09.05.2068
больница им. Генри Форда
В воздухе витал запах медикаментов: стойкий, въевшийся в стены, отталкивающий… и уже привычный. Обонятельные сенсоры, ранее скрупулёзно изучившие каждый компонент — будто это могло помочь, — теперь воспринимали его как что-то, не имеющее значения, обыденное. Думал ли Коннор тридцать лет назад, что путь, который он изберёт, став девиантом, приведёт его сюда? В стерильные безликие стены больницы имени Генри Форда. Хотел бы что-то изменить?.. И всё же за последние несколько месяцев к нему здесь привыкли. К спокойному, проницательному взгляду, к вежливой улыбке на очередное приветствие дежурного медбрата, к прижатой к груди книге в коричневом переплёте — к присутствию в больнице ещё одного андроида-санитара. — Отличная рубашка, Коннор! Это кто? Щенки? Система рефлекторно просканировала знакомое лицо, за секунду вывела досье в правый угол внутреннего экрана. Майкл Лойд. Тридцать два года. Санитар… Ненужная больше функция. — Сенбернары, да, они… — голос дрогнул, практически скатившись в глухой шелест, и Коннор поспешно откашлялся. — Это может помочь. — Конечно! — Майкл обнадёживающе приподнял уголки губ. И это тоже стало обыденным. Видимо, здесь по-другому и не могли. Лишь через силу, превозмогая боль и внезапно нахлынувшую реальность. Когда жизнь делает кульбит и резко поворачивает на девяносто градусов, улыбка — вымученная, неискренняя, единственная, за которую цепляешься, чтобы не опустить руки, — такая и способна держать на плаву. Улыбка и… надежда. Знакомый путь вдоль блёклых жёлтых стен Коннор преодолел на автомате: ему незачем рассчитывать маршрут — он знает его наизусть. И без проблем пройдёт даже с выключенными сенсорами, аудио- и видеодатчиками. Пятая дверь справа. Палата с видом на уютный сад, где они порой сидели в тени деревьев. — Сходим прогуляться? — звонкий — преувеличенно бодрый, как и всё здесь, — голос медсестры донёсся из приоткрытой двери. Коннор замер, прислушиваясь, сжал книгу, оставляя на мягкой обложке едва заметные вмятины. По системе неконтролируемой рябью пробежали холодные мурашки. — Я… что-то не хочу, милая, — охрипший, уставший, разве мог Хэнк говорить так?! Разве мог сильный, уверенный в себе человек за год измениться до такой степени?! По аудиодатчикам резанул скрип кожи, и Коннор ошарашенно вздрогнул: коричневый переплёт угрожающе натянулся, грозясь покрыться сеткой трещин. Коннор неохотно разжал пальцы, мысленно сосчитав до пяти, и торопливо разгладил сморщенный переплёт. — Мистер Андерсон, свежий воздух пойдёт вам на пользу… — продолжала настаивать медсестра. Глубокий вдох и протяжный выдох, тихий шаг внутрь — всё в порядке, Коннор ведь знал, что его ждёт, а точнее… …не ждёт. — Доброе утро. Дверь позади плавно закрылась, громко щёлкнув в конце, и Коннор приветственно кивнул, покорно ожидая стандартных въевшихся в подкорку действий. Он не любил эту часть — знакомство. — А! Здравствуй! — слишком жизнерадостно. Неестественно. Не нужно быть андроидом, чтобы уловить фальшь. Медсестра проворно одёрнула халат, пригладив несуществующие складки на материи, и засеменила к нему. — Извини, приходи в следующий раз. Боюсь, сегодня он, — она кивнула в сторону окна, около которого серым пятном застыл Хэнк, — не в духе. Книга обжигала ладонь, пульсировала нетерпеливым пламенем на кончиках пальцев. Другого раза может и не быть… Коннор неверяще уставился на медсестру, только сейчас осознав, что она стояла рядом, ждала. Чтобы он ушёл. Но как же?.. Разве он вправе так беспечно тратить драгоценные минуты?.. — Привет, — его стремительно окутало теплом, словно уютным пледом, стоило услышать знакомую хрипотцу. Хэнк неуверенно переминался с ноги на ногу, солнечный свет нетерпеливо просачивался сквозь раздвинутые занавески, очерчивая грузную фигуру. Всё ещё сильную, высокую, хоть и с возрастом слегка ссутулившуюся. Да, физическая форма практически не изменилась. Перед ним стоял Хэнк. Всё тот же Хэнк. Но глаза… — Это Конрад, наш новый сотрудник, он пришёл вам почитать, — медсестра выдавила дежурную улыбку — которую за утро? — Почитать? — Хэнк перевёл удивлённый взгляд на Коннора, и по телу прокатился сбой: судорожной волной кольнул где-то в области тириумного насоса и сконцентрировался вязким комом в горле. — Не нужно. У вас и так, наверное, полно работы, не хватало ещё развлекать старика. — Ну что вы! — медсестра всплеснула руками. — Вам понравится, он очень милый. — Понравится? — Хэнк развернулся к Коннору и отступил от окна. Потухшие глаза сверкнули искрой заинтересованности. — Хорошо. Если вас не затруднит. Сегодня Хэнк дал ему шанс. Шанс побыть вместе. Весенний утренний сад встретил их ароматом цветущей сирени и уединённым безмолвием: мало кто не поленился выйти на улицу. И если пройти дальше — вдоль множества лавочек — в самую глубину, то можно наткнуться на крохотную деревянную беседку, скрывшуюся за развесистой ивой. Коннор любил сюда приходить: время, несущееся нереально быстро, здесь благосклонно замирало — даровало необходимый покой. — Что ж. Вспомним, на чём мы остановились, — Коннор раскрыл книгу, перелистнул несколько страниц, отозвавшихся приятным успокаивающим шелестом — одним из любимых звуков. Он мог воспроизвести в памяти каждую страницу, шорох затёршихся листов, текстуру бумаги, ласкающую скин. Он мог. Но моменты, когда сердце щемило от нежности и невыразимой тоски, когда воспоминания ласковой волной омывали измученный разум, — самые ценные. И разделить их с Хэнком — с единственным близким другом, с его семьёй — представлялось особенно важным. — Ах да, вечер в баре у Джимми. Андроид-детектив прибыл туда по заданию… — Андроид-детектив? И таких уже создали?! До чего дошло воображение! — Хэнк всплеснул руками и слегка наклонился вперёд. — Пятое ноября две тысячи тридцать восьмого года. День их знакомства…***
