***
Катя откидывается на спинку стула, обитую красным бархатом, крутя в голове предложение, о котором обещала подумать за время этого нелепого концерта. Вежливо переглядывается с мужчиной, сидящим с ней в одной ложе, радуясь, что никогда не появляется на переговорах без своих людей (по крайней мере сейчас, пару лет назад, когда нужно было впечатлить кого надо, куда только она не шлялась, что с лихвой откупилось) — ее «коллега» произвёл бы впечатление истинного интеллигента, ценителя классической музыки, если бы не пара грубых шрамов на лице. — Кого хоть слушаем? — шёпотом интересуется Катя. — Сольное выступление знаменитой скрипачки, — поясняет Иван, наклонившись к ней. — Полина Морозова, вы разве о ней не слышали? Катя резко выдыхает, стоит ей услышать имя. Нужно было все-таки узнать это заранее, и она бы ни за что сюда не притащилась. — Слышала, — едко цедит она. — Больше, чем хотелось бы. Нихрена Катя не слышала и слышать не желала, ни о чем, что могло бы напомнить о прошлом. Их прошлом. О Тайге, о вечном снеге, о тех годах, когда она прозябала в том захолустье, разнося сплетни от нечего делать, о глупых чувствах, о зверях, о той жуткой ночи, о… Катя прикусывает себе внутреннюю сторону щеки, во рту сразу появляется металический привкус, а боль очищает разум. Нет. Она не будет сейчас это вспоминать. Зрительный зал погружается в темноту, занавес поднимается, на сцене в свете прожектора — сиротливый женский силуэт. Катя волей не волей прищуривается, но кроме длинного белого платья, чёрных волос, собранных в небрежный хвост, и скрипки ничего разглядеть не получается. Тишина затягивается, но Полине, кажется, плевать. Катя думает, что ей наверняка нравится, что столько народа ждёт одну только ее, это же Морозова, как была падка до людского внимания, так и осталась. Наконец, Полина взмахивает смычком — и мелодия медленно наполняет зал, музыка затапливает его и никуда не деться от этого наводнения, Катя чувствует, как у неё начинают гореть изнутри лёгкие и сдавливает грудь, не понимая, что сама не даёт себе вдохнуть, вцепившись до побелевших костяшек в подлокотники. Вот мерзавка. Чертова. Столько лет прошло, обязательно было ни с того, ни с сего врываться в ее жизнь?! Катя не просила о воспоминаниях, вполне себе шикарно жилось без рефлексии, ей звонок матери раз в полгода тяжело давался, а тут…блять. Играет Морозова красиво. Катя не может не признать, хотя никогда классикой не интересовалась, у неё иногда по ночам до сих пор раздавался писк проклятой свирели в ушах. Только когда ее оглушает гвалт аплодисментов, Катя понимает — за все это время она так и не подумала о бизнесе. Черт.***
Она планировала сюда никогда не возвращаться. Зачем? Встреча окончилась выгодным соглашением, смысл снова заявляться в этот концертный зал, когда у неё своих дел по горло — Серый недавно напортачил, нужно поговорить и быть может парочку зубов ему выбить, с легавыми опять проблемы, все никак успокоится не могут, истерички…невпроворот, короче. И все же Катя стоит в пустом треклятом фойе с глупым букетом в руках — это была не ее инициатива, честно, Иван ей все мозги проел, что нельзя заявляться на встречу с деятельницей искусства без цветов. (То, что Катя слишком легко сдалась на его уговоры лучше опустить.) Полина спускается по лестнице, цокая каблуками, и замирает, почти дойдя до конца, заметив ее. Если бы Катя не видела тогда, как легко Морозова вспорола брюхо раненому и воющему волку, наверняка б подумала какая она вся нежная и пугливая. Ага, конечно. — Здравствуй, Полиночка. Скучала? — Катя улыбается ядовито и самодовольно, мстительно надеясь, что ее появление вызывает в Полине такую же бурю, как и концерт Морозовой вчера у неё, зуб за зуб, как и требуется. — Катя. — Полина осторожно кивает и подходит ближе, окидывая ее взглядом