочем, не нанести больший вред, а забрать злосчастную тетрадку. Мальчик же её отдавать не спешил, барахтался руками и отбивался от злющего Ромы ногами. То ли случайно, в порыве драки, то ли специально, в какой-то момент раздался характерный звук рвущейся бумаги. Рома быстро отстранился от помятого оппонента, а тот отполз на приличное расстояние. Все звуки в толпе притихли. Перед Ромой, порванная надвое, лежала тетрадь со всеми стихами, написанными им. Слёзы сами начали капать у него по щекам, он будто не контролировал это, хотя обычно мог. Перед его глазами только стоял плод его трудов, униженный и уничтоженный. — О-оу, он что плачет? — издевательски кто-то пропел. Толпа противно захихикала. Рома тут же вздёрнул голову, поспешив вытереть слёзы — Пасти захлопните! — А то что? В истерике забьёшься? — послышалось уже совсем рядом, от того мальчика, который и читал стихи. — Это что тут происходит?! — вдруг раздался строгий голос воспитательницы Виталины Васильевны. Рому и того мальчика тут же заволокли к ней в кабинет, дали нагоняй и пообещали в следующий раз поставить на учёт. Но пристыженному, с привкусом горькой ярости во рту Роме уже было всё равно. Он ушёл в свою комнату, игнорируя сожалеющий взгляд Вадика (пусть нахер сходит!), и просидел там до вечера, выйдя только на обед и ужин (где все противно шептались у него за спиной, гадко ухмыляясь. И улыбка эта была будто бы одна на всех натянута). В ту же ночь Рома решил сбежать. Днём, во время того, как должны были идти уроки, он перелезет через забор, ведущий в сторону лесополосы, выйдет к дороге и поймает попутку в город. Много вещей брать с собой не будет, только сменный комплект одежды, нож бабочку и булочку из столовой (чтоб не помереть от голода). Идеальный план. Который начал проваливаться ещё с самого своего начала. Во-первых, повариха, до этого позволявшая таскать детям из столовой всё, что вздумается, вдруг взбеленилась и хотела не позволить Роме унести булку. А без еды он бы долго не протянул, Пятифанов точно знал. В итоге женщина на кого-то отвлеклась, и Рома незаметно выскользнул в коридор. Во-вторых, учитель не спешил отпускать его во время урока. Сначала он просто говорил, что не отпустит Романа, а потом и вовсе начал злиться. После ехидного комментария о недержании от одного из одноклассников, Рома прекратил свои попытки выйти именно на этом уроке. На следующем уроке тоже не получилось. Это была литература, они как раз проходили тему классических поэтов, и Рома так заслушался учительницу (милую кудрявую женщину по имени Инна Родионовна), что совсем позабыл о своём плане, и конец урока проморгал. Зато на алгебре выйти удалось. Рома быстро спустился вниз и, стараясь не попасться на глаза воспитателям, поспешил на улицу. Там то его и заметил садовник. В прочем, на Рому он всё равно внимания на особо обратил, хотя Пятифанов знатно испугался. Перелезть через забор не составило труда, всё-таки Рома был достаточно спортивным и сильным ребёнком. Он с лёгкостью перемахнул через преграду, уже ощущая дивный запах свободы. Проблемы настали, когда он вошёл в лес. Куда идти? Какой тропе следовать? Через какие кусты лезть? Даже гула машин не было слышно через тёмную чащу. Рома скитался так весь день. От тропе к дорожке, от дерева к дереву, от куста до куста. Он бродил и бродил, подгоняемый ветром и собственным рвением, которое с каждым часом лишь блекло. Он уже съел булочку, так что ходил не только растерянный, но и голодный. В какой-то момент блеснула надежда: тропа начала выстраиваться в одно целое, и даже словно были слышны проезжающие мимо машины. И вот, проходя очередной поворот, Рома уставился на куст, слишком знакомый. Описав ещё один круг, он наткнулся на этот же