05.11.2038
Вряд ли этот период своего существования машина, предназначенная для выполнения миссии, смогла воспринимать не в серо-красных рамках бездушной программы. На внутренний экран, расчерченный на чёткие ровные участки, выводились сухие данные — в большем Коннор не нуждался. Цель: «Найти лейтенанта» — промежуточным звеном из основного цикла задач светилась безразличным синим неказистая плашка. Не более чем заминка перед исполнением основного задания. Поскольку лейтенант идти на контакт не собирался: — Так что будь хорошим роботом и вали отсюда. И Коннор был. В тот раз он нашёл девианта — покалеченного собственным хозяином, испуганного и отчаянно молящего о пощаде. Тогда Коннор выполнил миссию. А лейтенант… лейтенант выполнил свою: присутствовал в качестве входного билета на место преступления. Иного от него и не требовалось. Именно тогда Коннор чётко осознал одну простую для существующей реальности истину: для человека — владельца, руководителя… лейтенанта — он всего лишь инструмент, удобная переносная лаборатория, выдающая молниеносный результат и беспрекословно подчиняющаяся приказам. — Какую часть фразы «жди здесь» ты не понял? Но что если существовала возможность обойти приказ, плавно проскользнуть сквозь микротрещину в тотальном контроле программы, использовать приоритетные задачи против нелогичных заданий лейтенанта? — Ваш приказ противоречил моим инструкциям. И в эти долгие секунды, пока тяжёлый пасмурный взгляд приковывал застывшего Коннора к земле, на программы обрушился шквал сбоев — хаотичных, испуганных… с каплей предвкушения. — Ты молчишь, ничего не трогаешь и не путаешься под ногами, понятно? — лейтенант тяжело выдохнул, отступая на шаг, и обернулся к обшарпанному фасаду частного дома. И Коннор впервые за своё короткое существование испытал что-то терпкое, пьянящее, запретное — свободу. Её жалкие крохи. Детройтская повседневность равнодушна к мукам полиции, которая зашивалась в куче нераскрытых дел. Но лейтенант и Коннор являли собой замечательный дуэт — симбиоз хозяина жизни и идеальной машины с зачатками самосознания — и прекрасно справлялись с работой. Пока не разгорелась революция. Она полыхнула очищающим огнём и стёрла с лица Земли неравенство: андроиды обрели самосознание, а лейтенант… нет, Хэнк — преданного друга. Или же Коннор — семью? И они пустились в дальний путь, наслаждаясь каждым прожитым днём…***
09.05.2068
больница им. Генри Форда
— Они стали друзьями? — хриплый от долгого молчания голос прозвучал слабо. Слишком неестественно. Он не мог принадлежать Хэнку. Только не ему. Коннор проследил за тонкой сеткой морщин, обрамляющей вцепившиеся в подлокотники руки: былая сила всё ещё чувствовалась — они могли с лёгкостью сжать преступнику шею, — но лёгкий тремор выдавал почтенный возраст. Тихо выдохнув, Коннор кивнул: — Да, это случилось. — Славная история, — Хэнк откинулся на спинку кресла, вытягивая вперёд ноги, по привычке потёр болезненно ноющее колено и, прикрыв глаза, виновато объяснил: — Погода меняется: суставы дают о себе знать. И с утра опять подавали рыбу. Не люблю рыбу. Никогда не любил! — он растерянно моргнул, стараясь выразить мысль, и беспомощно пожал плечами. — Мне кажется… Извини старика за ропот. Вряд ли тебе интересно выслушивать чьи-то жалобы. — Нет, что вы! Мне интересно, — торопливо схватился за соломинку Коннор. Пусть Хэнк бесится, жалуется, кричит, возмущается по поводу недосоленного омлета, ропщет из-за новостей, которые посмотрел перед приходом Коннора, — всё что угодно, только бы подпустил к себе, дал шанс побыть рядом, ощутить семейное тепло и… надежду. Ещё раз. И каждый раз Коннору не хватало этих минут. Они просачивались сквозь пальцы горечью неумолимой потери, растворялись под ногами скоротечным счастьем. Ему мало. Чертовски, до боли в груди мало. И он по-настоящему ощутил себя беспомощным. Словно выброшенная на берег рыба, ставшая жертвой неумолимого хода времени. Глубокие морщины в уголках серых глаз сжались, и беседку наполнил приглушённый смех. Мягко окутал тело, молниеносно проник в сердце и разлился в нём щемящей грустью. Хэнк в последние дни редко смеялся. Очень редко. И ещё реже соглашался побыть вдвоём. — Впервые вижу, чтобы кто-то любил слушать стариковское нытьё. Слушать вас, Хэнк! Как прежде! Обсуждать в сотый раз любимые фильмы, разделять на двоих уютные вечера за традиционным просмотром бейсбола — спорить, убеждать, поддерживать, спрашивать совета. Жить! — И вовсе это не нытьё, — благодушно отозвался Коннор, не отрываясь от книги. Указательный палец ловко подцепил следующую страницу — пожелтевшую за десятилетия, и, похоже, в правом верхнем углу виднелось пятно от кетчупа, — и плавно, опасаясь нарушить умиротворённую атмосферу, перелистнул. — Кстати, чудесная рубашка, — Хэнк внимательно разглядывал серо-чёрные фигуры на белой ткани. И уже шёпотом — сдавленным, отчаянно цепляющимся за действительность — добавил: — Мне нравятся собаки. Знаешь, я бы с удовольствием завёл щенка… если бы мог. — Мистер Андерсон… Хэнк обречённо опустил голову, смиряясь с очевидным, и, болезненно скривившись, признался: — Только ведь питомцы в больнице строго запрещены.***