с ног до головы. Катя хмыкает, понимая, что узнать в ней ту Смирнову практически невозможно, не будь зелёных глаз, да ухмылки — чёрное кожаное пальто, толстая цепь на шее, чтоб свои знали, обрезанные под корень волосы — никто в жизни ее больше за косы не таскал. Бандитка. Ну, Полиночка, извини, что у Кати таких талантов не было, чтобы в какое-нибудь высшее музыкальное поступить и выбраться из их деревни навсегда, она своими руками оттуда выкарабкалась, сама закрепилась в больших городах, хотя по началу и гроша в кармане не было, зубрёжка в этом деле не помогла, пришлось кому надо в рот смотреть, рубашки белые отстирывать от крови — в начале чужие, потом свои, хлопать ресницами, предавать, строить козни и всегда, всегда держать нож поближе к сердцу, чтобы объяснить какому-нибудь мужлану, что если она ему один раз и улыбнулась, не стоит сразу лезть под юбку, костей потом не соберёшь. — Не узнала? — ухмыляется ещё шире, сейчас скулы сведёт. — Не сразу. Катя протягивает ей букет, и Полина благосклонно его принимает, хотя и выглядит вполне себе оторопевшей. — Спасибо. — Не обольщайся. Это не столько от меня, сколько от моего…дружного коллектива. Вчера тебя слушали. — Все равно спасибо. Полина перехватывает цветы поудобней. В дверях показывается какой-то паренёк, смазливый, Полина останавливает его всего лишь взмахом руки и также отправляет обратно на улицу. — Ухажёр? Я вижу, у тебя все по старому. — Неважно. — Полина и бровью не ведёт. — Ты хотела чего-то? Да, хотела. Посмотреть в лицо своему прошлому, хотя кожа вся и покрывается мурашками, а ладони холодеют. Катя не знает, откуда в ней эта внезапная тяга к мазохизму, что она сама сюда явилась, не может объяснить это рационально, что бесит, жутко бесит. — Глаза у тебя абсолютно такие же, Морозова. Синие, ледяные, Катя знает, что они вовсе не миловидные, нет там нежности, хотя тем, кто с Полиной не знаком, кто ее настоящую никогда не видел, может и показаться иначе. Это два замерзших озёра, о которых все бьешься и бьешься, лоб размножишь в кровь, а ей все весело будет. Полина напрягается, хмурится, взгляда не отводит. — У тебя тоже, Смирнова. Черт, ну зачем она так смотрит, опять, Катя опять будто в школе, в пустом кабинете, когда они снова ссорятся и снова играют в гляделки, и тело снова из холода в жар бросает. — И что теперь? — Полина требовательно ждёт. — Ничего, — отвечает Катя. Она последовательно наклоняется ближе, обхватывает ее за шею двумя руками, касаясь большими пальцами лица, и целует. Яростно, будто бросается в бой, в принципе Катя по-другому и не умеет. Полина не отталкивает, хотя Катя отчаянно напрашивается на пощёчину, так было бы легче, она бы ушла, они бы разминулись как в море корабли, но нет, так Полина не хочет, она на поцелуй отвечает, притягивая Катю ближе, букет падает к их ногам, и они топчут бутоны, абсолютно наплевав, что вообще-то в публичном месте находятся, пусть время и близится к полночи, но люди тут ещё ходят. Катя прижимает Полину к стене, нависая сверху, удерживая своей змеиной хваткой, а та и рада, лишь хохочет, когда Катя по-звериному кусает ее за шею. Столько лет прошло, столько долгих лет, они давно выросли, а чувства все те же. Просто сейчас у них хватит смелости, чтобы довести все до конца. — Подбросить тебя до дома? — выдыхает Катя. — Ага… Обе тяжело дышат. — А этот твой…поклонник…против не будет? — Я все равно никуда с ним ехать не собиралась, — хмыкает Полина. — У него эта отвратительная собачонка…***