куст. И ещё, и ещё. — Что за чёрт… И тут до него дошло: он ходил кругами. И от досады даже захотелось заплакать. Но Рома не позволил себе этого, продолжая искать новую дорогу, иногда непреднамеренно наворачивая круги. В какой-то момент потемнело настолько, что Роме стали еле различимы собственные руки. В конечном счёте он совсем выбился из сил. Хотелось просто сесть под деревом и заснуть. Но нет, Рома не мог так поступить. Не зря же он проделал такой путь? И он просто сдастся? Поэтому он шёл и шёл, даже не видя дороги. И поэтому не заметил камень. Рома запнулся, попытался выровнять равновесие, но было уже поздно. Он полетел вперёд, прямиком в овраг, который пытался обойти, вниз с небольшой склона, да так и свалился. Совершенно без сил и желания продолжать путь. Рома продолжал лежать на холодной земле, уткнувшись лицом в кучку листьев. Ему было до слёз обидно. Обидно, что не смог лучше подготовиться. Обидно, что не получилось выполнить свой план. Обидно, что его сверстники так с ним поступили. Обидно, что он оказался в этом детдоме. Обидно, что его всё-таки не забрал его дядя. Обидно, что он не посадил его на плечи и не взял на рыбалку. Обидно, что его никто не искал. Да и кому он собственно был нужен. С этими мыслями, Рома медленно уснул, уже смирившись с участью замёрзнуть и умереть.

***

Всё, что он помнил дальше было обрывочно и сухо. Вот, рядом лает какая-то собачонка, а потом слышен чей-то крик. Вот, на него уже направлен свет фонаря. Вот, его уже кто-то несёт, пытаясь не то задушить, не то растормошить. А вот он уже просыпается в больничном отделении. Рома тут же попытался встать, от удивления, но его поразила жуткая головная боль, и он поспешил лечь обратно. Что произошло? В больничном отделении, куда клали детей с несильными болячками, с которыми можно и не лежать в больнице, он не был с девяти лет. Его… Нашли? Тут же, по команде, в отделение вошло несколько человек, остановившись у ширмы, за которой лежал Рома. Они медленно зашли, и он смог разглядеть их лица. Рома тут же сел на кровати. Это была медсестра, замдиректриса и мужчина в полицейской форме. — Набегался, Энди Дюфрейн? — вместо привествия сказал мужчина. — Ты что вытворил?! — тут же прошипела замдиректриса. — Кто тебя надоумил уйти с территории и забрести в лес?! А если бы мы тебя не нашли? Если бы садовник не заметил, как ты через ограду перелазишь, ты бы в лесу и остался! Так вот кто его сдал! Садовник! Наверное его стоило поблагодарить… Медсестра согласно кивнула. — Если бы не товарищ Тихонов, тебя бы мы в век не сыскали. — сердобольно проговорила она. — Да ладно вам, Таисия Павловна. Это моя работа. — он вздохнул и перевёл взгляд на Ромку. — Ну а ты что учудил, герой? Не объяснишь? Рома красноречиво зыркнул в сторону компашки, собравшейся у его койки, и тут же потупил глаза. — Не объясню. «Товарищ» Тихонов тяжело вздохнул. — Дамы, не могли бы вы выйти? С карапузом с глазу на глаз поговорим. — Я не карапуз! — возмутился Рома, но был жесточайшим образом проигнорирован. Женщины вышли из-за ширмы, а потом продефилировали до двери. Тихонов снова вздохнул и взглянул на мальчика. — Не и чего у тебя случилось? — Ничего! — тут же рявкнул Рома. — Совсем-совсем ничего? — Не ваше дело! — Значит всё-таки что-то случилось? Рома от досады чуть не зарычал. Вот как сказать этому приставучему менту, чтобы он отвалил? — Ты пока останешься в больничном корпусе, у тебя сотрясение мозга. Странно как мозги не вышиб. Хотя, судя по всему, вышибать там нечего. — Это называется больничное отделение. — рассеянно поправил его Рома, больше интересуясь своими пальцами, чем фигурой мужчины. — И мозги у меня есть! — мгновенно взвился он, как только до него дошёл смысл сказанного. Тихонов