12.08.2045
— Сумо, ф-фас его! Фас! Укуси за пятку! — пытаясь справиться с одышкой, Хэнк шутливо крикнул бегущим по дорожке Коннору и Сумо. Коннору всё же удалось через каких-то пару лет привлечь Хэнка и заодно Сумо к утренним пробежкам по парку. По выходным. В подходящую погоду. Определение степени «подходящести», правда, за собой оставил Хэнк, но сам факт маленькой победы над человеческой ленью согревал ничуть не хуже, чем традиционные объятия с Сумо перед телевизором. И пока Хэнк отлынивал от пробежки, беззаботно развалившись на лавочке, Сумо отстреливался за двоих. — Давай, мальчик, ты почти добежал! — Коннор успел сделать круг первым и, присев рядом с Хэнком, теперь подбадривал несчастного пса. Сумо старался. Действительно старался: высунув язык, прилежно переставлял огромные лохматые лапы. С усердием сокращал дистанцию до заветной цели — спасительного места под лавочкой, которую ещё с самого начала облюбовал его хозяин. — Утомился, бедолага, — Хэнк почесал подошедшего пса за ухом и, умиротворённо откинувшись на спинку, по-отечески пробурчал: — Загонял ты нас, Коннор. Возраст берёт своё. — Чепуха! Вы ещё молоды. И Сумо… он… — наверное, именно в этот момент Коннор впервые за своё существование осёкся. В замешательстве уставился на пса. Сумо, утомлённо привалившийся к бетонной ножке, протяжно, с хрипом дышал — грудь тяжело вздымалась и опускалась, а с Коннора стремительно слетали розовые очки. Сумо постарел. Поседевшая на морде шерсть, вялость движений и постоянное желание забиться в свой угол в гостиной, чтобы подремать, — ослеплённый счастьем, Коннор всеми силами отрицал очевидное. Оно не вечно. Рано или поздно всему придёт конец. Наступит день, когда он войдёт в дом и больше не услышит тяжёлых степенных шагов, не увидит любопытства в преданном взгляде, не ощутит тепла прижавшихся к нему пушистых семидесяти килограммов. И Коннор столкнётся с ещё одной гранью человеческой жизни — безвозвратностью потери. С привкусом отчаяния и горечи. Обратной стороной привязанности. Неделя после прогулки в парке омрачилась давящим чувством в груди. Как же хотелось вырвать ноющее сердце, сжать в руках, как следует встряхнуть, чтобы прекратило мучить его! Выцарапать все ошибки, с клочьями выдрать неоднократно всплывающие уведомления о состоянии Сумо. Забыть! Не испытывать эмоций… И провести вместе короткие минуты, отсчитанные его четвероногому другу. Догадывался ли он, что Сумо покинет их так скоро?.. Или всеми силами пытался не думать об этом? Был ли готов? — Наступил его час, Коннор, — осипший голос едва пробился через шум помех: лавина программных сбоев сметала напрочь все логические доводы, отзываясь в сердце, познавшем утрату, бесцветной тоской. — Он прожил длинную счастливую жизнь. Благодаря тебе, твоей заботе, уходу. Хэнк шумно сглотнул, откашлялся и, последний раз опустив глаза на бездыханное тело Сумо, сгрёб Коннора в объятия. — Я знаю, — куда-то в плечо прошелестел Коннор, — знаю. Просто это так… быстро? Я не ожидал, что время до такой степени скоротечно. Я… я не успел попрощаться! И всхлипнул. Глухо, отчаянно и совсем по-человечески. — У тебя будет эта возможность со мной, обещаю, — широкая ладонь по-отечески похлопала по спине, пластиковое тело ссутулилось под тяжестью скорби, и в груди расцвели невыплаканные слёзы. — Не говорите так, Хэнк…***
09.05.2068
больница им. Генри Форда
Руки подрагивали. Пожелтевшая страница, зажатая между пальцами, тряслась, как сорвавшийся с ветки лист под завывающим ветром. Горечь прошлого душила, царапала гортань, вырывая едкие всхлипы. Нельзя. Не при Хэнке! Коннор закрыл книгу и отчаянно стиснул кулаки, усмиряя подкравшуюся дрожь, с силой зажмурил глаза. — Эй? Конрад? Ты как? — жар ладони на плече он ощутил даже через слой одежды. — История действительно печальная. Этот Коннор так привязался к собаке… Сумо, да? Коннор слабо кивнул. Совершенный разум — великое творение человечества — сыграл с ним злую шутку: боль утраты не стёрлась под гнётом прожитых лет. Воспоминания — острые, пронизывающие насквозь — всё так же причиняли страдания. Сглотнув фантомный ком, он ошарашенно замер: рука, чьё тепло продолжало согревать, дрогнула. Пальцы ощутимо сдавили плечо, примяв тонкую ткань рубашки. — Мистер Андерсон? — Мне кажется… — Хэнк запнулся, его глаза застыли в одной точке — на рисунке, изображённом на рубашке Коннора, — я где-то видел это. Коннор, ошарашенный услышанным, замер. Немыслимо! Нет, разве он смел надеяться?! Разве он мог… мог подтолкнуть? — Возможно, — Коннор аккуратно отложил книгу в сторону, чувствуя себя на краю пропасти, и единственным, кто в состоянии протянуть ему руку помощи — вспомнив, — являлся Хэнк. — Это… — Сенбернар, — Хэнк в задумчивости изучал рисунок. Взгляд, до этого ясный, открытый, покрылся тенью размышлений. Коннор внимательно наблюдал за его движениями, лихорадочно запускал систему реконструкции, отслеживал уровень стресса. Чуть не сорвался с места. Скорее, ну же! Хэнк, пожалуйста, вспомни. Не может всё закончиться так! Ты обещал дать возможность попрощаться! — Они очень добрые и, пожалуй, ленивые. Да, определённо ленивые, — Хэнк умолк, обдумывая сказанное. Его пальцы аккуратно очертили контур рисунка. Прикосновение. И самое яркое, волнующее — первое объятие: ещё тогда — тридцать лет назад — на следующее утро после того, как мир