Механизм визгливо вскрикивает, фырчит, шестеренки натужно крутятся, под какофонию звуков ее утягивает туда, вглубь, в недра огромной мясорубки, начинается все с ног, скрипуче ломаются кости, мышцы и жилы перекручиваются, и вот уже тело все погружается в этот ад, ее потрошат на живую, кровь хлыщет во все стороны, кишки наматываются на лезвия, застревают, агония пронизывает каждую клетку, боль становится невыносимой настолько, что Катя кричит что есть силы…и просыпается в холодном поту, судорожно хватая ртом холодный воздух. — Черт…пиздец, — она держится за одеяло как за последнюю надежду, чувствуя, как бешено колотится сердце. На лбу выступила испарина. Ну что сказать, сама виновата, если бы собственноручно не вскрыла себе старые раны, никогда бы ее не навестил старый кошмар. Кате никогда не снится ни тайга, ни звери, ни Хозяин, ни маньяк, а только чертова бездушная мясорубка и то, что произошло бы, не успей тогда Антон с Ромкой ее вытащить. Нужно привести себя в чувство, нельзя расклеиваться, ей нельзя… — Катя? — чья-то ладонь ложится на плечо, чей-то заспанный голос выдёргивает из клубка мыслей. Катя чувствует запах ежевики и средства для мытья полов, чистота тут больничная. Морозова. Она у Морозовой. В ее кровати. Блять. — Ты в порядке? — А ты как думаешь? — Катя огрызается, вскакивая и шагая к окну. Оно огромное, открывается вид на панораму ночного города. И никакого леса. По стеклу медленно ползают капли. На улице дождь. — Конечно же нет. — Полина говорит резче, окончательно просыпаясь. — Никто из нас не в порядке. И не будет никогда. Катя чувствует, как Полина подходит ближе, слышит шелест ее ночной рубашки. Она шарится в своём наспех брошенном на пол пальто и достает пачку сигарет. — Будешь? — Нет. Не курю. — Странно. Катя затягивается и наконец расслабляется. — Наверное, мне не следовало сюда приезжать, Поль, — она звучит устало, не так, как хотела бы звучать. — Быть может. — Полина пожимает плечами. — Но ты все равно уже здесь, ничего не поделаешь. Катя ловит ее руку и тянет к себе, Полина подчиняется и кладёт голову на плечо. — Я лично не жалею, что мы…встретились. Катя не может удержаться от смешка. Они не только встретились, о, они куда дальше зашли. — Это все равно бы случилось рано или поздно. — Да ну? — Кать, я видела как ты на меня пялилась в школе, хуже Ромки, ей Богу. Тут даже Бяша догадался бы. Катя цокает языком и закатывает глаза. — Ой-ой, конечно. Полина тихо смеётся. — Ну, не хочешь, не верь. Пару минут между ними сохраняется молчание. — Как они там, не знаешь? — вдруг отчего-то спрашивает Катя. — Антон куда-то в жаркие страны укатил. На Ямайку? Не уверена. Мы переписывались, но давно… — Понятное дело, я после произошедшего снег тоже не жалую. — Мгм. Он художник, я была даже на его выставке. Но сам он в Россию не возвращался. Кате хочется вставить едкое «слабак», но она удерживается, прикусив язык. Петров все-таки не полностью им рассказал, что пережил. Кто знает, какие у него кошмары. — Оля зато в Москву переехала. У неё своя семья уже. Бяша тоже в деревне не остался. Только Ромка там и живет. — Пятифан? Серьезно? — Катя выгибает бровь, не веря. — Представь себе. Он у Тихонова стал чем-то вроде протеже. Теперь сам дела расследует. — Никогда бы не подумала. Полина мрачнеет. — Мы…говорили недавно. По телефону. Снова какие-то…пропажи начались. Катя упрямо молчит. Ей плевать. Плевать. Плевать она хотела, пусть всех в этой деревне сожрут. Какое ей дело? Ни-ка-ко-го. — Думаешь, они вернулись? Катя зажмуривается, но перед глазами сразу мелькают смердящие пасти, приходится их открыть. — Все может быть. Мы же не до конца их прибили. Не могли. — Да, и… Катя затыкает ее поцелуем, потом отрывается и шепчет, тихо-тихо: — Поль, все равно мне, понимаешь? Все равно, давай не будем, не надо. Может, она снова врет сама себе, может, ей хочется вернутся и спалить лес к чертям собачьим, но не сейчас, нет, только не сейчас. Катя уйдёт от Полины с первыми лучами солнца, не выспавшаяся, взбудораженная, вся на нервах. Уйдёт, чтобы потом обязательно вернуться. Морозова, как и Тайга — раз приметят и никогда, никогда не отпустят.