Sincere love

***

      Lana Del Rey - Young and Beautiful

             Он болен. Смертельно и безвозвратно. Эта болезнь разъедает его до костей, не оставляя после себя ни следа. Каждый день, каждую прожитую минуту она поедает его, мосты внутри сжигая и пути к отступлению не оставляя. Он болен. Но болезнь эта не страшна. Она приятна. Она нежна. Своими когтистыми руками обхватывает, к себе прижимает и отпускать не желает.       Он не в силах противиться ей. Не в силах противостоять. Сам шаг вперед делает, да в объятиях горячих оказывается. Жмется словно к маме в поисках тепла. А после глаза прикрывает, улыбку лучезарную сдерживать пытается. И уже не так больно и страшно. Уже тепло и надежно.       «— Ты прикоснись ко мне на мгновение. Глаза позволь закрыть, чтобы страшно не было. Чтобы боль не ощущать». — шепчет, слезы пытаясь сдержать.       «— Твои глаза пусты, а сердце замерло. Так скажи ты мне, что тебя сюда привело?» — улыбается, смотря на рассветное солнце, встающее из-за горизонта, усыпанного полевыми цветами, запах которых распространяется на множество километров.       «— Ты так одинок в своей любви. Всё смотришь, да насладиться не можешь». — в руки холст берет, да на мольберт ставит, который сам же и смастерил.       «— Глаза твои пеленой покрыты. А счастья ли?» — широкая кисть оказывается в коротких пальчиках, а после лазурный акрил зачерпывает, по полотну белоснежному размазывает.       Первые штрихи уверенно ложатся на холст. Первые, но такие важные.       «— Открой глаза, да оглянись. Что ты чувствуешь, находясь один в этом огромном и необъятном мире?» — нежная улыбка касается плюшевых уст, между которых виднеется палочка от чупа-чупса. Ягодного чупа-чупса, вкус которого сладостью дикой на языке оседает.       «— Почему ты плачешь по ночам, в руках кисть сжимая?» — первые кровавые следы смешиваются с лазурным небесным океаном, солнцем рассветным отображаясь на сетчатки глаза.       Бабочка аккуратно приземляется на край полотна. Смотрит внимательно, будто в душу заглядывает, а после крылышками взмахивает, присутствие свое обозначая.       — Привет, кроха, — шепчет еле слышно, боясь спугнуть прекрасное создание, над которым художник искусный постарался, крылья в черный и красный цвет расписав. — Хочешь посмотреть?       Ответа, как и ожидалось, не следует. Лишь крылышки на слабом летнем ветру развиваются, а после в ожидающем жесте складываются.       «— Ты так болен. И боль твоя не физическая». — легкие взмахи руки касаются холста, цветами тот покрывая.       Нежные, почти неосязаемые капли касаются зеленеющего поля, которое неба достигает, а на границе краски свои теряет, утопая в желтом мареве звезды. Такой яркой и нежной. Такой невероятно теплой звезде, которая лучами своими лица веснушчатого касается, да смеяться заставляет.       «— Ты совершенно один в своей печали». — янтарные глаза медленно скользят по холсту, красками залитому, да солнцем покрытому. А после вдаль устремляются, мгновенно косяк птиц замечая, что с севера прилетели в тепле понежиться, да радости отдаться.       «— Ты так прекрасен в своем одиночестве. Так недосягаем в своей болезни». — перерыв решает взять. Чуть вперед проходит, да на траву садится, ноги вытягивая.       Ладошки небольшие в густоте утопают, а глаза в наслаждении прикрываются. Момент запечатлеть в памяти пытается, чтобы потом, когда совсем невыносимо будет, в комнате, укрывшись пуховым одеялом, вспоминать, да улыбкой слезы перекрывать.       «— Тебя так коснуться хочу. К себе прижать, да от холода укрыть. Чтобы больно и страшно больше не было». — тихий всхлип с уст покусанных срывается, в утреннем мареве утопая.       Ему не больно. Ему хорошо и прекрасно. Вот так сидеть, да за солнцем восходящим наблюдать. Эйфории отдаваться, да музыкой в одном наушнике наслаждаться. И ничего больше не нужно. Лишь поле и необъятные просторы персикового океана над головой, который в свои объятия звезду принимает, да задержаться там позволяет.       Бабочка-наблюдатель аккуратно касается оголенного плеча, с которого футболка растянутая соскользнула, позволяя коже под лучами солнца греться, да мурашками покрываться.       — Так сказочно, — шепчет, голову в сторону смелой прелести поворачивает, да все крыльями наслаждается, которые совсем невесомо губ касаются. — Позволь запомнить тебя…       Из кармана достает небольшой скетчбук, а из-за уха карандаш. Всё ещё смелости создания поражается, но старается быстрее и четче отобразить красоту, сидящую на хрупком плече. Каждый узор вырисовывает, лишь изредка голову в сторону бабочки поворачивает. Та, кажется, позирует. Замерла, крылья распахнув, и ими лишь изредка взмахивая, смех тихий у художника вызывая.       — Спасибо, — улыбка вновь касается веснушчатого лица, а после подруга взмахивает крыльями в последний раз, да в путь отправляется. Просторы мира желая изведать, да на красоту мироздания посмотреть. — Будь осторожна.       Вновь шепчет, а после поднимается и к холсту подходит, чтобы в очередной раз тяжесть кисти в руке ощутить, да запах акриловых красок услышать. Чтобы свободой насладиться, да в счастье погрузиться.       «— Ты так одинок… Но так прекрасен», — шепчет невольный зритель, а после глаза прикрывает, да охранять создание божье продолжает. Чтобы люди всякие страшные и неприятные чуда не коснулись. Чтобы запятнать своими грязными лапищами не могли. Чтобы больно вновь не сделали.