снова вздохнул. Ромка уже бесился: хули он тут вздыхает?! Это Рома вздыхать должен. После этого неудачного побега ему же проходу не дадут! — Я буду заходить к тебе. Авось что-нибудь расскажешь. И ушёл. «Ага, как же», — с остывшей злобой и лёгким отчаянием думал Рома. «Зайдёт он. Нужен я ему больно». А потом зашла медсестра, несущая в руках пузырёк с какими-то пилюлями, предназначавшимися Роме. Тот покорно их принял, а потом уснул. В сон морило неимоверно. Только вот на следующий день Тихонов действительно зашёл. Да не с пустыми руками, а с пакетом апельсинов. — Вот, подумал принести гостинец. Раз я теперь в качестве посетителя. Рома недоверчиво уставился на мужчину, но презент принял с жадностью. Давно ему никто ничего не дарил. Тихонов сел на стул, придвинутый к койке Ромы, и замолчал, наблюдая за подростком. Рома достал один апельсин и неумело попытался стянуть с него вкусно пахнущую кожуру. Она не поддавалась его пальцам, да и сок больно жег под ногтями. Он попытался сделать это с разных сторон, но в конце концов надавил так сильно, что сок брызнул ему прямо в лицо. Рома с шипением бросил апельсин, принимаясь оттирать глаза. Тихонов тихонько хмыкнул и, по видимому устав смотреть на тщетные попытки ребёнка, сам взял апельсин в руки. — Дай я его тебе почищу. А то так без глаз останешься. Рома, оттерев глаза от сока, вылупился на мужчину, преспокойно чистившего апельсин. Никто до этого не делал для него ничего такого. Он ведь мог сам? Тогда зачем утруждаться? Это было… Странно. Тихонов, видимо, заметив чужой взгляд, ухмыльнулся. — Чего смотришь так? Рома тут же опомнился и отвернулся. — Н-ничего. Через некоторое время апельсин был почищен и съеден. Преимущественно Ромой, но Тихонов тоже закинул себе в рот дольки две. Разговор не клеился. Они в основном молчали, пока Рома неловко теребил больничную простынь, а Тихонов чистил очередной апельсин. И тут он заговорил. — Хочешь я тебе про работу расскажу? Рома фыркнул. — Про ментов? Не надо мне. — Ну, не хочешь как хочешь. Так они посидели ещё минуту, по Рома исподтишка поглядывал на мужчину, собираясь с духом. — А это правда что у всех полицейских пушка есть? Тихонов усмехнулся и, не отрывая взгляда от фрукта в руках, принялся рассказывать. В тот день Роме снился дядя, садивший его на плечи. Он был почему-то облачённый в полицейскую форму. Так и проходило время. К Роме каждый день заявлялся Тихонов, обязательно держащий в руках какой-нибудь вкусный презент (один раз он принёс мороженое, под неодобрительные вздохи Таисии Павловны). Роме никогда не было так весело. Они могли болтать часами, ему было очень интересно слушать явно начитанного и умного мужчину, повидавшего многое. Но не став после этого озлобленным, как его отец. Скорее усталым, но смирившимся. Иногда к ним могла присоединиться Таисия Павловна, которая тоже успела полюбиться Роме. Но главная составляющая: немыслимая доброта. Рому хлопали по плечу, хвалили, безобидно подкалывали. Делали всё, чего не делали ему до этого. Роме было так по человечески приятно от такого обращения, что на глаза чуть слёзы не наворачивались. Но, когда-то разговор всё-таки должен был пройти. И чем дольше Рома откладывал его, тем быстрее он приближался. И в какой-то момент вместо привычного прощания Тихонов остался на месте, серьёзно посмотрев на Рому. — Ну? Теперь готов рассказать, что случилось? Рома вздрогнул. Ну конечно. Нужно было спросить это в самый неожиданный момент. — Ничего не случилось. — отрезал он. — Но ведь что-то подтолкнуло тебя к побегу. — он помолчал, явно ожидая ответа, а когда его не последовало, добавил: — Ром, с этим не шутят. Ты ведь умереть мог. — Да кому какое дело. — с горечью выплюнул Рома. Тихонов