окончательно изменился, как Коннор стал живым. Это воспоминание — одно из самых значимых — вплавилось жидким серебром в вены, слилось с системой навечно. Явилось важным шагом на пути к счастью. Улавливая сенсорами неуверенное касание, Коннор судорожно сохранял в памяти каждую деталь: мягкое скольжение руки, признательность, разливающуюся по телу, слегка подскочивший у Хэнка пульс и удивлённый выдох, когда Хэнк вдруг заговорил: — Сумо… Замечательная кличка для сенбернара. В твоей истории Сумо ведь сенбернар? — создавалось впечатление, что Хэнк и сам не до конца верил в то, что произносил. Седые кустистые брови в недоумении свелись к переносице. Догадка вспыхнула секундным озарением в серых лучистых глазах. И тотчас стёрлась сомнением. — Нет, конечно, нет. Глупое предположение. Не знаю, с чего это я… — Верно! — если и вышло поспешно, вероятно, даже громко, то Коннор не обратил внимания. Слишком хрупка нить, что пульсировала между ними. Протяни руку, прикоснись к зыбкой границе, разделяющей их миры, и реальность обрушится на них острыми осколками узнавания. — Вы абсолютно правы, мистер Андерсон. Абсолютно! — И имя… Коннор, — Хэнк мучительно втянул носом воздух, пытаясь сконцентрироваться и уловить ускользающую мысль. — Да? Оно вам кого-то напомнило? — Коннор ухватился за прозвучавшее из уст Хэнка имя, как за единственную возможность спастись. Что-то, похожее на… веру в чудо, заискрило внутри мучительным ожиданием. Казалось, воздух в беседке накалился, напряжение растянулось в томительную бесконечность. Вот сейчас, ещё один миг, один взволнованный вдох — и Хэнк вернётся. Нужно ещё немного подождать… Ещё… — Извините, пора обедать, — медсестра вошла внезапно: Коннор совершенно не заметил ни скрипа стёршихся половиц, ни шуршания её халата. Все программы сконцентрировались на единственном — на Хэнке. — Ч-что?.. — Хэнк моргнул, будто очнувшись ото сна, и растерянно обернулся на медсестру. — Обед, — она быстро посмотрела на наручные часы и, засунув руки в карманы халата, облокотилась о дверной косяк. — Сегодня его подадут в общем зале. Стоит поторопиться. Минута! Чёрт побери, ему нужна была всего минута! Хэнк почти вспомнил Сумо. Коннор видел, чувствовал, что он почти вспомнил и… его. — Я прекрасно знаю, который час! Нет необходимости отвлекать. Мы бы не опоздали, — сухие фразы вылетели прежде, чем Коннор сумел их обдумать. В груди что-то натужно тянуло, распирало от нахлынувшей волны раздражения: жгучего, вязкого, медленно ползущего вверх. — Всё нормально, Конрад, дочитаешь позже, — сквозь шум помех — и когда только он возник? — спокойный голос Хэнка прозвучал набатом: оглушающим отчуждением проскрежетал по слуховым датчикам. Это не его голос, не его Хэнка. Коннор обречённо опустил руки, безмолвно уставившись на ничего не подозревающую медсестру. Они вновь вернулись к началу… Белые, лишённые красок занавески в общем зале раздражали. Чужие лица мешали — невыносимо хотелось встать и увести Хэнка отсюда, подальше от чужих глаз, от безразличия окружающих. От возникшей между ними дистанции. В палате, куда обычно приносили обед, Коннор ощущал себя комфортнее. Он мог неторопливо продолжать рассказ, пока Хэнк наслаждался едой, и шум посторонних разговоров, который давил сейчас со всех сторон, им бы не мешал. Хэнк безучастно оглядел толпу, едва заметно передёрнул плечами, словно от пробравшего до костей холода, и нарочито беспечно принялся за суп. Неужели ему тоже здесь некомфортно?.. Там, в беседке, он выглядел иначе. Вдохновлённым, заинтересованным… живым. А сейчас Хэнк безуспешно пытался скрыться за ложкой супа, глаза, устремлённые вниз, он не поднимал. В натянутом, как струна, молчании он вяло водил ложкой по дну тарелки: мысли его блуждали где-то далеко-далеко. Возможно, он тоже сожалел, что их прервали. Или их разговор в беседке уже стёрся из его памяти. Последнее предположение осело на языке мерзким послевкусием, и Коннор в бессильной злобе сжал под столом кулаки — систему затопило уведомлениями, содержащими безжалостные цифры: время, время, время. Ускользающие бесценные мгновения. — Они же справились с потерей? — тусклый голос Коннор с трудом вычленил среди гомона окружающих людей. Хэнк не смотрел на него, вяло помешивая остатки супа. Рука напряжённо сжимала ложку, едва не срываясь на резкие движения. Переживал? Машинально запустившиеся сканеры зафиксировали повышенный пульс, подтвердив догадку: Хэнк всё ещё помнил их беседу в парке. И внутри разлилось согревающее тепло, ласково окутало одеревеневшие системы, погружая в атмосферу единения, — как полчаса назад, как в их жизни до больницы. — Справились, — Коннор нащупал кожаный переплёт лежащей в кармане халата книги, бережно огладил потрёпанный корешок. — Не сразу, но скорбь по ушедшему Сумо превратилась в светлую грусть. — Хорошо. Это хорошо, — Хэнк покивал и, отложив ложку, поднял взгляд на Коннора — спокойный, уверенный, с морщинами в уголках глаз, которые сделались глубже, когда лицо озарила согревающая улыбка. — Они смогли отпустить прошлое. Знаешь, это важно. Коннор застыл напротив, внимательно улавливая каждое слово. И смог лишь коротко кивнуть. Редко, очень редко Хэнк разговаривал с ним — хотел разговаривать: Коннор стал чужим, его лицо больше не являлось лицом самого близкого друга. Для Хэнка он стал… никем — ещё одной безликой тенью, которые окружали его в больнице. Непрошеные, неуместные мысли разрывали на части, вызывая болезненную пульсацию глубоко внутри, там, где билось преданное, всё помнящее сердце. Там, где всё ещё теплилась надежда. — И что произошло дальше? Как они справлялись потом? — Хэнк поднялся, намереваясь покинуть зал, и Коннор с облегчением выдохнул: скоро они вернутся в палату — в тихую гавань, где их не потревожит шум суеты. — Они просто были друг у друга. Поддерживали, — Коннор медленно выдохнул. — Правда, лейтенант Андерсон стойко бил себя в грудь, с завидной регулярностью категорически отказываясь от любой просьбы Коннора приютить щенка. Всё отнекивался, что уже слишком стар для того, чтобы делить диван с кем-то ещё. Но всё изменилось одним субботним вечером. — Неужели передумал? С чего бы? — Хэнк заинтересованно приподнял бровь, степенно направляясь к выходу. — Вы ведь не хотите испортить всю интригу? Впереди самое интересное, вам понравится. Давайте вернёмся в палату.***
25.12.2049
В том году зима свирепствовала особенно сильно. Хэнку даже пришлось разобрать в гараже пирамиды из многочисленных коробок, содержимое половины которых так и осталось тайной, покрытой песками времени — а точнее, снегами. В утиль шло всё — начиная от набора посуды с изображением Микки-Мауса и заканчивая джинсами-клёш, которые носили хиппи девяностых. Что интересно, Хэнк так и не признался Коннору, откуда у него взялся такой раритет, заботливо сложенный в целлофановый пакет и запрятанный на самую высокую полку в покосившемся шкафчике. Коннор решил не давить. Особенно после «случайно» просмотренного фотоальбома, который также совершенно «случайно» обнаружил среди мусора, под завязку забившего гараж. Альбом Коннор сохранил. Плотный кожаный переплёт, две трети незанятых страниц и надпись на титульном листе, сделанная обычной шариковой ручкой, — «История нашей жизни…» — Такое впечатление, что этой зимой погода решила отыграться за десятилетие спокойствия и оттепелей, — Хэнк грузно скинул очередную коробку прямо в сугроб — а ведь только что почистил площадку перед гаражом — и пихнул снег ногой. Взвившиеся снежинки бесследно затерялись в плотной стене снегопада. — Ещё одна такая ночь — и проще будет купить новую машину, чем откапывать старую. — Не хочется вам напоминать, — сбоку аккуратно приземлилась ещё одна коробка. Коннор отряхнул руки от то ли пыли, то ли успевшего налипнуть снега и с лёгкой укоризной продолжил: — Но… — Не хочется, так и не напоминай, — буркнул Хэнк, поёжившись от пронизывающего ветра. — Никто ж не заставляет. И гордо направился в гараж за следующей коробкой. — …Но я же вас предупреждал, что надвигается циклон. А вы всё тянули, — Коннор не отставал: шёл следом. Работа, судя по неразобранной горе коробок, пакетов и шин, затянется, а метель всё усиливалась. — Но-но! — Хэнк нравоучительно поднял указательный палец. — Не тянул, а надеялся на лучшее. — Мне нравится в вас эта черта. — Какая это? — прищурившись, с подозрением отозвался Хэнк и в нетерпении потянул на себя ручку гаражной двери. — Оптимизм. Несмотря на точные прогнозы синоптиков, — как бы между прочим добавил Коннор и усмехнулся. — Вот надо напомнить, да?! Периодические ворчания по поводу и без, вечера ностальгии, когда Хэнк укутывался в колючий плед, обложившись бумажными книгами и предварительно включив одну из любимых джазовых пластинок — всё это стало важной частью жизни Коннора, его отдушиной и тем островком стабильности, куда хотелось возвращаться. Очутившись в тепле, Хэнк наконец расслабился: приподнятые на холоде плечи вновь опустились, движения обрели плавность, а Хэнк — медлительность. И судя по его вскользь брошенному в окно обречённому взгляду, он не испытывал никакого желания возвращаться на улицу. Коннор деловито просканировал пространство. Ещё час работы — и машину можно загнать в гараж. По сложившейся за одиннадцать лет привычке дополнительным уведомлением высветилось состояние Хэнка. Температура тела чуть выше нормы — некритично, но никакая машина не стоит подорванного здоровья. И когда Хэнк нагнулся за коробкой, намереваясь вновь идти на улицу, Коннор безапелляционно отправил его на кухню — заваривать чай. С липой и малиной. Для проформы побурчав что-то насчёт андроидов, которые совсем отбились от рук, Хэнк, впрочем, довольно шустро — для его возраста — ретировался вглубь дома. Тёплый пуховик прекрасно справлялся с нетипичной для зимнего Детройта погодой, и Коннор, подхватив очередную коробку, продолжил разгребать завал. Ещё позапрошлой осенью они утеплили дом Хэнка и заменили потрескавшиеся оконные рамы. Вокруг участка со временем появился аккуратный ажурный забор и даже прижилось одно плодовое дерево. Дискуссию обо всех перипетиях его выбора Коннор заботливо сохранил в отдельной ячейке памяти и с тех пор с завидной регулярностью покупал Хэнку груши. Слегка недозревшие, «с хрустинкой», как любил говорить Хэнк. Пока не заплодоносила своя. И Коннор с полной уверенностью мог сказать, что этот дом стал для него родным. Именно здесь он чувствовал себя свободным… нужным. Частью чего-то незыблемого — семьи. — Не замёрз ещё? Давай помогу, — из двери выглянул Хэнк, точнее — его голова, на которую тот предусмотрительно надел шапку: вынул ещё утром из закромов шкафа в спальне. — Нет, всё в порядке. Вы же знаете, я не могу замёрзнуть, потому что… — «…моё тело состоит из морозостойкого пластика и бла-бла-бла», — в притворном раздражении закончил Хэнк и протянул Коннору коробку. — Дай хоть поволноваться за тебя! — Вообще-то, я хотел сказать, что