***

      Ночь на город опустилась два часа назад, перенимая власть у теплой звезды. Луна в хороводе звезд утопает, да путь мальчишке освещает, который поступью неуверенной по заднему дворику дома ступает, желая растянуть мгновение, когда свобода в сердце трепещет, а фантомные лучи солнца лица касаются.       — Ты снова в поле ходил? — громкий голос со стороны входной двери раздается, а после мужчина на ступенях появляется, руки на груди скрещивая, — Не надоело еще? — разочарованный выдох с его губ срывается.       — Не надоело, — шепчет так, чтобы отец не услышал, — Я Тэхёну помогал в саду, — врёт, заранее перед единственным другом извиняясь, да перед его семьей, которой вновь врать его отцу придется, лишь бы больше слез на юном лице не видеть, да раны его не залечивать.       — А в нашем не хочешь прибраться? — хмыкает, сыну не веря.       — Вчера прибирался, — по ступеням поднимается, да руки в кулаки за спиной сжимает.       Уже мысленно уши прикрывает от крика отца, да голову в плечи вжимает, лишь бы по лицу не получить.       — Только и можешь думать о своих каракулях, — мужчина разворачивается к сыну, смотрит пристально, — У нас гости из города. Будь приветлив, — говорит, а после в доме скрывается.       Парнишка лишь устало выдыхает, взор к ночному полотну поднимая. Улыбается слабо, за звездопадом наблюдая с минуту. Ночной воздух в легкие набирает, насытиться пытается, а после шеей похрустывает и в дом заходит. В дом, в котором обычно тишина мертвецкая с криками адскими граничит. А сейчас тот смехом заполнен, да голосами знакомыми.       — Чимин, ну, где ты там? — кричит мать из гостиной, — Принеси из печи утку. — не просит, приказывает, а после вновь в диалог с сестрой двоюродной вливается.       А Чимин лишь глаза прикрывает на мгновение, да дрожь в руках скрыть пытается. Воспоминания детские от себя отгоняет, да желание в глаза родные заглянуть и болью пропитаться, на корню пресекает.       Парень обувь в коридоре оставляет, рюкзак на спине удобнее располагает, а после на кухню заходит, руки моет, да прихваткой противень достает. Слюна неприятная во рту скапливается, когда запах носа достигает и тяжестью жирного мяса на языке оседает.       — Черт возьми, — шипит себе под нос и дышать меньше старается, лишь бы тошноты не появилось.       Перед дверью в гостиную останавливается и вздыхает тяжело. Ком в горле уже давит на нежные стенки, а паника с головой накрывает. Ему бы в поле с холстом вновь оказаться. Очередную картину написать, а после к Тэхёну на сохранение отнести, лишь бы когтистые лапы отца и матери прекрасного не коснулись, да в клочья не разодрали.       — Чимин! — из комнаты раздается голос отца, который ждать не привык.       — Я тут, — кряхтит в ответ, ногой дверь от себя отталкивая и внутрь входя.       На стол ставит утку, а после взгляд от гладкой поверхности отрывает, да на сидящих за столом переводит. Улыбается приветливо и ярко тётушке и дядюшке, которые что-то про его внешность приятное и теплое говорят, в щеки поочередно целуя.       — Привет, — тут же раздается такой знакомый, но уже более мужественный и грубый голос, а после худых плеч ладони широкие и горячие касаются, да в объятия утягивают.       — Привет, — шепчет в ключицу, поражаясь тому, как брат вырос за четыре года, которые он его не видел.       В ответ не обнимает, лишь ладошкой по спине широкой стучит, взгляд в пол опуская. Сердце уже где-то в глотке бьется, да наружу рвется. Руки отчетливее дрожать начинают, а ноги подкашиваются от запаха того, кто был его самым главным страхом, и самой смертельной болезнью.       — Чонгук, ну, отпусти уже малыша, — хихикает тётушка Сынми, сына оттягивая за шиворот и на стул усаживая, — Садись, Чимин-а, — указывает на соседний с Чоном стул.       — Я подойду через пару минут, — улыбается, а после щеки нежной касается губами под приятное хихиканье, в сторону родителей и Чонгука даже не глядя, — Мне нужно переодеться и руки помыть.       Произносит быстро, а после скрывается на втором этаже и дверью в комнату громко хлопает. Ладошка маленькая за грудь хватается в районе сердца, да кожу сквозь ткань футболки царапает. Слезы глаза жечь начинают, а зубы болезненно в губу нижнюю впиваются.       Чимин пытается размеренно дышать, лишь бы дрожь в руках унять. На луну смотрит, которая в окно его распахнутое заглядывает и приветствует своего любимого художника. Сияет ярко, дорожку прочерчивает до его босых ступней. Касается невесомо, боясь спугнуть. А после тело огибает и лицо оглаживает. Успокоиться помогает.       — Спасибо, — в пустоту шепчет, улыбаясь звездам, которые полотно черное своими штрихами умелыми расписывают.       Он к шкафу быстро приближается, футболку домашнюю достает, а следом шорты хлопковые. В цвета кремовые облачается, а после в зеркало смотрит, вид свой оценивая. Неплох. Но недостаточно хорош, чтобы отражению своему улыбнуться. Взглядом по ногам костлявым скользит, по бедрам худощавым, а после за ключицы острые цепляется. Пальцами невесомо оглаживает, боясь пораниться. Ими же к губам скользит, надавливает на покрасневшую кожу. Обводит нос кнопочный, а после замирает. Смотрит в собственные глаза, пытаясь эмоции на дне радужки распознать. Хочет болью собственной наполниться, чтобы воспоминания о прошлом от себя отогнать.       Вновь взгляд на ключицы переводит и улыбается. Зеркала пальцами касается невесомо. Холод ощущает, но не вздрагивает. Напитывается им. Мозг остужает. А после разворачивается и выходит из комнаты. Быстро в ванной руки моет и спускается вниз. Не смотрит ни на кого, лишь за ожидание извиняется, опускаясь на место возле брата, который голову в его сторону поворачивает и улыбку нежную сдержать пытается. Чимин боковым зрением наблюдает за его размытым силуэтом, дрожь внутри себя удерживая.       — Мы приехали где-то в шесть утра, — говорит тётушка, отвлекаясь от разговора с сестрой, — А тебя уже дома не было. Куда ты так рано ходишь? — искренне интересуется, прося Чонгука немного отодвинуться, чтобы малыша видно было.       — Я был у Тэхёна. Его родители попросили помочь с огородом и теплицами, — спокойно ложью отвечает Чимин, в глаза теплые глядя, — Почему не позвонили мне? Я бы попозже ушел, но хотя бы встретил вас, — наигранно губы дует, зная как Сынми это нравится.       Та хихикает, умиляясь племяннику. Через стол руку свою изящную тянет, да волос шелковистых русых касается.       — Я думала, что Джису предупредила тебя.       — У меня как-то из головы это вылетело, — отвечает мать Чимина, бросая на сына косой взгляд.       — Ты всё ещё рисуешь? — интересуется Сокджин, муж Сынми.       — Нет, — резко отвечает, взгляд в тарелку опуская.       Тишина за столом повисает на пару мгновений. Все, за исключением брата, - который истину воочию сегодня запечатлел на их месте, - смотрят на Пака, думая о своем. А после хриплый голос эту тишину прерывает, заставляя на себя внимание обратить и в глазах, цвета древесной коры, утонуть.       — Ты же всегда мечтал стать художником. Что произошло?       Чимин молчит. В глаза напротив смотрит, да ответы найти пытается на вопросы свои не озвученные. Взглядом по лицу возмужавшему скользит. Каждую родинку знакомую в памяти вновь отпечатывает, а после губ касается. На кольцо металлическое пристально смотрит, да по своим устам неосознанно языком проводит.       — Это были глупые мечты, — отвечает то, что родители желали слышать.       — В этом году он поступает на юридический, — отвечает Пак Джисон, на сына гневно смотря, — Будет потом адвокатом местным.       Сынми с Сокджином хмурятся, на понурый вид Чимина внимание обращают, а после на Чонгука смотрят, у которого глаза огнем гореть начинают.       — В какой университет вы его отдадите? — интересуется тётушка, сына под столом за руку беря, безмолвно прося успокоиться.       — В наш местный. Он погано экзамены сдал, поэтому в другое место навряд ли его возьмут.       Чимин тихо усмехается, голову опуская и на руки свои смотря. Действительно, погано сдал. Специально это сделал, лишь бы будущее свое не губить в месте, которое душе не угодно. В месте, где любовь его погубят.       — Чимин? — голос Сокджина вырывает его из мыслей.       Мужчина поднимается с места и парней за собой тянет.       — Мы привезли тебе кое-что, — заискивающе шепчет, сыну подмигивая. — Ты же не бросил рисовать, да? — с сожалением смотрит, в комнату гостевую утаскивая, где они с Сынми разместились на время пребывания.       Чимин лишь головой кивает, руки за спиной скрещивая и взгляд в пол опуская.       — Прости, что не смогли приехать на твой день рождения, — извиняющимся тоном произносит Чонгук, у отца из рук пакет тяжелый забирая. — И, прости, что так долго сам не приезжал. — шепотом добавляет, глаза в пол опуская.       — Чонгук на каникулах подрабатывал у меня в компании, лишь бы с подарком помочь. Представляешь? — восторженно произносит мужчина, взгляд удивленный на себе ловя.       А Чимин в услышанное поверить не может. Смотрит сначала на дядю, а после на Чонгука взгляд переводит. Тот стоит с протянутой рукой и глаза в сторону отводит. Смущается.       — Не стоило, — шепчет спустя минуту, а после в пакет заглядывает и глаза округляет. — Я не могу это принять…       — Что? — удивляются Чоны.       — Не могу принять этот дорогой подарок, — шепчет, стараясь слезы сдерживать, и пакет обратно протягивает. — Вы ещё можете вернуть деньги за него? Ну, у вас сохранился чек или…        — Чимин! — Чонгук чуть ли не рычит, на брата смотря и слезы в его глазах замечая, — Мы не можем его вернуть. Поэтому, тебе придется принять его.       Чимин в ответ головой отрицательно качает, а после на кровать пакет откладывает и, поклонившись, из комнаты выходит, в свою поднимаясь и дверь закрывая. Спиной по деревянной поверхности скользит, на пол опускаясь. Он колени свои к груди прижимает, а после лбом в них утыкается, старается всхлипы заглушить.       В груди что-то болезненно ухает, а сердце куда-то в пятки опускается. В голове лишь голоса родителей раздаются, которые в очередной раз кричат, да холсты рвут, лишь бы сын не страдал фигней, которая никак в будущем не поможет выжить. В голове лишь их глаза темные, да слова обидные мелькают.       — Чимин? — в дверь стучатся, но парень игнорирует это, сильнее ноги к себе прижимает, да губу до крови закусывает. — Впусти меня… — хрипло просит, лбом упираясь в дерево.       Чонгук нутром боль брата ощущает. Как собственную, дрожь чувствует. Слышит отчетливо крик помощи, но сделать ничего не может. Не знает, позволено ли ему после того, как пропал из жизни этого создания на столько лет, лишь изредка о себе напоминая в поздравительных сообщениях.       — Чимин, — шепчет, внимательно вслушиваясь в тихие всхлипы за дверью. — Пожалуйста…       А Чимин не может прогнать. Не может отвернуться, когда слышит нужду в родном голосе. В голосе, который каждое лето скрашивал его одиночество до тех пор, пока брат не повзрослел и в старший класс не перешел, полностью друзьям новым себя отдавая.       Он встает, руками глаза трет, а после замком щелкает и к кровати отходит. На поскрипывающий матрац опускается, да к стене прижимается, глаза прикрывая. Слышит, как дверь негромко щелкает, а после тихие шаги разносятся по комнате. Он почти не дышит, руки в кулаки сжимает, да продолжает за фейерверками перед закрытыми глазами наблюдать. Запах легкий слышит, нотками сосны напитывается, немного расслабляясь.       — Почему ты убежал? — матрац рядом прогибается, о вторжении оповещая, а после плеча родное плечо касается.       — Потому что это слишком для меня, — честно отвечает, а после вздрагивает, макушку на своем плече ощущая.       — Пожалуйста, прими его. Ты сможешь развивать себя в диджитале. Возможно, даже зарабатывать начнешь, если всерьез займешься. Айпад универсальная вещь. Он даже для учебы пригоден.       — Он слишком дорогой. Я не смогу вам отплатить за него.       — Нам и не нужно! Мы же семья. А это подарок от всей души.       — Я, правда, рад, что ты так подошел к этому. Но, Чонгук, — Чимин глаза приоткрывает, в стену перед собой смотреть начинает, — Если родители его увидят, они его отберут. Это бессмысленно. Да и я пользоваться им не умею.       Чонгук вздрагивает, голову от плеча отнимая и взгляд встревоженный на брата переводя.       — Что значит «отберут»? — хмурится, ответ не слыша, — Чимин?       — То и значит. У нас практически нет денег, Чонгук. Они всё возможное закладывают, чтобы до выплат протянуть. А моей зарплаты грузчика в местном магазине не хватает на всех. Лишь на продукты на неделю, — Чимин переводит уставший взгляд на брата, — Это последнее лето, когда я могу держать кисть в руках, Чонгук. И учиться я не пойду, потому что сразу пойду на завод. Я не могу принять подарок. Он просто не пригодится мне.       Чонгук болью напитывается, которая от прекрасного создания исходит. Смотрит пристально, влажные дорожки на острых скулах замечая. А после взглядом по всему телу скользит, изменения отчетливые про себя отмечая. Чимин похудел. Выглядит болезненно и скованно. Руки свои подрагивающие к себе прижимает, да всхлипы сдерживать пытается.       Прошло столько времени. Столько всего изменилось. Изменился и сам братик, который столько времени был поддержкой и опорой. Который каждый день лета и праздничных выходных, где-то далеко в прошлом, улыбкой своей согревал, ладошками мягкими и горячими касался, да песенки тихо напевал, лишь бы беспокойный сон Чонгука не настиг, да спать не мешал.       И сейчас, сидя вот так близко. Ощущая жар тела Чимина... Чонгук сожалеет. Сожалеет, что вот так пропал, перестал интересоваться, всё ли у того хорошо. Полностью погрузившись в городскую суетливую жизнь и свои переживания, он забыл про него. Забыл про создание, которое ярче всего на свете. Создание, улыбка которого затмевала собой любую звезду. Он забыл про Чимина и про их обещание.       «— Что бы ни произошло, давай никогда не будем отворачиваться друг от друга!»       Это сказал он. Чонгук. И сам же это обещание нарушил, вкусив запретный плод свободы и вседозволенности. А когда очнулся, оказалось, что пришел слишком поздно. Его цветок уже завял, да плесенью ненависти и презрения покрылся. И бежать ему некуда было, о помощи просить некого. Он был один на один со своей болью. Пропитался ей до самой макушки. И сейчас, сидя перед ним, слезы болезненные сдерживать пытается, ведь любовь скоро свою потеряет навсегда. Отдаваясь во власть ненавистным людям и презираемой им работе.       Чонгук брови на переносице сводит, пытается в глазах напротив отыскать то, что видел сегодня утром, когда по наитию на их место пошел в надежде отыскать сокровище. Но там пустота. Там полотно небесное, тучами грозовыми затянутое. Вот-вот обещает пойти дождь, который смоет собой все то светлое, что на холсте белоснежном отпечатано было яркими и теплыми красками.       — Чимин, — шепчет, ладони брата касаясь и внимание к себе привлекая. — Поехали с нами в город.       — Нет, — словом все нити изрезал, пути к своему сердцу преграждая.       Но Чонгук не сдастся. Исправит. Исправит всё то, что годами ранее упустил. Вырвет то единственное, что радость и счастье настоящее приносило. Чимина с собой заберет, да жить позволит. Позволит любовью своей напитываться и людям её показывать. Такую искреннюю и чистую. Любовь, которая на полотнах его отображена умелыми мазками.       — Я покажу, как пользоваться айпадом, — настойчиво произносит, из пакета гаджет доставая, на который ранее все нужные приложения установил, лишь бы Чимину понравилось.       — Чонгук… — русоволосый сопротивляться пытается. Бровки свои аккуратные хмурит, да губы плюшевые закусывает.       — Смотри, даже стилус есть! — воодушевлению Чонгука можно позавидовать.       Парнишка к брату ближе подсаживается, и по экрану электронным пером водит. Приложение нужное открывает.       — Извини… Я рисовать не умею, но попытаюсь тебе подробно всё объяснить, — усердно вырисовывает солнце, лучи которого заменяют хаотичные отрезки, — Вот тут можно выбрать кисти, — смотрит сначала на Чимина, который взгляд свой уставший на экран переводит, а после и сам смотрит туда, — Даже пузыри какие-то есть, — хмыкает, — Вот тут тип бумаги. Даже холст есть, — вновь смотрит на Чимина, который уже более заинтересованным кажется.       Он долго объясняет, вырисовывая кривых зайчиков под смешки Пака. Изредка чертыхается, понимая насколько он в этом деле профан, но продолжает усердно драгоценному человечку объяснять то, что в будущем позволит ему жить прекрасно и беззаботно.       — Чонгук? — Чимин смотрит пристально, губу нижнюю прикусывая.       — А? Что-то не понятно? Давай я заново…       — Ты так ужасен в этом, — прыскает в кулак, брови надламывая. Хихикает, слезы сдерживая.       — Да знаю я! — наигранно возмущается, в глаза теплые смотря, — Я понятия не имею, как у тебя всё это получается.       — Так же, как и у тебя писать музыку, — пожимает плечами, из рук брата гаджет забирая, — Неудобная штука, — стилус между пальцев искусно прокручивает, бровки хмуря, — Он соскальзывает. — глаза поднимает и на секунду задумывается, а после с места встает и к столу письменному подходит.       — Что ищешь?       Чимин не отвечает, усердно пластырь-ленту ищет, а найдя, отрывает кусок и стилус в месте держания обматывает. Вновь между пальцев прокручивает и улыбается.       — Ты где вот эти махинации пальцами выучил? — удивленно шепчет Чон, голову на плечо Пака опуская.       — Тэхён научил, — нежно улыбается, друга вспоминая, — Он же барабанщик.       — Тэхён, кстати, в мой университет поступать собрался, знаешь?       — Ты в сеульской академии искусств учиться будешь?       — Да, на продюсерском отделении, — кивает головой, внимательно смотря на пробные штрихи на экране. — Ты всё ещё рисуешь людей?       — В основном Тэ рисовал. Ну, или детей соседских, когда совсем скучно было.       Чонгук головой кивает, а после ровно садится и лицом поворачивается.       — Нарисуешь меня?       — Не думаю, что это сейчас получится.       — Давай просто попробуем. Хотя бы с одним слоем. А потом просто черновик сохранишь. Если захочешь, то попробуешь в цвете исполнить.       Чимин смотрит пристально с минуту, что-то в голове отмечая, а после кивает и на тумбочке лампу включает и на брата наводит. Смотрит ещё какое-то время, в голове образ выстраивая. На пробу пером по экрану проводит, брови хмуря.       — Так непривычно, — губки дует неосознанно, по экрану клацая, — Где ластик?       — Двумя пальцами по экрану стукни, — хихикает Чон, смотря на серьезное лицо Чимина.       Он в глазах его искру отмечает, собственную улыбку широкую не сдерживая. Любовью его напитывается, и уже сам к своей страсти приступить хочет. Хочет в руки блокнот взять, да строки первые написать. Ему на весь мир кричать хочется о том, как он скучал по брату. Хочется всем друзьям его показать, чтобы завидовали. А после в объятия сгрести и на кровать завалиться, да Гарри Поттера посмотреть, как в старые добрые времена.       — Ну, как процесс? — интересуется спустя десять минут, в нетерпении елозя на широкой кровати, которую с братом же и собирал, чтобы им обоим удобно размещаться на ней было.       — Сло-о-о-ожно-о-о, — чуть ли не хнычет, волосы ладошкой назад зачесывая, тем самым лоб свой гладкий открывая. — Чуть-чуть осталось.       — А откуда шрам? — Чонгук хмурится, неровность на виске замечая. Он тянет руку к коже, невесомо касается почти свежей травмы, а после в глаза янтарные заглядывает. По ним ответ читает и челюсти в гневе сжимает. — Они бьют тебя?       — Нет. Я с лестницы упал, — откровенно врет, взгляд на айпад переводя.       — Поехали с нами. Мама и папа только рады будут, ты же знаешь, — вновь пытается, пальцем большим рану оглаживая.       — Нет, — и вновь однозначный отказ.       Ну, ничего. У Чонгука ещё месяц есть для того, чтобы брата уговорить. А если продолжит сопротивляться, то руки и ноги свяжет, но из этого места прогнившего заберет и его и холсты, которые в комнате их развесит и любоваться днями напролет будет.       Ведь Чонгук тоже болен. Смертельно и безвозвратно. И боль его в человеке заключена, который сидит напротив него, да портрет показывает, на котором два мальчишки изображены, за руки держащиеся, да улыбки свои широкие не скрывающие.       Чонгук Чимином болен. И болезнь его неизлечима. Да и он не против. Лишь бы вот так всегда, сидеть напротив, да улыбку теплую видеть. Лишь бы кожи теплой касаться, да в объятиях тельце сопротивляющееся сжимать.