осёкся. — Что? — Кому какое дело? — повторил риторический вопрос Рома. — Я ведь всё равно один. — А твои друзья? — Ха-а! Какие тут друзья. Все только и могут, что зенки свои раззувать, да гоготать над каждым моим шагом. А в тот день… — Рома замолк. Явно сказанул лишнего. — Что в тот день? — Тихонов напрягся. — Рома. И тут такой гнев в нём поднялся. Такая ярость. Что он ни минуты не стесняясь, выпалил: — Опозорили меня! Вот что! Тетрадь мою стащили и давай перед всеми зачитывать, на потеху публике! Это ведь так смешно! Ха-ха! Будто я клоун какой-то! А я ведь… Я… — к концу тирады Рома совсем оробел, осыпался, как осыпается краска со стен. Тихонов молча слушал, не перебивал. Только в конце задал вопрос: — А в тетрадке то что было? Рома застыл. — Э… Ну… — Ты можешь не говорить, если не хочешь. И всё бы ничего, вот, Рома мог и не рассказывать. Но отчего-то он сам хотел. Отчаянно. — Э… Там… Стихи мои были… — Стихи? — недоверчиво переспросил Тихонов. Ромка даже обиделся на такой тон и насупился. — Да! А я чё, на стихоплёта не похож? — Очень даже похож. Они на минуту замолчали. Каждый думал о своём. — А я могу их прочитать? Рома тут же активно замотал головой. — Хорошо, я понял. Ещё пару мгновений они сидели в тишине, пока Тихонов, со вздохом, не стал. — Ну, бывай, шкет. Тебя ведь завтра выписывают? Рома рассеянно кивнул. — Так что можете больше не приходить. — вырвалось у него. Тихонов, уже собравшийся уходить, остановился. Вдруг, неожиданно повернувшись, наклонился к Роме. — А вот насчёт этого, мы ещё посмотрим. И обнял его. . . . Ступор Ромы прошёл за мгновение, которое растянулось на вечность. Его?! Рому?! Обняли?! Да это какой-то сюр! Не верится ни глазам, ни ушам, ни телу! Но через пару коротких секунд Тихонов отстранился и, как ни в чём не бывало, вышел за дверь. Рома сидел неподвижно После чего схватил подушку и со всей силы уткнулся в неё, пытаясь не завизжать. Его обняли! Это же… Пипец какое событие! Это наверное, первый раз с того момента, как он оказался в детдоме. Хотя, несмотря на приятное прощание, всё равно было не по себе. Роме было стыдно признать, что он привязался к Тихонову. Изначально он был настроен максимально враждебно — взрослый, ещё и мент, будет он связываться с таким человеком. Но мужчина, совершенно не зная кто он и откуда, проявлял гораздо большую заботу чем все взрослые, которые когда-либо были в его жизни. Обидно, что теперь Тихонову незачем приходить. Чисто по-человечески обидно.

***

Тихонов вышел за дверь, за которой уже притаилась Таисия Павловна. — Ну как? — Живой. Женщина нетерпеливо закатила глаза. — То что он живой это понятно, состояние у него как? — Стабильное. Медсестра умолкла. Тихонов не знал, почему стоял здесь и делил тишину с этой женщиной, вместо того, чтобы ехать на машине домой. Но он не особо возражал. — А как он в детдом то попал? — наконец спросил Константин. Таисия замялась, будто бы ей вдруг стало неловко. — Ну… Вообще, это вроде как тайна, но Вы полицейский… Отец у него, по пьяни, мать убил. Вот он тут и очутился. Один. Ни бабушек, ни дедушек у него нет, так что заберёт его кто-нибудь вряд ли. — И никто не захотел за это время его усыновить? — А-ай. — Таисия Павловна махнула рукой. — Кто ж захочет, если он либо огрызается, либо молчит и смотрим зверем. Жалко мне парнишку, видно, до совершеннолетия ему дни в детдоме коротать… Так они простояли ещё минуту. Тихонов находился в раздумьях. Мальчик за это время уже полюбился Косте, да и сам Рома уж приласкался к мужчине, как ласкается дикий зверёныш после спасения. Горько, когда такого хорошего паренька оставляют в стороне. И что, его вообще никто не заберёт? Он вообще никому не нужен? — Таисия Павловна, а где у вас замдиректор?