пуховик утеплён трёхслойным холлофайбером, и мне ничего не грозит, но и ваш вариант тоже неплох, — Коннор добродушно улыбнулся и, взяв коробку, понёс её к единственному свободному месту во дворе — к пятачку под деревом. Сзади смешливо фыркнули, но от комментариев воздержались. — Это, кстати, всё! — довольный возглас перекрыл шелест снегопада. — Можно со спокойной совестью загнать машину в гараж. — Со спокойной совестью это можно было сделать вчера, а сегодня уже… — Коннор осёкся, уловив осуждение, и, неловко стряхнув с себя снежинки, закончил: — Пойду прогрею машину. Старушка честно попыталась завестись с первого раза. И со второго. И с третьего. Не помогли ни плавные движения, выверенные до нанометра, ни пресловутое машинное спокойствие, которое обычно выручало в любой ситуации, ни четвёртая попытка. Машина застыла посреди двора и двигаться собственным ходом наотрез отказывалась. За годы, прожитые вместе, Коннор открыл для себя простую истину: Хэнк не любил быть источником плохих новостей. Особенно новостей, касающихся машины. И день, а точнее, раннее майское утро две тысячи сорок первого года, Коннор буквально отметил красным крестиком на обычном настольном календаре, которые пачками выдавали всем сотрудникам департамента. Именно тогда произошло одно из самых значимых событий: Хэнк проникся к нему безграничным доверием и позволил покуситься на самое ценное — водительское место. И сейчас, ощущая под лопатками знакомую массирующую жёсткость ортопедической накидки, Коннор морально готовился к неприятному разговору. Вцепившись в руль, он аккуратно запустил сканирование. Взгляд плавно заскользил по приборной панели, провёл невидимую линию по магнитоле, крутившей одну-единственную радиостанцию. Рука сильнее обхватила кожаную оплётку руля, и, решительно выдохнув, Коннор переключился на переднюю часть машины. Причина очевидна: аккумулятор оказался не готов к резким заморозкам. Как, впрочем, и Хэнк, откладывающий уборку в гараже до лучших времён. И… Тук-тук, тук-тук, тук-тук… тук… тук… Датчики зафиксировали едва уловимое сердцебиение — замедленное, слабеющее с каждой секундой. Коннора охватило тревожное предчувствие. Тириумный насос неприятно сжался, когда автоматически включившийся тепловизор тотчас обнаружил маленькое желтеющее пятнышко. Тук… Тук… … Приоткрыв окно, Коннор закричал, надеясь, что слух Хэнка окажется достаточно чутким: — Под машиной кто-то есть, скорее. Он замёрз! Дверца, как назло, заклинила и открылась лишь со второго раза. Жёлтое пятнышко постепенно бледнело, утрачивая и без того блёклый оттенок. Хэнк подтянул воротник повыше, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра, и, прикрыв лицо рукой, бросился к машине. — Чёрт, ни хрена не вижу. Всё завалено снегом. Где? В панике мазнув тепловизором по передним колёсам, Коннор еле смог отыскать его — сжавшийся пушистый комочек, запорошённый снегом. Щенок притулился к колесу в тщетной попытке сохранить стремительно ускользающее тепло. … Тук… — Вон там! — Где?! — Хэнк напряжённо вглядывался в темноту под машиной. Воротник, который он до этого тщательно приподнимал, кутаясь от пронизывающего ветра, раскрылся. Из губ взволнованно вырвалось облачко пара, когда Хэнк в панике заметил… что-то. — Вижу! Не раздумывая ни секунды, Хэнк упал на колени — в колючий, жалящий холодом снег. Тот сразу же забился в ботинки, шапка практически съехала на глаза, мешая обзору, но, сосредоточенный на единственной важной цели — дотянуться до щенка, спасти, сберечь, — он совсем не замечал неудобств. — Вы замёрзнете! Давайте я… — обеспокоенный возглас растворился в шуме бушующей стихии. — Сейчас-сейчас, я… я почти… почти… Казалось, Хэнк был где-то там — в вакууме из опасения не успеть, из страха за чужую жизнь. И едва ли обращал внимание на дрожащие руки и закоченевшие от холода пальцы, которыми он рыл снег. Быстрее, ещё чуть-чуть. — Вот так, иди ко мне, — за снежной пеленой Коннору всё видно как в замедленной съёмке с самым высоким разрешением. В идеальную машинную память навечно вплавились прекрасные мгновения искреннего сострадания и заботы. Хэнк порывисто стянул с себя шапку, даже не осознавая, как ветер взвил волосы в стороны, вгрызся в приоткрытую шею, мазнул ярким румянцем по щекам. Хэнк закутал в неё дрожащий комочек, заботливо спрятал его за пазуху и, не оглядываясь, беспечно махнул рукой в сторону машины: — Ничего с ней не станется. Пойдём. Несколько долгих секунд Коннор смотрел ему вслед: высокое мощное тело ссутулилось, стремясь оградить от непогоды беззащитное существо. Обычно зычный голос завибрировал тихими обеспокоенными нотами: «Всё хорошо, малыш, теперь всё будет хорошо». И Коннора охватила щемящая благодарность к этому сильному, бескорыстному человеку — его человеку. Немногим позже, всё же потратив десять минут на то, чтобы вынуть аккумулятор и поставить его на зарядку в гараже, Коннор вернулся в дом. Бесшумно проскользнул в гостиную, стараясь не нарушить сонную тишину и не спугнуть щенка. И лишь надеялся, что Хэнк позволит щенку хотя бы переночевать. Коннор мог воспроизвести каждое раздражённое слово Хэнка, каждый недовольный возглас на очередное показанное ему объявление о собаке, нуждающейся в хозяине. И любое предложение всё же подумать — пересмотреть решение — встречало озлобленный категоричный отказ: Хэнк никого не впускал в свой дом и душу, не желал привязываться. Боялся вновь потерять. Вряд ли что-то изменится… Коннор не успел додумать мысль, только отчётливо ощутил щемящую признательность, разлившуюся, подобно океану, там, где в восторге колотилось сердце — живое, благодарное и восхищённое. Открывшаяся перед ним картина перечеркнула все сомнения, напрочь выветрив их из головы. На диване — том самом, который Хэнк после смерти Сумо зарёкся делить с кем-либо ещё, — безмятежно спал Хэнк. Его грудь плавно вздымалась и опускалась, и Коннор неосознанно застыл, наслаждаясь спокойным, размеренным дыханием. Он не видел Хэнка таким… уже давно. Что-то изменилось в родных чертах: глубокие морщины разгладились, стали мягче, тоньше, и давящие вокруг стены отступили, пали под натиском чего-то светлого… Но мысль о щенке непрерывно скреблась внутри: что с ним будет? Оставит ли его Хэнк или сдаст в приют? Примет ли в свой дом, свою семью новое живое существо? Захочет ли… Коннор приблизился на несколько шагов — бесшумных, осторожных. Уже принял… На животе, доверчиво прильнув чёрным носом к крепкой руке, разлёгся щенок. Сладко посапывал в надёжных объятиях.***
09.05.2068
19:00
больница им. Генри Форда
— Самая лучшая любовь — та, что пробуждает душу, бескорыстная и не требующая ничего взамен. Она толкает вперёд, ведёт за руку в минуты отчаяния и утраты веры в лучшее, веры в человечность, она заставляет стремиться к большему, видеть свет в непроглядной тьме. Любовь согревает наши сердца и окутывает покоем. Хэнк дал Коннору всё это. Он подарил ему семью, — палец соскользнул со страницы, и рука, глухо ударив по бедру, безвольно повисла. — Чудесная история, — выдохнул Хэнк в образовавшуюся тишину. Блёклые лучи закатного солнца медленно тянулись по окрашенной в светло-зелёный стене палаты, расплылись тёплым пятном на Хэнке, вынуждая в блаженстве зажмуриться и насладиться прощальным прикосновением уходящего дня. — Верно, — Коннор отложил книгу, напоследок пробежавшись кончиками пальцев по знакомой текстуре — особый ритуал, не имеющий никакого смысла, но всё равно подушечки покалывало от ощущения ценности, важности предмета, который он бережно хранил. — Не знаю почему, но мне вдруг стало тоскливо, хотя история закончилась на прекрасном моменте. Такое ощущение, что… — Хэнк нахмурился, напряжённо вглядываясь в лицо напротив, — я испытывал эти эмоции, прожил их вместе с ним… с Коннором. — Иногда хватает мгновения, чтобы забыть жизнь, а порой не хватает жизни, чтобы забыть мгновение. Но сердце… сердце помнит. Я верю. — Это ты написал? — в глазах вспыхнул интерес, руки, до этого расслабленно лежавшие на коленях, сжали подлокотники. — Нет. Джим Моррисон. Я лишь дополнил. — Мне нравится. И звучит очень знакомо. Очень, — Хэнк покачал головой — лёгкое движение, будто он пытался избавиться от хаотично нахлынувших образов, руки по инерции поглаживали затёртую на подлокотниках обивку кресла, а взгляд то и дело блуждал по журнальному столику — там, где лежала книга. — Наверняка так и есть, мистер Андерсон, — Коннор осторожно ступил на опасную, скользкую тропу. Который раз за эту неделю? За сегодняшний день… Он замер в предвкушении чуда — да, чуда! Ведь высокоинтеллектуальный разум не обманешь, не позволишь ему забыть о советах врачей, о сотне лет развития медицины, о горьком, удушающем слове «необратимость». — Скажи мне, — Хэнк больше не раздумывал: с напряжённым вниманием он смотрел на Коннора, умоляюще-требовательно жаждал ответов, — тот щенок… его назвали Белли? Это оказалась девочка? Я чувствую, что прожил каждое произнесённое тобой слово, прожил с тобой… — Хэнк подскочил, не в силах усидеть на месте, в нетерпении запустил руки в волосы, взлохмачивая их ещё сильнее. — Я почти уверен. Скажи мне, что я не схожу с ума! Бежевый окрас, мелкая такая, очень любвеобильная. Она постоянно подставляла свою мордочку, чтобы я её погладил. Ответь мне, Коннор! Хэнк замер. Выкрикнутое имя накрыло их невидимым куполом, выкрутив посторонние звуки до минимума. Огорошило осознанием. — Хэнк? — голос дрогнул, скатившись в хриплый шёпот. Неужели?.. Надежда — острая, яркая, разрывающая сердце своей несбыточностью — ошпарила Коннора, подобно кипятку, смыв с лица маску терпеливого участия. Он не мог спокойно сидеть, не тогда, когда… — Господи, Коннор! Я помню. Помню тебя, — Хэнк сгрёб в объятиях подскочившего со стула Коннора, стиснул в медвежьей хватке — до боли необходимой. — Я так скучал, — губы предательски задрожали, и Коннор смог только расслабленно уткнуться в плечо, впитывая мимолётное счастье. — Коннор, что со мной? — Хэнк отстранился, разорвав объятия, впился болезненным взглядом в его лицо, в молчаливой просьбе объяснить. Быть рядом. — Ничего, Хэнк. Просто вы ненадолго уходили. Но сейчас вы со мной. Наконец-то, — Коннор кротко улыбнулся. Произносить это с каждым разом приходилось всё реже. Хэнк горько усмехнулся. — Сколько у нас времени? — Точно не знаю. В прошлый раз было около пяти минут, — слова жгли язык, будто калёное железо, застревая горьким комом в горле. — И как же ты… а Белли? О, и Сумо… — Хэнк сник, в который раз осознавая печальную истину. И Коннору вновь невыносимо мучительно видеть страдания на родном лице. Если бы он как-то мог помочь, забрать тянущую боль, облегчить моменты, когда Хэнк просыпался от долгого сна. Если бы только… — Коннор! Мне лучше. Давай уйдём отсюда, покинем осточертевшую палату. Не представляешь, как я устал от неё, — Хэнк схватил его за плечи, требовательно вцепился в тонкую ткань накинутого халата. Ясный уверенный тон выбил почву из-под ног, и Коннор зажмурился, ощутив влагу на щеках. — У нас же есть машина! Давай уедем! Я всё вспомнил. Ну же! Хэнк настойчиво потянул его вперёд, в сторону выхода. Попытался. Приложил все силы своего ещё мощного тела, чтобы сдвинуть Коннора с места. Безрезультатно. Рвущуюся наружу потребность поддаться желанному порыву Коннор обрубил — будто прошёлся ржавым тупым лезвием по тонкому стеблю распустившейся веры в лучший исход. Больно, как же чертовски больно. И несправедливо. — Не сегодня, Хэнк, — Коннора душили слёзы — горячие, мучительно нестерпимые. Хэнк отступил на шаг, удручённо склонив голову. Руки, сжимающие рубашку, обмякли и выпустили ткань. Тишина растянулась в тошнотворную неизвестность, и Коннор не выдержал: — Скажите что-нибудь, Хэнк, прошу… — Несколько лет назад я пообещал тебе, — Хэнк тщательно подбирал слова, внимательно всматриваясь в лицо Коннора, — что дам нам возможность попрощаться. Сейчас, судя по всему, самое время… — Не говорите так, Хэнк, я смогу достучаться до вас ещё раз. И ещё! И ещё! Столько, сколько нужно, — Коннор выкрикивал, захлёбываясь отчаянием, будто это могло помочь. Жадно, с какой-то затаённой злостью на судьбу, на Хэнка, смирившегося с неизбежным, на себя, увязшего в несбыточных мечтах. На весь мир. — Я рад, что ты появился в моей жизни, влетел в неё, снося к чертям собачьим воздвигнутые мной стены, вытащил меня из ямы. Ты моя единственная семья. И я благодарен, чёрт, ты даже не представляешь, как сильно я тебе благодарен за всё! Хэнк стёр скупую слезу, неловко мазнув рукавом по щеке, и вновь протянул к Коннору руку. По плечу растеклось приятное тепло, и Коннор вздрогнул, прикрыл глаза — зажмурил до ярких пятен системных сбоев под веками — и с глухим выдохом подался вперёд. Ухватить ещё одно мгновение счастья, которое вскоре станет воспоминанием. Несмело обнял в ответ. — Подожди, — спина под руками напряглась, воздух стал гуще, тяжелее — как предзнаменование, вестник надвигающейся бури. Он не готов, нет! Слишком быстро. Нечестно! Который раз отчаянно билось в сознании: это нечестно! Хэнк отпрянул назад, словно его ужалили, испуганно убрал руки. Липкое, мерзкое отчуждение повисло между ними. — Хэнк? — нельзя отступать! Ещё рано! Они о стольком не успели поговорить, Коннор не успел… Протянутая к Хэнку рука замерла в немой мольбе. Пожалуйста! — Нет. Стой. Резкие, испуганные — слова въелись в сознание, затопили его всепоглощающей болью, и Коннор не выдержал, сорвался, напрочь забыв обо всех просьбах и предупреждениях врачей. — Я скучаю, Хэнк. Побудьте со мной ещё немного… — Кто вы? — Хэнк отступил на шаг — разорвал зыбкую нить, связывающую их ещё секунду назад. Испуганно уставился на Коннора. — Я Коннор. Останьтесь, Хэнк, — горячие слёзы обжигали лицо, рвали душу — да, именно душу, иначе что могло так болеть?! — на части. — Что тебе нужно от меня? На помощь! — Хэнк, нет! Остальное Коннор помнил урывками, изъеденными каскадом программных сбоев. Вбежавшие в палату санитары. Отчуждение и неузнавание в родных глазах. Собственный крик. Старый фотоальбом в кожаном переплёте, лежащий на столе. На пожелтевшем титульном листе размашистым почерком чернелась надпись: «История нашей жизни. Читай её мне, Коннор, и я к тебе вернусь».***
10.05.2068
02:00
больница им. Генри Форда
Проскользнуть мимо дежурной медсестры оказалось довольно легко: она мирно дремала, прислонив голову на сложенные руки, и не слышала тихих шагов. Путь к палате Хэнка Коннор мог бы проделать и с закрытыми глазами: тело, казалось, само двигалось в нужном направлении. Белая пластмассовая дверь — такая же, как и сотни других, — бесшумно открылась. Сегодня ночью он должен находиться рядом, несмотря на запреты врачей. — Мистер Андерсон? Это я, — тихий шёпот прорезал сонную тишину, и Коннор, воровато оглянувшись, вошёл, прикрыв за собой дверь. Луна пробивалась сквозь занавешенное окно тусклым жёлтым светом, Хэнк, лежащий в постели, выглядел безмятежным, будто вечером и не случилось той вспышки. И их сердца не разбились от невыносимого отчаяния… — Коннор? Коннор. Коннор. Он не забыл! Коннор единым слитным движением приблизился к кровати и рухнул перед ней на колени. Дрожащие руки сами нашли протянутую к ним руку Хэнка и прижали к груди, где неистово колотилось сердце. — Да. — Я боялся, что ты не вернёшься. Не знал, что и думать, — Хэнк пододвинулся ближе и умиротворённо вздохнул. — Я всегда возвращаюсь, Хэнк, — положив голову на край кровати, Коннор прикрыл глаза. На душе — спокойно и светло. Мысли прозрачными слезами растворились в небытие. Он наслаждался моментом. — А что будет, когда я уже не смогу вспомнить? Что ты будешь делать? — сухие горькие слова больше не ранили. Правда невесомым шлейфом укрыла расслабленные плечи, ласково обняла смирившееся сердце. — Я буду помнить за нас двоих. Обещаю.***
10.05.2068
09:00
больница им. Генри Форда
Утро наступило неспешно, прокралось на мягких лапах через окно, поцеловало солнечным бликом плотно закрытые веки, стёрло печать болезни с измученного лица. Коннор знал, что через пару секунд сюда войдёт дежурный врач: его шаги он услышал ещё в начале коридора, когда скрипнула дверь в отделение. Войдёт, чтобы привычно поприветствовать и пожелать Хэнку хорошего дня, задать стандартные вопросы. Коннор знал… Как знал и время смерти. С точностью до секунды. Время, когда сердце единственного родного человека перестало биться. — Прощайте, Хэнк. Я сдержу обещание.