***

      Яркие солнечные лучи лица касаются нежно, невесомо. Жмуриться заставляют, да улыбку широкую лаской своей вызывают. Чимин сонно кряхтит руки над головой вытягивая, а после глаза открывая. В окно не зашторенное через прищур смотрит, пением птиц наслаждается. Взгляд отрывает от небесного океана, переводит на вторую половину кровати, где спина широкая видится, не скрытая футболкой. Такая мускулистая, крепкая, мурашками покрытая из-за летнего ветерка, который мальчишек приветствует и доброго утра желает.       Чимин на кровати садится, с минуту в себя прийти пытается после долгого и беззаботного сна. Сна, который давно не был таким крепким и безопасным. Он вновь на спящего Чонгука смотрит, а после голос возле двери слышит.       — Малыш?       — Заходи, — тепло отзывается, на себе футболку безразмерную поправляя.       — Доброе утро, — Сынми в комнату заходит и дверь тихо прикрывает. — Уже почти двенадцать, — улыбается широко, на племянника и сына спящего смотря. — Вы поздно легли?       Чимин кивает, с кровати поднимается и поцелуй нежный щекой ловит. В объятиях теплых оказывается, вновь будто в сон погружаясь. Он Сынми любит. Мамой считает, которая тепло ему всё своё дарит, взамен ничего не прося.       — Твоя картина? — кивает на полотно над кроватью. Единственное полотно, которое родители не тронули, вольность такую сыну позволяя.       Чимин взгляд на холст переводит. На краски ночные смотрит. Взглядом деревья многовековые в сиянии луны и звездных ангелов обводит, после поле маков красных рассматривает, которые в ночи вовсе кровавыми кажутся. На мгновение задерживается на лазурных и серебряных красках, с помощью которых дуновение ветров отображал. Улыбается, головой кивая, а после с тётушкой на, свободный от чонгуковых конечностей, край кровати усаживается.       — У тебя всё лучше и лучше получается, дорогой, — нежно шепчет, по спине костлявой рукой проводя и вздрагивая, — Ты так исхудал.       Чимин опять кивает, болезненные слова в себе сдерживая, жаловаться не желая. Он вновь на Сынми смотрит, безмолвно просит тему веса не затрагивать.       — Есть ещё картины? — искренне интересуется, волосы, похожие на пшенное поле, приглаживая. Те после сна в полнейшем беспорядке у мальчишки, в разные стороны торчат.       — У Тэхёна дома, — честно отвечает, взгляд отводя. — Маме и папе не нравятся они, поэтому я другу их приношу.       Тётушка молчит. Боль племянника проглатывает. Смотрит на него, да слезы сдерживать пытается. Она к себе мальчика тянет, да в объятия крепкие заключает. Что-то успокаивающее нашептывает, по голове гладя.       — Поехали с нами. Я уверена, что ты поступишь в академию. Мы поможем если что, — про себя обещает серьезно с сестрой и ее мужем поговорить, да разум отрезвить. Чтобы те малыша обижать не смели и единственную отраду у него не отбирали.       — Я не могу, — шепчет в ответ, на плечо хрупкое голову опуская. — Мне нужно помогать родителям, пока они не найдут работу.       — Они взрослые люди, — уже более серьезно произносит Сынми, поцелуй на лбу прохладном оставляя, — Они не могут заставить тебя делать то, что душе твоей не угодно.       — Они не одобрят мой выбор, — смотрит на тётушку, а после вздрагивает, ощущая ладони горячие на спине.       — Мам, я разберусь с этим, — сонно бормочет Чонгук, лбом в спину худощавую упираясь, — Он такой упрямый. Вот что с ним делать?       — Ой, а сам-то! — хихикает женщина, сына в макушку целуя, — Давайте, поднимайтесь и кушать спускайтесь. Джинни блинчики приготовил. Пальчики оближешь!       Мальчишки в ответ улыбаются женщине, ожидая, когда та скроется за дверью. Чонгук себе минуту слабости позволяет, крепче брата со спины обнимая и грудью касаясь его выпирающего позвоночника. Носом в шею ненавязчиво утыкается, как раньше любил делать, а после хриплым ото сна голосом шепчет:       — Доброе утро.       А утро для Чимина и вправду добрым кажется. Он ладошки на широкие руки опускает, что поперек живота обвились, и улыбается приветливо. Впервые за долгое время ощущая себя свободно и беззаботно.

***

      Громкие разговоры раздавались тут и там. В воздухе запах счастья витал, заполняемый разговорами и смехом. Чимин с берега наблюдал, как Чонгук с Тэхёном в озере местном плещутся, наперегонки от одного конца до другого переплывая. Рядом родители сидят, обсуждают что-то взрослое и вовсе неинтересное. Чимину бы его скетчбук и карандаши разноцветные, чтобы друга и брата запечатлеть в этом мареве летнем, с блестящими каплями, которые словно камни драгоценные, по телам крепким скользят.       — Чимин-а, иди к нам, — громко кричит Тэхён, друга заманивая. — Ты уже в курицу жаренную превратился. Слишком долго сидишь под солнцем.       А Чимину ответить нечего. Он сказать другу не может, что под звездой теплой себя живым и счастливым ощущает. Сказать не может, что руки болезненно сводит от отсутствия карандаша или кисти. Поэтому молча поднимается, да футболку скидывает под взгляды напряженные. Он аккуратно по песку горячему ступает, а после ноги в воду теплую опускает. Та приветствует его, ступни в объятия заключая.       Он на водную гладь смотрит, отражение свое искаженное отмечая. На выступающие ребра смотрит, и безмолвно молится, лишь бы вопросов у других не было. Мальчишка по пояс в воду заходит, тут же за руки утягиваемый на глубину.       — Поплыли с нами, — Чонгук тепло ему свое дарит, за талию поддерживая, зная, что тот глубины боится, — Я буду рядом.       Чимин кивает, всецело брату и другу доверяя, которые по бокам от него свой заплыв начинают. Они что-то весело обсуждают, мечтам студенческим придаются, да на Чимина взгляды искоса кидая, якобы намекая, что эти мечты их общие. На троих поделенные.       Пак глаза на мгновение прикрывает и под воду уходит, лишь бы голову остудить. Уже неделя прошла, а категоричный ответ «нет» уже не кажется ему правильным. Друг с братом из раза в раз обсуждают совместное времяпрепровождение в академии и городе, да улыбки широкие не сдерживают. Уже в предвкушении жизни студенческой. Новыми возможностями восхищаются. А Чимин ненароком тоже мечтать начинает, слезы горькие в глазах задерживая, и лишь под покровом ночи, в ванной сидя, волю им предоставляя.       Из толщи воды выплывает, когда ногами песка касается. На довольных парней смотрит и улыбается натянуто. Взглядом по бирюзовой воде скользит, пальчиками ног дно ворошит. И в моменте счастливым себя ощущает, когда любимая звезда вновь лица касается, из-за крон деревьев выходя.       «— Мой художник», — нашептывает ласково, «— Когда же ты вновь меня на холсте отобразишь во всей красе?» — интересуется, кожу прохладную согревая, да веснушки подсвечивая.       «— Скоро», — безмолвно внемлет ей, голову к океану небесному поднимая, да на птиц счастливых смотря, которые громко между собой переговариваются, очередной маршрут для своего путешествия выстраивая.