***

Рома не боялся выходить из своей комнаты. Нет. Вовсе нет. Было совсем не страшно. Ну и что, что его могут обсмеять? Что над ним опять начнут подшучивать? Что его могут избить? (Что уже давно никто не делал после того, как он хорошенько вдарил в ответ). Пффф, его всё это не волновало. В таком темпе он жил где-то неделю. Он не выходил из комнаты до победного момента, потом приходил на завтрак когда половина ребятни уже где-то шаталась, после закрывался в комнате, в которую был доступ только у Вадика (явно раскаявшегося, но не просившего прощения, будто его что-то каждый раз останавливает). Но сегодня почему-то страшно было особенно сильно. Рома нервно выдохнул. Вадик уже давно ушёл, поэтому ему осталось только повернуть дверную ручку и… Мысли сами вернулись к Тихонову. Тот ни разу не зашёл с тех пор, как обнял его неделю назад. Рома хмыкнул: вот так и верь взрослым. Конечно, после выполненного долга. Стоп, а с какого это фига он вообще к нему ходил? Разве это как-то связано с его прямыми обязанностями? Хотя, возможно ему нужно было узнать, не подвергаются ли дети в детдоме жестокому обращению. Звучит вполне логично. Но, в любом случае обидно, что не ради него Тихонов здесь отплясывал. И только Рома собрался с духом, что открыть дверь, только потянулся к ручке, как она сама по себе распахнулась. С той стороны стояла замдиректриса. — Роман, вещи собирай. Давай, пошевеливайся. Рома оторопел. Что? Вещи собирать? Его что, выгоняют? Или переселяют в другой детдом? Это вполне возможно, после его побега, хотя он не уверен, что совершенно легально. — Ну, чего стоишь столбом? Все майки, шорты, трусы, давай, собирай. Рюкзак у тебя есть. Рома покраснел. Женщина никогда не была скупа на слова. Особенно смущающие. Он быстро спихал свои немногочисленные пожитки в рюкзак (ему даже не пришлось его разбирать, только добавить пару новых предметов). Он уже собрался выбежать из комнаты, как тут остановился перед столом. Его внимание привлекло что-то зелёное. Он подошёл к столешнице, буря взглядом предмет. Это была его тетрадь. Склеенная. Рядом лежал простой тетрадный лист в клеточку, на котором почерком Вадика было написано: «Прости меня». Рома слегка улыбнулся. На Вадика он давно зла не держал. Так что, недолго думая, он взял свою тетрадь, затолкал в рюкзак и наконец вышел в коридор. Там его встретила замдиректриса. Она поманила его за собой, и Рома послушно потёк за ней, совершенно ничего не понимая. Они миновали столовую, игровую и даже, на удивление Ромы, прямой выход из корпуса. Вместо этого они пришли прямиком к кабинету директора. Рома сглотнул. Он как-то не думал, что у его побега будут такие… Последствия. Его что, хотят поставить на учёт? Или сразу по малолетке загрести? Непонятно за что конечно, но кто его знает! Может, за побег с частной территории содержания есть какая-нибудь статья. Замдиректриса толкнула дверь и вошла, утягивая Рому за собой. За столом сидел директор, грозный мужчина с густыми тяжёлыми бровями, но доброй улыбкой на лице. А напротив него… Тихонов! Он сидел, уже не в служебной форме, а вполне рядовой одежде, и преспокойно подписывал какие-то бумажки. — Тихонов! — не удержавшись, воскликнул Рома. Мужчина тут же поднял голову. — Привет, шкет. Погоди, сейчас, бумаги доподписываю, и поедем. Роса опешил. Поедем? Куда? Какие бумаги? Что вообще происходит? Последний вопрос он озвучил вслух. Его уже начинало раздражать то, что его не посвящают в дела, явно связанные с ним. — Усыновляют тебя, Пятифан. — уперев руки в бока, привычно бойко сказала замдиректриса. . . . Что? Что?! — Усыновляют?! — тут же оторопел Рома. — Уже усыновили. — поправил его Тихонов и отодвинул от себя бумаги. — Приятно было с вами сотрудничать. — он пожал руку директору. — Приятно-приятно. — проговорил директор. — Но будьте готовы, что несмотря на ваш чин, к вам каждые три месяца будет заявляться проверка. Не хватало нам и так неблагополучного ребёнка доставить неблагополучным родителям. Рома даже насупился. Это он неблагополучный? Да он самый благополучный! Тем временем Тихонов встал, пересёк кабинет, и встал перед растерянным Ромой, сверху вниз глядя на него. — Ну что, шкет, поехали домой? Рома нервно сглотнул. — Поехали.

***

Вот так он и оказался в этой ситуации. Едет на машине, если так посмотреть, почти незнакомого ему человека «домой». Домой ли? Ехали они молча. Из динамика раздавалось низкое шипение, Роме хотелось зашипеть в такт с ним. Тихонов, как всегда невозмутимый, направлял руль, и только сомкнутые напряжённо вокруг него, руля, руки выдавали нервозность мужчины. Рома до сих пор не мог принять произошедший за день пиз… ужас. В хорошем или в плохом смысле — ему ещё предстояло выяснить. Что вообще происходило? На кой чёрт он понадобился Тихонову? Небо было ошеломлённо пасмурным, и Рома впервые ощутил такую сильную связь с небом. Они наконец въехали в область, и по крыше машины затарабанил дождь. Из радио в кои-то веки начали раздаваться тихие звуки музыки. Струи дождя, бесконечные мачты Тесно слились в ожидании шторма Роме показалась эта музыка крайне знакомой. Как будто он когда-то слышал её… Когда-то давно. А когда — неясно. На обречённые части конструктора Стаи акул любовались покорно Неясно — вот так можно было описать его жизнь, на эту мысль Рома невесело хмыкнул. Его прошлое было неясным клочком воспоминаний, то ли положительных, то ли негативных. Во всяком случае, он хорошо помнил маму и её ласковые руки. Маяк серебристым свеченьем выхватывал сердцебиение существ, ощущавших свободу, им было плевать на погоду. Его настоящее являлось неясным клубком из событий, повлиявших на него, повлиявших на его характер и восприятие мира. Он толком не помнил, что происходил — всё смешивалось в один сплошной день. Земля уходила под воду согласно законам природы, жильцы интегральной планеты смотрели сквозь пальцы на это. Его будущее становилось неясным… Неясной дорогой. Просторной, тянущейся вдаль змеиной чешуёй, волчьим хвостом, расправленной лентой дорогой. Серебрятся грани чёрной карусели В водовороты канули триеры Раньше Роме казалось что эта дорога уже предопределена. Он выйдет из детдома, будет жить в бедности без возможности нормально образоваться, убьёт кого-нибудь в драке и загремит. В камере и сдохнет. Сгниёт. Но… В жерло океана опустилась эра, Вёслами сцепиться корабли успели. Неужели он сам теперь мог выбирать свою дорогу? — Ну что, шкет. — спустя долгое молчание окликнул его Тихонов. — Жизнь только начинается? Рома оглянулся на него и впервые за несколько лет широко улыбнулся взрослому. Теперь жизнь точно началась. — Да. Маяк серебристым свеченьем выхватывал сердцебиение существ, ощущавших свободу, им было плевать на погоду.