До меня дошёл слух...

      Когда в «Лаки 38» наконец становится тихо — смолкают роботы, вечные переговоры курьера с неисчисляемым множеством знакомых, деловых партнёров, старых друзей; и даже Йес-мен затихает — Рауль может выдохнуть и наконец-то спокойно приняться за работу. Если даже она не ладится, если инструменты, карандаши или ручки валятся из шрамированных рук, а мысли растекаются, подобно каплям кислотного дождя по стеклу, приходится собственноручно собираться, чтобы не развалиться на части. По меньшей мере мысленно.       И пока он собирает себя по кусочкам, пока связывает мысли невидимыми ниточками, точно паук плетёт замысловатую паутину, каждая из них начинает говорить.       Великая Война. Она продлилась всего несколько часов или даже минут. На тот момент вряд ли кому-то было принципиально важно, сколько именно временных ячеек заняло это событие. Рауль не знал и не хотел знать точного числа. Он видел войну собственными глазами. Видел в лицах тех несчастных, кто приходил к ним на ранчо в надежде на помощь. Однако всем не помочь. Всех не спасти. Этому научила Рауля жизнь, а она редко ошибается.       Жизнь преподаёт очень важные уроки. Конечно, всё во многом зависит от её учеников, они бывают самые разные: одни слушают учителя с огромным удовольствием и стараются не оступаться больше положенного, других необходимо вновь и вновь бить учебником по лбу в слепой надежде, что знания передадутся хотя бы через физическое воздействие. И люди в своём общем виде — человечестве — есть тот самый второй нерадивый ученик. Столько войн, катастроф, эпидемий пережил род людской, но так и не научился одному из самых важных уроков, что так любит сама Жизнь. Урок о ней самой. О том, что нет ничего важнее, чем она. Жизнь человеческая, звериная, жизнь растений и насекомых, может, даже мутантов. Жизнь есть самое прекрасное, что создал мир.       Иногда Раулю кажется, что человечество никогда не поймёт этот урок, сколько бы Жизнь ни била ему по голове учебником истории. Да и сам гуль за её спиной иногда нарушает правила, когда дело касается существования очередных мерзавцев вроде работорговцев, барыг, маньяков, насильников и всего прочего сброда, омрачающего жизни простых людей, пытающихся выжить в новом мире.       — О дивный новый мир… — медленно произносит гуль, задумчиво крутя в руках относительно целый на вид плоский карандаш, кем-то погрызенный, с остатками выцветшей красной краски.       Прежний мир был хорош по-своему. Люди жили тихо, мирно, подчиняясь законам и правилам не всегда честного правительства. В своём разнообразии законов были и те, что оставляли в живых людей, совершивших страшные преступления по типу насилия любого рода над детьми, массовых убийств или чего похуже, что ни один нормальный человеческий разум не в силах себе даже представить.       Новый же мир предлагал абсолютную свободу. Все дороги открыты, просто встань и иди. Если тебе хватает духу и крышек на оружие, патроны, еду. Если ты в состоянии выжить в окружающем безумии. Новый Вегас, пускай, и был достаточно свободен, но обладал своими собственными правилами. Самосуд к послевоенному миру также прилагался. Как и множество несчастных людей, жутких и опасных мутантов, рейдеров и широкое разнообразие сект, группировок и прочих сомнительных компаний. И нельзя забывать о радиации. Лучшем друге гулей, как иногда шутит курьер. Рауль же при этом грустно усмехается. Благодаря радиации он смотрел на своё новое лицо в зеркало, как на чужое, вот уже двести лет. Или больше? Впрочем, разве кто-то ещё ведёт календари?       Старый гуль привычно усмехается. Да, его лицо такое же. Такое же, как у тех людей, что приходили к его семье на ранчо. Но нет, Раулю не нужна помощь, он уже получил то, что ему было необходимо, в поддержке близкого друга. Временами очень близкого друга. Возможно, слишком близкого друга. Мы говорим о чём-то… ином. Война осталась с ним, прямо на его лице, на теле. Он стал частью той войны.       И наш старый друг всё ещё смотрит, как новый мир преображается благодаря тем лицам, что остались после войны. Благодаря тем, кто и сам стал войной.       Хотел ли он вернуть прежний мир? Сомнительно. Много ли в том было бы смысла? Может, то, что случилось, должно было произойти? Уничтожить старый мир, чтобы собрать новый по крупицам. Вернуть мир прежний, мир довоенный — нельзя. Если только в фантазиях тех, кто о нём грезил. Мир сам пришёл к этому. Пускай в пылу конфликта и погибло столько невинных жизней, нельзя повернуть время вспять.       Гуль устало выдыхает, когда слышит, как на этаже пентхауса со скрипом остановился лифт, доживающий свой последний век.       Это она, не кто иной, как курьер. Она стучит каблуками чёрных туфелек по каменному полу. Стук становится глухим — идёт по ковру к лестнице. Звук раздаётся реже — поднимается. Вновь ускоряется и быстро приближается — она идёт прямо к Раулю. Гуль откидывается на спинку жалобно пискнувшего стула и прикрывает глаза, когда слышит каблуки прямо за спиной вместе с тихим шуршанием чёрного платья из какой-то очень уж плотной ткани.       — Чем занимался? — мягкий голос с игривыми нотками раздаётся у самого уха, шею и плечи обнимают тёплые нежные руки, а до остатков носа доходит аромат вина, смешанного с виски, и, кажется, чего-то сладкого.       — Ничем, босс, — вздыхает старый гуль, но проводит ладонью по одной из обнимающих его рук. — Совершенно ничем… И не висни на мне. Тяжело.