***

      Мальчишка из дома задолго до рассвета уходит. Через брата спящего перелезает и из-под кровати холст достает, который Тэхён в очередной раз подарил без веской причины. Краски в рюкзак скидывает вместе с кистями. Наушники старые в карман джинсов потрепанных складывает. С секунду на айпад смотрит, который родители ещё не видели. Его тоже в рюкзак убирает вместе со стилусом.       Во дворе велосипед берет, к багажнику полотно в простыни аккуратно прикрепляет вместе с мольбертом, который в сарае хранит, подальше от рук когтистых. Он себе путь фонариком подсвечивает, когда со двора выходит. Мимолетный взгляд на внедорожник дяди бросает и вздрагивает. Мужчина стоит и пристально смотрит на него, в зубах сигарету зажимая.       — Доброе утро, дорогой, — улыбается тепло, ответную эмоцию на молодом лице вызывая.       — Доброе, — подъезжает к Джину, сразу же в объятиях оказываясь.       Он немного кашляет, когда запах сигарет в легкие проникает сизыми облаками. Смотрит хмуро на никотиновую палочку, которую мужчина выкидывает и головой качает.       — Ты бы поберег себя, Джин-а, — неформально обращается, зная как мужчине подобное нравится.       — Ой, ты как Сынми. Даже взгляд такой же! — возмущается в ответ, а после взгляд на холст переводит, — Ты рисовать собрался?       Чимин сковано кивает, удобнее на велосипеде устраиваясь.       — Давай подвезу. Ты мне заодно просторы местные покажешь. Я так соскучился по ним!       — Я… — мальчишка сомневается. Боится в свою зону комфорта кого-то впускать, потому что когда он любовью своей преисполняется — полностью беззащитным остается.       — Я не буду мешать, — обещает совсем по-детски, ладони большие в умоляющем жесте складывая, — Похожу, поброжу, фильм в машине посмотрю, пока ты не напишешь картину. Ну, пожа-а-алуйста!       Чимин робко кивает, с велосипеда слезая. Помощь дяди принимает, когда тот предлагает холст на заднее сидение уложить, а после и мальчишку на пассажирское усаживает, да пристегнуться велит.       Они едут минут тридцать. Обсуждают всё насущное, картины известных художников, да и интересы самого Чимина. На фоне музыка ненавязчиво играет, разбавляемая теплым смехом мужчины, который уверенно руль одной рукой держит, по кочкам проезжая.       — Направо, — указывает мальчик, попутно ремень отстегивая.        Они оказываются на небольшой опушке, которая постепенно подсвечиваться начинает, когда ночное полотно сменяется темно-синим. Рассвет вот-вот поприветствует своих зрителей, да красоту своего мироздания покажет, никого равнодушным не оставит.       Они идут ещё пару минут. Спускаются в небольшой овраг под восхищенные реплики Сокджина, который головой из стороны в сторону крутит словно ребенок. Когда ног касается трава невысокая, останавливаются. Чимин мольберт устанавливает, холст на него ставит, а после кисти рук разминать начинает.       — Я недавно это место обнаружил, — делится с дядей, который на траву опустился. — За неделю до вашего приезда, — улыбается нежно, на восторженного Джина смотря.       Тот головой продолжает крутить, просторы необъятные разглядывая. Взглядом лучезарным поле васильковое обводит, да на горизонт смотрит, который с каждой минутой все светлее и светлее становится.       — Ты так любишь это, да? — шепчет, боясь атмосферу рассветную спугнуть, да пение сверчков заглушить.       — Люблю, — кивает головой, на небо голубеющее смотря. — Представляешь, каково там, на высоте сотни километров? Какая картина перед глазами предстает? Различные лоскутки территории, которые воедино сливаются… В нашем мире столько красок, — его голос, словно шепот ветра по пространству разносится, мурашки у зрителя вызывая.       А мужчина слушает внимательно, малыша перебить не смеет. Мечтой его наслаждается, да любовью окутывается. Смотрит в глаза янтарные, в которых небесное полотно сияет, и восторгаться не устает. Мысленно родителей нерадивых ругает, хрупкое тело к себе прижимая. Он этого мальчика счастливым сделать хочет. Чтобы тот любовь свою не потерял. Чтобы себя не загубил.       — Если бы я мог… — Чимин взгляд влажный на дядю переводит, — Весь мир бы запечатлел на одном холсте. Такой яркий, местами тусклый, но всё равно, невыносимо прекрасный и живой.       И Джин не сомневается, что у мальчишки это получится. Его страсти и любви только позавидовать можно, да безмолвно поддерживать и восхищаться. Он смотрит на него, пытается вспомнить, видел ли когда-нибудь кого-то на Чимина похожего. Не видел. И он уверен, что в мире второго такого человека нет, который всецело себя жизни отдает. Всецело любовь ко всему живому проявляет.       Чимин кисть в руки берет. На палитре старенькой цвета смешивать начинает, а после эйфории отдается. Забывается, наушник один в ухо вставляя, чтобы другим песни природы слушать. Джину кажется, что тот и полотна не касается кистью. Что цвета из его души выходят, белый холст расписывая. А когда солнце из-за горизонта появляется, то вовсе замирает и дышать перестает.       — Здравствуй, — слышит шепот того, кто с природой одним целым становится.       Мужчина на теплое светило смотрит, а после на мальчишку взгляд переводит. Тот на холст не смотрит. Лучам нежным лицо подставляет, да дышать полной грудью начинает. Он в моменте кисть в зубах зажимает, а после пальцы в оранжевый океан окунает, чтобы в следующую секунду ими по полотну провести и следы свои оставить.       Чимин же вовсе в себя погружается, глаза шире распахивая, чтобы каждую деталь звезды запечатлеть, а после на холст перенести. Он пальцами по шершавой поверхности скользит, оранжевый с красным смешивая, немного желтого добавляя. Опять кисть берет, но уже тоньше, чтобы ресницы солнечные на поле опустить.       Сокджин же не знает, сколько времени прошло. Он неустанно следил за легкими движениями мальчика, иногда на видео записывая и Сынми взволнованной отправляя. Только они грузились долго, поэтому та нервничала сильнее, когда звонки муж сбрасывал. А Джин просто Чимина прерывать не хотел. Во все глаза смотрел не на рассветное солнце, а на то, как это солнце на холсте сияло.       — Извини. Устал? — Чимин обратился к нему спустя тридцать минут, решая взять небольшой перерыв.       Мальчишка возле дяди опускается и голову на его плечо укладывает. Улыбается звезде теплой, которая довольная своим художником, все выше в небо воспаряла.       — Ты потрясающий, — шепчет в пшеничную макушку, рукой приобнимая тело озябшее. — Мы заберем тебя, Чимин. Просто позволь это сделать, и ты таких вершин достигнешь. Я клянусь, что сделаю всё возможное, чтобы любовь твою сохранить.       А Чимин молчит. Теперь вообще не понимает, что ответить должен. Просто сидит, да теплом дяди наслаждается, который что-то рассказывать начинает, изредка на смех прерываясь. И Чимину в этот момент ответ положительный дать хочется, лишь бы это тепло всегда ощущать и в безопасности себя чувствовать.

***

      Джин первый в доме скрывается, холст с собой в комнату гостевую утаскивая под благодарственные слова мальчишки, который впервые домой не за полночь возвращается. Его тётушка в объятия ловит, поцелуй на нежной щеке оставляет, да причитает, что голодные с Сокджином уехали.       На часах почти двенадцать, когда Чимин в комнату свою заходит, сразу же брата замечая. Он в телефоне что-то делает, присутствие парня не сразу замечая. А когда тот на кровать усаживается — с минуту молчит, да на профиль красивый смотрит. Местами краску замечая, которую стереть порывается, но останавливает себя, боясь брата напугать.       — Привет, — Чимин улыбается нежно, взгляд свой янтарный на него переводя.       А Чонгук на мгновение теряется. Во взгляде лучистом утопает, да себя собрать по кусочкам пытается, лишь бы сердце в груди успокоилось и к теплу родному не тянулось. Чимин на то самое солнце похож, которое на его же картинах запечатлено. Его пшеничные волосы поле напоминают, а губы, словно лепестки фиалок, которые в горшочках на подоконнике стоят. Чимин ему матушку природу напоминает. Он красоту ее собой олицетворяет, никого равнодушным не оставляет, собой любоваться повелевает. И кто такой Чонгук, чтобы созданию этому отказывать? Он себя всецело брату отдает, ладошки его холодные в свои берет, да в омуты янтарные глядеть не перестает.              — Привет, — шепчет, когда Чимин удивленный в его объятиях оказывается. — Ты с папой ездил куда-то?       — Да, — кивает, а после хихикает, когда Чонгук на кровать валит, да всеми конечностями обнимает. — Я хотел порисовать, а Джин предложил подвезти.       — Возьми и меня в следующий раз, — канючит совсем по-детски, в плечико хрупкое утыкаясь носом, да поперек живота крепче обнимая.       Мальчишка обещание дает, но пока что понятия не имеет, когда этот следующий раз случится. Ему бы по-хорошему холст сделать из простыни старой, которую специально до этого момента прятал. Но как это сделать без пристального внимания родителей, пока что не придумал.       Они лежат с пару минут, обсуждая сегодняшние планы, обниматься не перестают, а после глаза одновременно прикрывают, и в дрему погружаются. Только просыпаются быстро, когда в комнату мать с отцом врываются и сына из кровати выдергивают под взгляд шоколадный встревоженный.       Чонгук тихо по пятам ступает, родителей своих поблизости не замечает, зато картину в центре гостиной видит и восхититься не успевает, как та опрокинута оказывается. Он гнев свой сдержать пытается, видя как слезы кристальные по щекам впалым катятся.       — Опять ты за свое? — рычит отец, сына в спину толкая. — Сколько можно страдать этим дерьмом?       А Чимин молчит. Брата на ступенях замечает, взгляд тут же в пол устремляя. Он ладошки в кулаки сжимает, да обиду свою поглубже в себя запихивает, лишь бы родителей еще сильнее не разгневать. Мимолетно на картину свою смотрит, которую родители видеть не должны были. Радуется лишь тому, что та цела осталась.       — Почему ты молчишь? — вскрикивает мать, к сыну подходя и голову его за подбородок приподнимая. — Мы сколько с тобой это обсуждали? Когда ты эту дурь из головы выкинешь? — она пощечину болезненную дает, лишь бы сына в себя привести.       Чонгук рядом слишком неожиданно оказывается. Между ним и родителями становится, да взгляд гневный сдержать не может. Смотрит пристально, будто дыру выжечь в телах взрослых хочет, лишь бы вновь больно его драгоценному созданию не делали.       — Почему вы такие? — не говорит, шипит словно змея, от врагов защищается.       — Чонгук-и, — Джису выдыхает устало, на племянника смотрит. — Не вмешивайся, пожалуйста.       — Я буду вмешиваться, — грубо произносит Чон, на брата своего смотря, который картину с пола поднимает и пальчиками пыльные крупицы смахивает. — Что вы делаете с Чимином?       — Мелкий, — в разговор отец встревает, шаг вперед делая, — Это только наши проблемы. Чимину вот это все не нужно. — в голосе мужчины презрение сплошное.       — А что ему нужно? Работать, пока вы на задницах сидите? Вы взрослые люди в конце концов!       — Чонгук! — Чимин испуганно брата одергивает, под руку хватая. Смотрит своими океанами янтарными, из которых слезы течь не перестают.       Парень дрожь мальчишки замечает, да злиться сильнее начинает. Вновь на старших смотрит, брови свои хмуря. Шаг назад делает, чтобы Чимина за руку взять и успокоить. А после вновь говорит, яд в голосе не сдерживая:       — Вы ужасные родители, раз пытаетесь любовь ребенка уничтожить. Мы заберем его с собой, даже если вы против будете. Но радость его сохраним, лишь бы он улыбаться не переставал. А что до вас… Вы в своей неприязни и ненависти гореть до конца жизни будете, пока не поймете, что сделать пытались.       Он сильнее ладошку маленькую перехватывает, и наверх брата утягивает, дверь за ним закрывая на замок и к себе прижимая, когда тот вовсе рыдать начинает, истерику свою не сдерживая. Мальчишка к телу крепкому сильнее жмется, картину из пальцев выпуская, чтобы руками в следующую секунду талию Чонгука обвить. Носиком кнопочным в шею горячую утыкается и слезами футболку чужую орошает.       Чонгук дрожь собственного тела сдерживать пытается, лишь бы мальчишку в своих руках не напугать. Обнимает крепко, по спине костлявой гладит, пальцами по позвоночнику скользя, словно по клавишам пианино. Он носом в макушку светлую утыкается, в себя запах полевых цветов втягивает, да глаза в наслаждении прикрывает.       — Прости, что решил за тебя, — извиняется за слова поспешные, не обговоренные с Чимином.       — Спасибо, — прекрасное создание всё ещё всхлипывает, но благодарит брата. Ластится к нему в поисках тепла и защиты, во власть всего себя отдавая. — За всё спасибо.       Чимин робкий поцелуй на щеке Чонгука оставляет в порыве эмоций, а после вновь в ключицу утыкается, приятным запахом сосны наслаждаясь. А Чонгук себя теряет, всё ещё ощущая горячие уста на собственной кожей. Место поцелуя огнем горит, забыть о произошедшем не дает. Всё внутри переворачивая и дышать учащеннее заставляя. Он себя в момент находит, когда Чимин шею руками обвивает и еще плотнее жмется.       — Мне так страшно, — шепчет куда-то в ключицу.       — Я буду рядом, — целует в ответ открытое плечико, глаза прикрывая.       Он уже знает, что выговор от родителей получит за слова грубые в сторону взрослых. Но это значения не имеет, когда всё, что его волнует — находится в его руках и о защите молит. Он Чимина от всех спасет, своим телом закроет, да себя потерять не позволит.       Свою любовь сохранит…

***

      Чонгук багажник машины распахивает, с Тэхёном обсуждая август грядущий. Они с другом холсты в простынях аккуратно укладывают, чтобы прекрасное не повредить. Улыбаются чему-то своему. О Чимине оба думают. Тот в доме всё ещё, вещи свои собирает под пристальным взглядом Сынми, которая из себя вышла, о произошедшем неделю назад узнав.       Тётушка долго с родителями нерадивыми ругалась, впервые сестре переча. Она тех перед фактом поставила, когда малыша своего забрать решила окончательно и безвозвратно. А после с Чимином долго в комнате сидела, да жизнь новую обсуждала.       Сейчас женщина всё свое внимание племяннику уделила, который с ранних лет в сердце ей запал. И Чонгук восхищаться мамой своей не перестает. Каждый день благодарит её с отцом, да обещаниями, что лучшим сыном будет, сыплет. Он ради Чимина всё сделает, лишь бы тот счастлив был.       — Когда подача заявления у Чимина? — интересуется Тэхён, с другом возле машины стоя.       — Послезавтра. Через неделю вступительные. — отвечает тот, в глаза Кима глядя, — А ты когда приедешь?       — В общагу заселение в середине августа. В числах двадцатых буду.       Мальчишки ещё какое-то время разговаривают, взгляд пристальный и лучистый не сразу замечая. Чимин возле них появляется, в улыбке робкой губы растягивая. Он рюкзачок на плече поправляет, да сумку в руках удобнее перехватывает.       Чимин страх внутренний в себя поглубже запихивает, да о родителях злых не думать пытается. Ему менять жизнь свою страшно. Новое увидеть желает, но дискомфорт ощущает. Он не знает, получится у него поступить или нет. Не знает, что делать будет в случае неудачи. Но когда взгляд родной на себе замечает, мгновенно успокаивается, да в лучшее верить начинает. С Чонгуком ему не страшно.       — Давай сумку, — брат нежно по пальцам коротким своими длинными скользит, после тяжелую ношу забирая и к холстам убирая. — Нам ехать часов десять. Ты сложил покушать?       — Да, — кивает робко, а после на друга счастливого смотрит. — Что?       — Я так горжусь тобой, — шепчет Тэхён, ручищами своими большими хрупкое тело к себе притягивая.       Ким глаза прикрывает, слезы сдержать пытаясь. Он друга лучшего к себе крепче прижимает, отпускать страшась. Всё это время он так боялся, что Чимин себя погубит. Мечту свою отпустит, лишь бы родители довольны были. Поэтому Чонгука благодарить не устает за то, что тельце хрупкое из лап когтистых вырвал.       Тэхён всхлипывает несдержанно, прошлое вспоминая. То страшное прошлое, в котором раны друга залечивал, к себе крепко прижимая. То прошлое, в котором вся комната картинами многочисленными уставлена была. Он одну у друга забрал, в гостиной повесил и с родителями любовался постоянно. Чимин одарен. Он даром своим всем путь освещает, слезы восхищения сдерживать заставляет.       — У тебя всё получится! — твердо произносит, поцелуй на макушке светлой оставляя.       В крайний раз запахом полевых цветов насыщается, руки свои опуская. Смотрит на друга счастливого, а после на брата его взгляд переводит. Тот в багажнике сидит, улыбается нежно. И Тэхён по глазам его всё читает, осуждать не смеет. Лишь безмолвно поддерживает и одобряет, свое сокровище в руки надежные отдавая без страха и недоверия. Он уверен, что Чонгук защитить сможет. Любовь всего мира подарит, улыбаться вечность напролет заставит.       — По приезде жду рум-тур! — Чимину говорит, в ответ улыбку широкую получая.       И он в этот момент себя самым счастливым человеком ощущает. Смотрит пристально, да теплом солнца в обличии человека наслаждается. Веснушки родные взглядом обводит, руки в карманы широких брюк запуская. Он до сих пор в происходящее поверить не может, но трепет внутри сдерживает, да безмолвно за друзей радуется.       Парни на задних сидениях скрываются, когда Сынми с Джином напряженным возле машины показываются и Тэхёна обнимают на прощание. Чимин с замиранием сердца смотрит в окно, за которым картинка медленно плыть начинает. Звук двигателя всё нутро натянуться заставляет. Чимин мимолетно родителей у дома замечает, печальную улыбку им на прощание даря, а после к Чонгуку прижатым оказывается.       — Я так счастлив, — брат куда-то в шею слова приятные шепчет, поперек талии обнимая, — В городе столько всего поменялось, — Чонгук безостановочно щебетать начинает. Обещает ему весь Сеул показать, все места красивые, чтобы брат вдохновение не терял, и расслабиться в объятиях любви своей мог даже там.       А Чимин слушает не прерывая. Изредка на хихикающих взрослых смотрит, которые о чем-то своем говорят под тихую песнь из радио. И мальчишка вспомнить не может, когда в последний раз ему людей хотелось запечатлеть на огромном холсте. Он себе обещает, что хоть так тётушку с дядюшкой отблагодарит. Красоту их на полотне запечатлит, и себя с Чонгуком где-то рядом с ними разместит.       Они едут долго, изредка останавливаясь возле заправок, чтобы нужду справить, либо перекус докупить. Чимин Чонгука по голове гладит, которая на колене его размещена, другой же стилус держит, да наброски делает. Смотрит поочередно на каждого присутствующего, тепло мыслям собственным улыбается, а после вновь на экран айпада смотрит и глаза раскосые тётушкины запечетляет.       — Ты не устал? — Чонгук глаза приоткрывает, когда ладошка с волос на грудь смещается и там замирает, теплом своим кожу нагревая.       — Немного. Глаза болят, — шепчет, мимолетно на брата сверху вниз смотря.       Тот взгляд своих шоколадных глаз с него не сводит. Смотрит пристально, да о чем-то своем думает, улыбаясь кротко.       — У меня есть капли, — Чонгук поднимается аккуратно, ноги по-турецки складывая, а после к рюкзаку тянется. Копается не долго, затем пузырек небольшой брату тянет. — Пап, можешь у обочины притормозить? Чимину глаза закапать нужно.       — Конечно, — Джин в зеркало заднего вида смотрит, с взглядом янтарным сталкивается и улыбается так ярко, нежно и тепло. Он у знака специального на обочину съезжает, да двигатель заглушает. — Давайте перерыв сделаем. Нужно немного ноги размять. — говорит, а после из машины с Сынми уставшей выходит.       Мальчишки из машины через несколько минут выбираются, да глаза прикрывают от ярких солнечных ресниц, которые всё поле подсолнухов перед ними окутывают. Чимин тут же обратно заскакивает, айпад хватает, чтобы снимок сделать, а после в машине нарисовать красоту небывалую.       Джин рядом оказывается после телефонного разговора. Всех взглядом радостным окидывает и говорить начинает:       — Юнги-ши звонил. Я его попросил узнать о вступительных для Чимина.       — А кто такой Юнги? — интересуется Пак, подбородок на плече брата укладывая под взгляды нежные.       — Он преподает на музыкальном отделении в академии, — отвечает Сынми, мальчишек исподтишка фотографируя, чтобы после на заставку поставить и днями напролет любоваться.       — Малыш, — Сокджин к Чимину обращается, а после к багажнику отходит, — Твои картины вполне подойду для вступительных. Ты бы слышал голос Юнги! Он в таком восторге был.       — Что?       — Прости, я отправил ему пару фотографий, — хихикает, полотна к себе пододвигая и простыни с них снимая, — Какие ты бы мог представить?       Чимин на секунду задумывается, к дяде подходя. Смотрит на многочисленные холсты и губу закусывает, искренне не понимая, какие из них выбрать. Стоит ещё с пару минут, пока руку на своей талии ощущать не начинает.       — Может ту, ночную? И с полем васильковым? — предлагает Чонгук, смотря на маму с отцом.       — А вот эта? — Сынми руку тянет к холсту, на котором стихия грозовая изображена.       Все на картину внимательно смотрят, атмосферой написанного проникаясь. На полотне задний дворик дома изображен, деревья фруктовые, да клумбы с розами величественными, которые Чимин своими ручками сажал, чтобы красотой их наслаждаться. Где-то позади всего тополь возвышается, половину неба своей кроной скрывая. Но кусочек открытый своей серостью глаз радует. Сквозь тучки молнии, словно корни деревьев, пробиваются. Дождь же, столь искусно изображенный, по листве бьет, собой бутоны роз сбивая и к земле их склоняя. По дорожке меж деревьев и цветов ручеек из слез небесных течет, собой каждую трещинку наполняя. Где-то среди всего этого котёнок изображен, весь промокший и продрогший, но с глазами яркими и счастливыми. Будто дрожь вовсе его тело не бьет, а наоборот, согревает. Он словно наслаждается происходящим, красотой любуется, да всецело себя природе отдает.       — Прекрасная картина, — шепчет женщина, мальчишку за руку беря.       — Спасибо, — искренне благодарит, к женщина прижимаясь. — Но, насколько я знаю, нужны ещё профиль и анфас людей. У меня не очень получается…       — Не ври! — возмущается Чонгук, из рук Пака гаджет забирая. Он с полминуты галерею листает, поражаясь количеству набросков, а после экран к родителям поворачивает. — Он вот это за минут двадцать нарисовал!       — Это вы? — удивленно произносит Джин, айпад в руки беря и мальчишек рассматривая. — Это прекрасно! Можно отправлю Юнги?       — Я не…       — Отправляй! — твердо произносит Чонгук, видя смятение на лице брата. — Всё, что видишь отправляй. Пусть в академии все восторгом захлебнутся!       — Так точно! — Сокджин сыну салютует, себе отправлять на телефон наброски начинает, а после на Чимина смотрит, — Не переживай, — он к мальчишке подходит, нежно по волосам пшеничным рукой проводит и в глаза смотрит. — Мы всё решим. Просто доверься.       А Чимин и сказать ничего не может. В ступоре от происходящей заботы находится. Во все глаза на присутствующих смотрит и теплом их душ проникается. Ему сердце свое вырвать хочется и спасителям своим вручить в качестве вознаграждения. Но всё, что он может, это сильнее сжимать утонченную ладошку тётушки, на дядю смотреть, да тепло Чонгука, который сзади его обнимает, ощущать.

