Приятные и неприятные ошибки

Арсений не раз слышал замечательную фразу, которую окончательно понял совсем недавно, — «всё идёт из детства». И частенько это говорилось в контексте травм или проблем, которые мешают жизни, но он же с забавой вспоминал, как родители в его день рождения устраивали ему квесты. Подкладывали записки, пытаясь заинтересовать в поисках подарка, придумывали загадки, что заставляли мозг поднапрячься, и в какой-то момент Арсений начал ждать день рождение, не чтобы получить подарок, а чтобы разгадать очередной квест, побывать в роли Шерлока Холмса, которого он также очень любил. В его взрослении ему не нравилось несколько вещей, и в этом списке был тот факт, что родители перестали занимать его этими квестами, ведь «взрослый уже мальчик». А желание исследовать и разгадывать ребусы не ушло вместе с детством и ребяческим настроением. И, казалось бы, на фоне всего этого он мог бы найти себя в качестве полицейского, аналитика, искусствоведа, но вместо всего этого он стал… блогером. А жажду в изучении нового, в исследовании, в квестах он утоляет на заброшках, — непроверенных местах, как он их в шутку называл. Свою потребность в адреналине он закрывал тоже там, проверяя на прочность и свои нервы, и сердце, которое ёкало от каждого шороха, — хлеще, чем когда подростком залипаешь в четыре часа ночи в телефон и слышишь шаги из родительской комнаты. И это не надоедало. В призраков он перестал верить ещё в юном возрасте, а на людей, которые говорили быть «осторожнее» на заброшках, поскольку там могут обитать призраки умерших, он лишь кидал саркастический взгляд, поскольку обошёл уже не один десяток «непроверенных мест». Адреналин не надоедал. Но, конечно же, надоедало однообразие. Ветхие заброшенные дома, каждый из которых обязательно обладает своей «оригинальной» историей, старые заводы, всё казалось типичным, даже скучным, поэтому он цеплялся за любые ниточки чего-то нового и интересного. На ютубе в подписках множество аккаунтов людей, что ходят по заброшкам или просто о них рассказывают, в закладках браузера сохранены сайты-форумы с обсуждениями, где люди также рассказывают о посещённых местах и тех, которые планируют посетить. По таким сайтам Арсений лазал по несколько раз на дню. И на одном из таких сайтов он натыкается на новое сообщение от анонимного аккаунта, в котором есть информация о нескольких заброшках. Три из них — ничем не примечательные: обыкновенные заброшенные дома, но одна… — Арс, видел новые объекты на сайте «сталкер»? Арсений слышит голос Серёжи, который приближается к нему из другой комнаты, почти одновременно со звуком уведомления на телефоне. Сидя перед компьютером на компьютерном кресле с колёсиками, он берёт телефон в руки и видит присланную другом ссылку на пост на сайте, — даже не открывает её, потому что и без того замечает название самого сайта и догадывается, о каком посте речь, — о том, который он просмотрел буквально несколько минут назад. Пост про заброшки, одна из которых особенно привлекла его внимание. Серёжа, лучший друг, также подписан на множество каналов и сайтов, где публикуется такого рода контент. Серёжа ему помогает всегда и во всём, в том числе в поиске новых мест, информации об этих местах, в монтаже видео и многом другом. Серёже он очень благодарен. Однако, на сами заброшки Серёжу получилось затащить всего лишь несколько раз. Он с довольной улыбкой поворачивается на кресле к подошедшему другу, на которого смотрит с неким воодушевлением. — Видел, — говорит приторно-спокойно, и так как Серёжа знает его лучше всех остальных, Арсению не нужно даже озвучивать свои мысли по поводу этого, чтобы друг, скрестивший руки на груди, всё понял. — Я же знаю, что из всего этого тебя привлекло, скотина. Арсений ещё сильнее расплывается в улыбке. Конечно же, Серёжа знает. Знает про его любовь к заброшенным бункерам, которые кажутся ему загадочнее каких-нибудь жутких психбольниц, знает про его любовь к неизведанному, — а в посте не было сказано про этот бункер практически ничего. Про остальные полуразрушенные здания, про лечебницу была история, информация, кадры, а про подземный… подземный бункер — практически ничего. Арсений чувствует себя Колумбом-первооткрываетелем, который отправится туда за чем-то, как ему кажется, очень интересным. — