Зима в чьей-то голове

Выйти из квартиры, запереть дверь — следи чтобы не уронить ключи, ты опаздываешь на работу, Мира, беги быстрее. В голове что-то стучит, кто-то стучит в метафорические стены маленькой советской квартирки, и кажется что до того момента, когда они осыпятся осколками осталось совсем немного. Ей страшно, правда, но зимний воздух выбивает из головы все мысли, она запрещает себе бояться и задыхается на бегу. Зимой в городе холодно. Телефон в квартире звонит наверное как будильник, через каждые две минуты утра, телевизор работает через раз и пыль вылетает в открытое окно, заменяясь снегом — остаётся немного, остаётся только дойти и проснуться наконец, сбросить с себя сонную негу и перестать сходить с ума, и через звон подъезжающего трамвая ей чудится мелодия будильника. Право слово, она запуталась в этой реальности, и отличить её от сна более не в силах — остаётся только путать реальность с фантазией, слушая стук в глубине своей головы. Ещё чуть-чуть, и она сойдёт с ума — пока хоть и в добром здравии, и надо бы сходить к психиатру, да только в городе её сна таких не найти, что сделаешь… Спит ли она сейчас.? Бодрствует ли? В голове расплывается, в отражении витрины видится кто-то другой, пусть и в её одежде, трамваи съезжают с рельс и от стука колёс у неё окончательно мутится в голове — эй, Мира, Мира, где же ты.? Зеркала её почти пугают, оттуда на неё смотрит чужой человек, и перед её глазами она видит не-еë руки — с непонятной чёткостью она осознаёт что её сейчас вырвет кусками чужих органов, отказавшихся работать в её теле. К остановке подъезжает трамвай. Холодно.

***

Она окончательно теряется — соседка заходила вчера за солью, в подъезде сидит рыжий кот, о шерсть которого она поранила руки, в стакане плещется цианистый калий — перепутали с лекарством от простуды, что за невезение — в комнате вырастают и опадают пеплом растения, идёт помехами старый телевизор и готовится обрушится на неё потолок, за окном снегопад и в её комнате на полу тающие сугробы, завтра её уволят с работы за прогулы, на часах почти семь утра, и если она поторопится, сможет успеть на трамвай до офиса. В голове кто-то кричит не-еë имя; Мира, Мира, Мира, очнись, Мира! — она убегает на трамвайную остановку, спотыкаясь по пути о сугробы. В стуке трамвая ей чудится крик о помощи — ещё немного, и она всё же заткнет уши. Этого не существует, Мира. Ей всё ещё плевать. В трамвае холодно, окна выбиты и сиденья, кажется, проржавели насквозь, кондуктор утверждает что с ними все в порядке, она кидает в рот таблетки от температуры, пережевывая их насухую — во рту скрипят её зубы, стонут чьи-то голоса, и если она откроет рот, её наверняка выгонят из трамвая за превышение приемлимых децибел. Кто-то, вероятно её разум, утверждает что рот открывать нельзя. Она мысленно клянётся что не откроет. До её остановки осталось немного, трамвай ускоряется, будто за ним кто-то едет, кто-то непременно страшный и желающий этот трамвай перемолоть зубами, как она перемалывала во рту таблетки недавно — а может, она жевала тогда трамваи с пассажирами, кто знает… Пора выходить. Пора.

***

В офисе тихо, жарко и одновременно холодно, и за столами сидят голодные дворовые собаки, пуская втайне на неё слюни, как же, кости в поле внимания — ее не тронут здесь, не тронут, пока она не выйдет на улицу, и вот тогда вставшие на четыре ноги псины разорвут её на части. Страшно. Страшно до безумия. Мира осознаёт себя скалящейся на худую женщину собакой, слюна стекает из пасти на живот, пачкая дорогой форменный костюм — какой фокусник надел его на бездомную дворнягу.? — осознаёт себя в теле чужой ей женщины, которую скоро съедят… Выданные ей на сегодня бумаги мелькают перед глазами, раздражая одним своим количеством, и написанный на иврите текст она не может прочитать, пусть и пытается, и неизвестные слова на разных языках крутятся в голове вместе с непонятным ей отчаяньем куска мяса, висящего над ещё не разожженным костром. Звонит телефон — кажется, ей надо отойти. Отойти. Вероятно, она пытается так сбежать, отсрочить неизбежное, просто уйти, чтобы не видеть ржавых трамвайных сидений и разбитых окон, и сугроба на её рабочем столе, и, тем более, не видеть убитую кем-то стаю собак, ещё вчера бывшую её коллегами. В приёмной пусто, как и в коридорах, на улице темно, и густую, как кисель, ночь изредка прорезают лучи света от вывесок ещё работающих пивных да аптек. В голове кто-то просит очнуться. Мира не слушает. Холодно.

***

По дороге ей встречаются только кошки, ранящие колючей и слегка раскалённой шерстью руки, в домах не горит свет и фонари едва освещают тёмную улицу. Сознание меркнет медленно, по каплям, и в голове просят реанимацию, и на пороге её встречает старая соседка, оказавшаяся живой — странно, она ведь была на её похоронах — впрочем, Мира не задумывается. В голове темнеет медленно, давая время на что-то. Она ложится спать. Криков больше не слышно.