***

      Чимин на кровать устало валится и глаза закрывает. Спина его болезненно о себе знать дает. Мальчишка на матраце мягком потягивается, стон наслаждения сдерживая. Они домой приехали час назад, сразу за распаковку вещей приступая. Чонгук ему квартиру показал, в которой Чимин ни разу не был, а после в комнату привел и сказал, что жить они тут будут. И мальчишка не спорил, молча половину кровати возле окна себе взял под возмущенные причитания Чонгука, да улыбку широкую не сдерживал.       — Если что, на балконе есть диванчик, ты можешь там рисовать, — устало тянет Чон, возле брата укладываясь и лицом к тому поворачиваясь.       — Спасибо, — Чимин тоже к Чону поворачивается, ладошки под щечку укладывая.       Он в глаза шоколадные смотрит, океаны тепла в них видит. Наслаждается присутствием родного человека и во власть атмосферы себя отдает. Ближе придвигается и Чонгуку в грудь носиком утыкается. Тот сразу в объятия его заключает, мягко волосы пшеничные перебирать начинает.       — Погуляем после сна? — интересуется тихо, боясь сон с создания прекрасного согнать. Тот всю дорогу Чонгука к себе прижимал, зная, что тот ночь прошлую практически не спал, во взволнованном состоянии прибывая.       — Мы сможем купить холст? У меня остались сбережения, — бормочет еле слышно в ключицу брата, — Хочу вид из окна написать, — зевает, глазки кулачками потирая.       — Конечно, — Чонгук улыбается нежно, носом в поле пшеничное зарываясь. Он про себя говорит, что брату деньги потратить не позволит, сам всё нужное купит, лишь бы мальчишке приятно сделать.       Чимин в сон погружается, картину перед глазами прекрасную видя. Там он возле океана сидит. Шумом прибоя наслаждается, кисть в руке держа. Рядом Чонгук сидит, что-то увлеченно рассказывает, смех с плюшевых уст срывая. Чимин взгляд от мальчишки не может оторвать. Смотрит пристально, голосом бархатистым наслаждается. И в очередной раз себя на мысли ловит, что никого и ничего более прекрасного нет.       Он Чонгуком наслаждается, дрожь в руках сдерживая, когда кистью по холсту проводит. Океан запечатляет на холсте, который вместе с небом в бесконечную вселенную превращается, у горизонта краски свои смешивая. Чимин в небо безоблачное смотрит, на котором разводы белесые от самолетов остаются. Глаза на мгновение щурит, когда солнце в очередной раз художника своего приветствует, а после вздрагивает, горячие руки на своей талии ощутив.       — Моя звезда, — шепчет родной голос, а после горячие губы щеки касаются и Чимин в себя приходит.       Мальчишка глаза распахивает. Затуманенным взором по комнате водит, которая в вечерний сумрак погружена. Рядом кровать пустая, холодная. Балкон чуть приоткрыт, воздух свежий в помещение впуская. Чимин глаза на мгновение прикрывает, шумом мегаполиса наслаждается.       Ему непривычно. Слегка даже некомфортно, после деревушки своей небольшой. Он привстать пытается, шеей похрустывая. Смотрит в одну точку перед собой. Мысли собрать в кучу пытается. Ощущения свои понять стремится.       Он всё ещё поверить не может, что жизнь его поменялась. Что родителей бросил, лишь бы за мечтой своей пойти и любовью наполниться до краев. Поверить не может, что семья у него теперь новая. Такая теплая и надежная. Она его любовью с ног до головы окутывает, веру в завтрашнем дне вселяет. Чонгук же плечо свое крепкое подставляет, шаги вперед вместе с ним делает. Наверстать упущенное пытается. Чимин уверен в этом. По глазам все читает, да обижаться более не смеет. Брат его сполна пропуски заполнил, даже больше положенного дал. Он всего себя ему отдал, лишь бы Чимин счастлив был. И мальчишке брату отплатить хочется. Хочется, чтобы тот счастлив был и о решении своем не пожалел. Не знает пока, что одно лишь его присутствие Чона самым счастливым человеком делает. Не знает, что всё, о чем тот мечтает — теперь в одном доме, одной комнате с ним обитает.       Пак с кровати поднимается и из комнаты выходит. В ванную на пару минут заходит, чтобы умыться и зубы почистить, а после в гостиную выходит, где жизнь кипит. Сынми с Чонгуком активно что-то обсуждают, картины развешивая, в то время как Джин на кухонном островке ужин на четверых готовит.       — Мам, вот эту в комнату заберу, — Чонгук на картину с озером изображенным кивает.       — Я хотела! — возмущается женщина, — Давай на камень-ножницы-бумага? Кто выиграет, тот и заберет!       Чимин в кулачок хихикает, о косяк плечом оперевшись. Смотрит удивленно, как тётушка серьезно намерена сына обыграть. Улыбается широко, когда та первую партию выигрывает.       — Не честно! — вскрикивает, когда сын оставшиеся два раза побеждает, кулак в воздухе победно тряся. — Чимин-а!       А Чимин лишь плечиками пожимает, зная, что с братом спорить бесполезно. Он к женщине подходит, в щёку целуя и обещая, что такую же картину для нее напишет. Даже лучше. Чонгук в сторонке обиженно пыхтит, руки на груди скрещивая, внимание к себе привлекая.       — Я тоже хочу, — бурчит неразборчиво, словно ребенок губы дует, да смотрит испытующе.       — Картину? — не понимает Чимин, смотря на Сынми, которая к мужу довольная уходит, лишь бы мальчишек не смущать.       — Нет, — прямо отвечает Чон, пальцем по щеке своей стуча.       Чимин замирает. Смотрит пристально, понять пытаясь серьезен ли брат. А Чонгук серьезен как никогда. В ответ пристально глядит, выжидает. Он своим желаниям не противится. Хочет на себе вновь губы горячие ощутить, а под руками кожу нежную, которой так коснуться хочется. У него душа в струну натягивается, а сердце в груди замирает от чувств, которые его до краев наполняют.       — Хорошо, — шепчет Пак, ступая мягко по ковру.       Мальчишка на носочки приподнимается, ладошками за плечи брата цепляется, лишь бы себя не потерять. Лишь бы не рухнуть на пол под весом чувств и эмоций, которые Чонгук одним своим видом в нем пробуждает. Он губами щеки гладкой касается. На несколько секунд в таком положении замирает, глаза прикрывает и к дыханию чужому прислушивается.       А Чонгук не дышит. Сам глаза закрывает, ладошки на талию тонкую укладывая. Он о родителях напрочь забывает, которые удивленно на них смотрят, догадки свои не озвучивая, но не противясь происходящему. Давно искры между мальчиками заметили, даже обсуждали между собой, чтобы в будущем сюрпризов никаких не было. Спорили долго, в итоге на положительной ноте весь разговор заканчивая. И теперь им только ждать приходится, да негласно поддерживать мальчишек, которые счастливыми кажутся только рядом друг с другом. И это для них важнее любых стереотипов и мнений. Им любовь детей важнее, пусть она и не обычная, отчасти странная.       Чонгук с Чимином отстраняются друг от друга, глаза в пол опускают и улыбки широкие сдерживают. К родителям подходят и за стол садятся, едой начиная наслаждаться. Семья за ужином легкие темы обсуждает, о завтрашней подаче документов говорят. Сынми с Джином мальчишек гулять выпроваживают, а сами за уборку принимаются, да за картины оставшиеся, которые теперь глаз их радовать будут каждый день.       — Они так светятся, — щебечет женщина, к мужу со спины прижимаясь. — Я боюсь, что им боль общество причинит.       — Мы будем рядом, — Джин в объятиях разворачивает и ладони на тонкую талию опускает, смотрит нежно, а после поцелуй на губах родных оставляет, — Просто, давай верить в них.       Сынми тяжело вздыхает, к мужу ближе прижимается и глаза прикрывает.       — Давай завтра с мальчиками в магазин съездим. Чимин-и нужно к академии подготовить.       — Как только с работы вернусь, сразу же рванем, — Сокджин улыбается, в очередной раз вспоминая поездку с малышом в поле.       Он никак забыть не может то, как бережно картину подсохшую пальцами с позволения Чимина обводил. Как цветами яркими наслаждался и запах акрила вдыхал. Никак забыть не может, как глаза у мальчишки жизнью горели, всю любовь собой отображая.       — Накупим ему холстов? — предлагает жене. — Ещё Чонгуку нужно пульт новый купить.       — Гук-и сказал, что сам холсты купит, — гордо произносит Сынми, от мужа отходя и принимаясь посуду вытирать. — Но я составлю список, и если что с малышом его подредактируем. А ты, сыном займись, он тебе в этом больше доверяет, чем мне.       — Он не мне доверяет, а Юнги, — бурчит в ответ мужчина, — Только и говорит о том, какой Юнги-ши потрясающий!       — О, ты ревнуешь?       — Ещё чего! — возмущается смешно, руки в бока упирая, — Я просто запрещу им общаться. Всего-то!

***

      Чимин глаз оторвать не может. Всё по сторонам смотрит, восторженно огнями ночного города наслаждаясь. Смотрит на различные яркие вывески, магазинчики, одиноко стоящие в проулках. К людям тоже присматривается, различия видя. В городе все живые, яркие, вечно куда-то спешащие. И это так отличается от его прошлой жизни. Он всё собрать себя с мыслями не может, продолжает хвататься за локоть Чонгука, который что-то интересное ему рассказывает. Но Чимин не слышит. Он кислородом легкие наполняет, понимая что токсины вдыхает. Но ничего сделать не может. Он так давно в городе не был. В суету ночных улиц не вливался. И сейчас себя муравьишкой чувствует среди небоскребов и многоквартирных домов.       — Чимин? — Чонгук останавливается, смотрит тепло на завороженного брата, и улыбку сдержать не может. — Хочешь, в парк зайдем? — удобнее пакет с холстами и красками перехватывая, которые всё-таки сам оплатил, невзирая на протесты.       — Да, — шепчет, взглядом цепляясь за шоколадные глаза. — Далеко?       — За нашим домом, — улыбается в ответ, ладошку маленькую перехватывает и в карман своей толстовки их переплетенные руки убирает.       На улице похолодало. Чон дрожь брата замечает, поэтому всеми силами согреть пытается. Он голосом восторженным наслаждается, словно песнь слушает. По сторонам внимательно смотрит, чтобы никто вреда созданию прекрасному не причинил. На светофоре ближе к себе тянет, аккуратно через дорогу широкую переводя.       Вокруг жизнь кипит. Все куда-то спешат, о чем-то громко переговариваются. А у Чонгука вся эта жизнь в одном человеке сконцентрирована. Он всё взгляд от янтарных глаза не может оторвать. Любуется тем, как яркие вывески красоту нежную подсвечивают. И ему в эту секунду ладонью по лицу его провести хочется. Местечко под глазом огладить, а после к губам соскользнуть пальцем. Слегка надавить, чтобы упругость их почувствовать.       Чимин почти взвизгивает, когда перед глазами парк показывается. Тысячи деревьев его приветствуют шелестом своих листьев, покачиваются из стороны в сторону, зазывают в свои просторы. И Чимин шаг навстречу им делает. Руку брата отпускает и вперед мчится, огибая редких прохожих. Запах сосен и елей вдыхает, которые редко в полях у него встречались. По сторонам смотрит и будто голос слышит. Идет по наитию, а после на опушке небольшой оказывается, в середине которой пруд небольшой с лебедями.       — Ох, — срывается с его губ, когда он ближе подходит и на корточки присаживается.       Он на птиц смотрит, которые проснулись неожиданно, на себе взгляд восторженный почувствовав. Они резко крылья свои величественные расправили, пару раз ими взмахнули, а после в путь по глади водной пустились. По кругу кружили, шоу для новичка устраивая без страха и опасений.       — Красиво, да? — Чонгук рядом на траву присаживается, улыбаясь представлению, которое уже много-много раз видел. Он в эти моменты рядом Чимина представлял. Улыбкой его фантомной наслаждался. А теперь поверить не может, что всё в реальности воплотилось.       — Неописуемо, — шепчет в ответ Чимин, взгляд на брата переводя, — Осталась булочка?       Чон молча кивает, да в пакет лезет. Покупку достает и Чимину передает. Смотрит внимательно на то, как тот отщипывает сладость и птиц подзывает, с рук желая накормить. А те в ответ сильнее прежнего кружиться начинают, после у кромки воды в линию выстраиваясь. Каждая свой черед ждет, пока зритель прекрасный им слова приятные нашептывает и покушать дает.       И в этот момент Чонгук себя свободным ощущает. Смотрит пристально на создание прекрасное, да улыбкой его наслаждается. Любовью напитывается и крик души сдерживать пытается. Ему Чимину весь мир показать хочется. Отражение в глазах янтарных запечатлеть, чтобы мир его глазами узреть. Он ему все краски мира подарит, лишь бы рядом всегда быть и тепло ощущать.

***

      Чимин ладони в кулачки нервно сжимает. По сторонам смотрит, в очередной раз поражаясь размерам академии. Чонгук рядом ступает, ладонью по спине напряженной проводит, чтобы человечка родного успокоить. Они сегодня в заведение учебное пришли, чтобы результаты узнать.       Прошла неделя с момента подачи документов и вступительных экзаменов. Чимину поверить во все это сложно. Он нервно рубашку лазурного цвета на себе поправляет, лишь бы дрожь рук унять и комок в горле неприятный прогнать.       — Я уверен, что ты поступил, Чимин-а, — Чонгук воодушевлен. Он даже доли сомнения не допускает, что брат его не прошел.       — Я… Я не знаю, — в ответ понуро шепчет Пак, тяжело вздыхая. — Не может же всё так хорошо идти…       — Может.       Чон на месте останавливается и Чимина к себе за плечи разворачивает, внимания на студентов редких не обращая. Те мимо проходят, взгляды заинтересованные кидают, рассматривая мальчишек. А Чонгук только на Чимина смотрит. Ладони на щеки нежные укладывает, а после в стороны тянет кожу нежную, тем самым смех у брата вызывая.       — Ты прекрасен, — шепчет так, чтобы только блондин услышал. Улыбку ласковую ему дарит, а после вновь к стенду со списками вести начинает.       Возле доски уже много ребят собралось. Все что-то громко обсуждают, ожидая, когда список заветный повесят. Чимин с Чонгуком в сторонке стоят, плечом к плечу прижимаясь. Оба молчат, думая о своем. А когда преподавателя замечают — напрягаются. Этот момент они на всю жизнь запомнят, поэтому стоят до последнего, пока радостные и не очень ребята уходят, список посмотрев.       — Мне так страшно, — Чимину плакать хочется от накативших эмоций. Он аккуратно вперед шаг делает и на заветную бумагу смотрит.       Он с конца взглядом проводит, имя свое не замечает. А после, когда до самого начала доходит — заветные буквы на первом месте видит. Почти не дышит, за ладошку брата цепко хватаясь. Поверить не может в происходящее, поэтому слезы сдержать не успевает.       А Чонгук и так знал, что Чимин прошел. И что лучшим на потоке стал благодаря своему таланту и любви к жизни. Он обнимает тельце хрупкое, ладонью в волосы пшеничные зарывается, поцелуй в густоте их оставляя.       — Ты заслужил, — шепчет единственное, что на ум приходит, да сильнее к себе содрогающееся тельце прижимает.       Чимину сказать нечего. У него перед глазами вся жизнь пронеслась. Всё то, что терпеть приходилось. И сейчас, стоя в объятиях человека родного, он наконец прошлое отпустить может. Сам себе обещает, что сделает всё, лишь бы обратно не возвращаться. Лишь бы и дальше в объятиях надежных находиться и рука об руку с Чонгуком идти. Ведь он ему будущее подарил. Не пустил всё на самотек, как Чимин планировал. А из лап когтистых вырвал и счастливое будущее показал.       Чонгук для Чимина — счастье, которое на холсте запечатлеть хочется.       Чимин для Чонгука — единственное прошлое, настоящее и будущее, которое отпускать не хочется.

***

      Дом мальчишек встречает радостью и громкими поздравлениями. В гостиной шарики гелиевые приветливо колышутся из-за сквозняка, цветы свои бутоны распускают, малыша заметив, который поверить в происходящее не может. Чимин во все глаза на Джина с Сынми смотрит, которые на встречу к нему несутся, а после в объятия крепкие заключают. Они поздравления безостановочно выкрикивают, радость и любовь свою сдержать не могут.       — Спасибо вам, — шепчет еле слышно мальчишка, от взрослых отстраняясь. Он их благодарить не устанет. Всю жизнь это делать будет. И этого, ему кажется, всё равно недостаточно будет. — Я… Можете подождать тут?       Он из гостиной убегает под три взгляда заинтересованных. В комнату забегает и у кровати на колени опускается. Холст достает, который старательно в упаковку пеструю запаковывал. Он картину эту написал, пока старшие на работу уезжали, а Чонгук на уроки по диджейскому мастерству ходил. Старательно прятал подарок, вечно отнекиваясь от брата, когда тот запах красок слышал, в комнату заходя.       Чимин на ноги поднимается и глаза на мгновение прикрывает. Дрожь унять пытается. Волнуется, что подарок родным не понравится, что этого не хватит для проявления всех его чувств. А после глаза их вспоминает, любовью и нежностью наполненные, которые ни в какое сравнение с глазами родителей не идет, и улыбается.       Он в гостиную возвращается, и восхищение во взглядах замечает. Тянет холст Чонгуку, который дрожь в руках скрыть не может, аккуратно подарок забирая.       — Я… Я не знаю, как могу вас еще отблагодарить за всё то, что вы сделали для меня, — робко произносит Пак, голову склоняя, — Спасибо, что взяли меня к себе. Спасибо, что подарили возможность счастливым стать. Я никогда вам отплатить не смогу, но… Пожалуйста, примите эту картину в знак моей благодарности и любви.       — Малыш, — Сынми ладошки к губам прикладывает, когда написанные портреты видит на фоне океана безграничного. Она слезы сдержать не может, когда к племяннику подходит и к себе прижимает. В очередной раз вселенную благодарит, что та подтолкнула их к единственному верному решению. — Ты не должен нас благодарить. Мы твоя семья.       Чимин слезу пускает на слове последнем. Во все глаза смотрит перед собой, ладошки на талию тётушки опуская. Моментом себя словно в руках мамы ощущает и всхлип не сдерживает. Его боль мгновенно пронзает и осознание, что теперь всё иначе будет. Что родители больше и не родители вовсе. Что тётушка с дядюшкой теперь эту роль на себя взяли без всякого страха и презрения. Что они любовь его поддерживают. Всячески к решениям верным подталкивают и говорят, что бояться больше нечего. Что теперь никто больно не сделает. Что оберегать его и его счастье будут, лишь бы Чимин себя не потерял.       Джин скупую мужскую слезу пускает, к племяннику подходя. В макушку целует и благодарит за труд великий, а после Сынми оттягивает и в комнату уводит, попутно картину из рук сына молчаливого забирая.       Чонгук с минуту после стоит, с места не двигается, лишь на брата смотрит, с самим собой войну ведя. Он никак из головы выкинуть образ с картины не может. Там родители счастливые обнимаются и на него с Чимином смотря, а они в свою очередь обнимаясь стоят и в ответ родителям улыбку широкую дарят. Для Чонгука это больше, чем картина. Как и для Чимина. Он по глазам его всё читает. Видит то, что глубоко внутри сокрыто. То робкое, неуверенное, но столь теплое и светлое. Как и сам брат. Брат, которого иначе называть хочется. Брат, которого к себе прижать и не отпускать хочется.       Чонгук робок. Неуверен. Но шаг вперед делает. А следом ещё и ещё. До тех пор, пока вплотную не приближается и не замирает. Мгновенно разговор недавний с родителями вспоминает и улыбается, зелёный свет перед собой видя. Он потом Чимину расскажет. Потом покажет ему, что в этой семье не будет больно и страшно. Что тут все примут их такими, какие они есть. Что у любви никаких границ нет.       — Что? — неловко шепчет Чимин, когда улыбку широкую на лице Чонгука замечает. Ему моментом дышать тяжело становится от такого близкого контакта с брюнетом.       — Я люблю тебя, — продолжает улыбаться, ладони робко на талию узкую опуская и к себе притягивая вплотную. Чонгук смотреть в глаза янтарные продолжает, испуг на дне зрачка замечая, но не отступая, — Люблю всей душой, Чимин-а.       А Чимину ответить нечего. До него слова доходят словно через вакуум. Смотрит во все глаза на того, кто всё сердце занимает, и слов разобрать не может. Смысл понимает, однако осознание с трудом приходит. А когда приходит, сердце в раз замирает. Слёзы глаза обжигать начинают, а руки дрожать.       — Что? — сбивчиво хрипит, ладошками в грудь широкую упираясь и отстраниться пытаясь.       — То, — коротко поясняет Чон, губу нервно прикусывая. Волнуется.       — Я… Чонгук… Это…       — Не произноси это слово, — строго произносит, видя сомнение и ужас на родном лице.       Чонгук отступать не намерен. Он больше не отпустит создание прекрасное, как сделал это годами ранее, почувствовав что-то странное и трепетное в груди, когда рядом с чудом находился. Он испугался тогда. Позорно сбежал, счастье свое оставив на растерзание чудовищам. А когда осознал, мысленно себя казнил. Он ошибку великую допустил по глупости. Но теперь всё исправит. Если сам не справится, то родителей о помощи попросит, которые прямо сказали, что всё видят и не против.       — Просто доверься мне, — шепчет Чимину, который всё отчетливее дрожать в руках его начинает. — Закрой глаза на мгновение. И руку мне протяни. Я касаться тебя готов по велению… По велению сердца и нашей судьбы.       Чонгук голову склоняет, когда видит, что человечек родной к строкам его души прислушивается, а после невесомо губ влажных касается, свои глаза открытыми держа. Он момент запечатлеть на всю жизнь пытается. Пристально смотрит на то, как реснички подрагивают. Как брови в удивлении приподнимаются. Всё налюбоваться не может веснушками теплыми, которые кожу гладкую покрывают. Он руку правую невесомо к щеке нежной прислоняет, слегка в сторону наклоняет, чтобы удобнее было. А после губами двигает под судорожный вдох.       Чимин глаза медленно раскрывает, с взглядом шоколадным сталкивается, но не отстраняется. Кулачки разжимает и ладошками вверх по груди скользит, чтобы в следующую секунду шеи горячей с двух сторон коснуться. У него ножки подрагивают и губы адским пламенем горят. Но руки крепкие упасть не позволяют. Нежно к себе прижимают, кожу на лице пальцами ласкают.       Чимин неумел и робок. Он уста свои приоткрывает навстречу губам сладким. Шумно воздух носом втягивает, когда язык кожи нежной касается. А после повторять начинает. Ему всё ещё страшно до боли в груди. Ладошки потеть начинают, а глаза в ужасе прикрываются. Однако тепло по телу через мгновение разливается, когда уста горячие с напором его собственные ласкать начинают.       Чонгук же поверить в происходящее не может. Свои глаза прикрывает и порыву отдается. Жмется сильнее к тельцу хрупкому и губы неистово целовать начинает. Руку на шею перемещает и к себе ближе тянет. Лишь через минуту поцелуй разрывая и губами о щеку опираясь.       — Спасибо, — не только за доверие благодарит. Благодарит за то, что шанс ему подарил. Что рядом сейчас стоит и тяжело в шею дышит, ручками за плечи крепкие хватаясь.       — Мне страшно, — шепчет в ответ, лбом о ключицу опираясь.       — Я знаю, — обнимает крепче, — Мне тоже, — признается откровенно, поглаживая спину напряженную, — Мы справимся. Только не беги от меня, дорогой.       — Не отпускай меня, Гук-а, — всхлипывает в очередной раз, сильнее прижимаясь к крепкому телу и не замечая, как родители из-за угла выглядывают, улыбки широкие не сдерживая.       «— Мы с вами», — безмолвно поддерживают, а после в гостиную врываются и к столу мальчишек раскрасневшихся приглашают.

***

      Жизнь для мальчишек мгновенно меняется, счастьем и любовью наполняется. И взгляды посторонние их не пугают, потому что всё их внимание лишь на друг друге сосредоточено. И даже будучи выпускниками, они рука об руку идут, счастьем наслаждаясь.       Чонгук всё так же на создание свое прекрасное смотрит и поверить в происходящее не может. Теперь каждый раз рядом находится, когда прелесть любовью своей наслаждается, кистью по холстам дорогим водя. Чимин всё так же прекрасен и сказочен. Он нереальным Чону кажется, который рядом сидит и очередной заказ выполняет, будучи востребованным музыкантом в узком кругу лиц.       А Чимин всё так же судьбу благодарит. Тётушку с дядюшкой мамой и папой называет и подарками балует, когда с шедевров своих денюшку получает. Он поверить не может, что кто-то может любить его творчество так же, как и близкие его. Что люди восхищаются, когда воочию пейзажи и портреты видят, на выставки его приходя.       Они во истину счастливы, будучи к друг другу привязанными. И даже ссоры мимолетные не пугают. Они компромиссы находят, друг друга слыша и понимая. И это кажется сказкой. Сказкой о жизни, которая и болью наполнена, и счастьем, и признанием. Эта сказка о том, что от любви своей отказываться нельзя. Что зову сердца следовать нужно, пусть путь тернист и мрачен. Сказка о том, что руку родную и теплую принять нужно, чтобы в итоге счастливым стать и новую любовь обрести.

***

      — Ты покушал? — Чонгук в квартиру заходит, которую с Чимином делит уже пять лет.       — Угу, — Пак парня своего в губы чмокает, а после в гостиной скрывается.       Чонгук всё нарадоваться не может, когда дорогой человек его встречает столь скромно и невинно. Ночи их безграничные вспоминает, и усмехается, различия между тем и этим Чимином замечая. И его это будоражит каждый раз, как в первый. Он насладиться и насытиться этим мальчишкой не может. Каждый раз к телу нежному, уже не такому истощенному, как раньше, прикасаясь — разряд получает. Между ними напряжение если вольтметром измерять, то тот в конечном итоге не выдержит и в руках взорвется. Потому что то, что они испытывают рядом с друг другом — словами описать и приборами измерить невозможно.       — Ты идешь? — из гостиной голос сладкий слышится, и Чонгук в очередной раз улыбается, вечер предвкушая.       Они свет в квартире гасят, на диванчике удобно располагаются. Очередной сериал смотрят, рабочую неделю обсуждая. Чимин голову на плечо Чона опускает, ладошкой о бедро крепкое упираясь в жесте привычном, а Чонгук пальцы в волосы шелковистые, всё такие же светлые и теплые запускает, массажировать кожу начинает, зная как парню его это нравится.       — Я соскучился, — Чимин на мгновение голову приподнимает и в глаза шоколадные пристально смотрит, — Каждый раз, когда ты в студию уходишь — на стены лезть готов. Что ты со мной сделал? — наигранно ворчит, бровки свои аккуратные хмуря.       — Как что? Приворожил и присвоил, — улыбается широко в ответ, кожи на веснушчатом лице пальцами касаясь, — Я тоже соскучился, — шепчет, а после в поцелуе невесомом губ плюшевых касается и улыбается, вкус клубничного бальзама ощущая. — Так бы и съел тебя.       Чимин хихикает, зная, что позже Чонгук воплотить в действия слова свои попытается. Он на месте приподнимается, а после на бедра крепкие опускается, руки за шею Чона заводя. Обнимает как всегда крепко, голову на плечо опуская. Он руки сразу же на своей талии ощущает и выдыхает свободно. Только рядом с Чонгуком себя спокойно чувствует и отпускает все свои тревоги.       — Ты сладко пахнешь, — Чон носом по плечу оголенному проводит, а после по шее. Поцелуй оставляет, табун мурашек вызывая. — Это те масла, которые я купил вчера?       — Угу, — блондин немногословен, потому что теплом тела родного наслаждается.       Они сидят так несколько минут, прежде чем ладони широки по талии вниз сползать начинают. Чонгук ягодицы аккуратно пальцами сжимает и к себе ближе тянет. Глаза прикрывает, ощущая поцелуи на шее, а после и на лице. Чимин своими устами каждый миллиметр кожи выцеловывает, следы свои оставляя. Он губы влажные целует сначала робко, невесомо. Кольцо языком обводит, а после по родинке под нижней губой проводит. Насладиться податливостью Чонгука, — который свои ладони уже под кромку шорт домашних запустил, — не может. Ерзает на бедрах, ощущая прикосновение к сокровенному.       — Ты готовился? — сбивчиво шепчет Чон, сопротивления не ощущая. — Развлекался без меня?       — Ты слишком долго ехал. Я решил не терять время, — Чимин губу свою нижнюю прикусывает, пытаясь стон сдержать, когда пальцы длинные комочка нервов касаются.       — Ты же знаешь, что я люблю… — Чонгук на мгновение замолкает, когда видит как уста напротив распахиваются, а глаза закатываются в наслаждении, — Люблю подготавливать тебя и слышать, как ты мурлычешь.       Чимин в ответ молчит, пытаясь дыхание сбитое восстановить. Чонгук всё ещё продолжает оглаживать нежные стенки и давить на комочек, тем самым выдержку его испытывая. И Чимин в очередной раз теряется, беспомощным в руках крепких себя ощущая.       — Где ты хочешь? Тут, на диване? — Чонгук руку вынимает, об штаны свои домашние смазку вытирая, которой парень его пропитан. Он с себя футболку снимает, а после торс Чимина оголяет и руками по телу проводит. Здоровому цвету кожи радуется, потому что мальчишка его долго кушать нормально не мог, терапию длительную проходя и организм восстанавливая после голодания продолжительного.        — Тут, — блондин в глаза напротив пристально смотрит, а после с колен встает, от одежды оставшейся их избавляя.       Чонгук вновь его на себя тянет, удобнее располагая на коленях своих. К тумбочке у дивана тянется и смазку достает. Рядом баночку укладывает, а после губами к ключицам острым тянется, новые отметины оставляя, потому что знает, насколько сильно созданию его это нравится. Как тщательно он их после в зеркале осматривает, пальцами по ним проводя. Чимин это искусством считает, которое не всем понятно. И Чонгук с ним полностью согласен. Сам каждый раз налюбоваться не может. Губами следы свои обводит, по телу скользит, очередные пятна оставляя.       И сейчас, губами груди касаясь, в удовольствии себе не отказывает. Кожу нежную прикусывает и втягивает. Звучанием своего чуда наслаждается, параллельно пальцами растягивая.       Он входит осторожно, под бедра придерживая. Внимательно за выражением лица малыша следит, боясь больно сделать. А у Чимина брови надламываются, когда заполненность ощущает каждым миллиметром своего тела. У него мурашки по коже пробегаются, напоминая о том, что он всецело Чону принадлежит. Перед глазами только лицо красивое, мужественное. Лицо, которое на огромном количестве полотен запечатлено. Лицо, которое к его собственному приближается с однозначным намерением.       Чонгук сквозь поцелуй постанывает, когда малыш двигаться на нем начинает, знак бесконечности бедрами вырисовывая. Он настолько в этом преисполнился, что уже положения своего не стесняется, как в первый раз. Уверенно себя на бедрах родных ощущает. И стоны свои тихие не сдерживает. Уши Чона своим пением одаривает.       — Ты так прекрасен, — Чонгук на встречу толкается, первый громкий стон с уст срывая. — Ты, как наваждение. Тебя касаться вечность хочется.       Он говорить нежности разные продолжает, зная как Чимину это нравится. В какой-то момент на лопатки укладывает и сверху нависает, движения свои ускоряя. Руками стан стройный оглаживает, а после под коленом хватает, кожу нежную пальцами сжимая. В унисон с Чимином стонет, не забывая уст любимых касаться.       Чонгук Чимину готов весь мир преподнести. Всю любовь имеющуюся отдать, лишь бы вот так касаться его. Лишь бы рядом всегда находиться и созданием своим прекрасным наслаждаться. Он любить с каждым годом всё больше начинает. И всё больше убеждается, что ничего и никого прекраснее Чимина не существует.       А Чимин с ума каждый раз сходит, понимая, что всё происходящее — не сон. Что он любить кого-то, кроме мира, может. И, что его любить безвозмездно могут. Чонгук для него всем миром стал. И он это каждый раз доказывает, просыпаясь рядом и тело крепкое оглаживая и целуя. Он слова благодарности каждый день на протяжении многих лет произносит. В завтраки и обеды всё тепло своей души вкладывает. Картины своей любовью напитывает. Он Чонгука любовью искренней одаривает. А после сам напитывается в ответ, когда с взглядом шоколадным сталкивает и на дне радужки слова читая. Он каждый раз песни мира своего слушает с замиранием сердца, отчетливо картинки перед глазами видя, где каждый их день счастьем напитан и поддержкой. Где они улыбки широкие друг другу дарят, а после в поцелуе утопают.       И Чимин в очередной раз слезы роняет, когда его губ уста родные касаются. Когда движения амплитуду меняют и Чон аккуратно на него наваливается, до упора входя. Чимину думается, что Чонгук с ним одним целым стать хочет. И это голову кружит сильнее алкоголя. Потому что Чимин Чонгуком зависим. Потому что никого другого не хочется рядом видеть.       А Чонгук просто остановиться не может. Слушая стоны протяжные и звонкие, голову теряет. Потому что всё это — только его. Что Чимин только ему принадлежит. Что всецело только ему отдается и любовью его до краев наполняет. И Чонгук никогда не забудет, как создание ему доверилось в тот самый день. В день, когда родителям об отношениях своих сказали, и как после благодарили их за любовь и поддержку безграничную.       — Я люблю тебя, Чимин, — Чонгук на локти опирается, движения замедляя.       — Я — это ты, а ты — это я, — Чимин знает, насколько важны эти слова Чонгуку, поэтому произносит из с придыханием и нежностью, ладошками лица гладкого касаясь. — Заведём собачку?       Чонгука на смех пробирает. Потому что вот такой Чимин — всё, что ему нужно в этой жизни. Потому что Чимин — единственное, что его волнует и будет волновать всегда.       — Ты невыносим, — Чон губ касается в поцелуе нежном, а после прикусывает кожу и на себя оттягивает.       — Я люблю тебя, дорогой, — Чимин контрольным добивает, когда слова эти произносит и Чона под себя укладывая.       Вновь на бедрах удобно размещается, свои волосы влажные зачесывая. Он сверху на парня довольного смотрит и в очередной раз слова любви шепчет, поверх тела крепкого укладываясь.       Они многое прошли рука об руку. И ещё пройдут, они уверены. Как и уверены в том, что всегда рядом с друг другом будут и счастье на двоих так и продолжат делить. Потому что Чимин для Чонгука — создание наипрекраснейшее. А Чонгук для Чимина — целая вселенная.

The end…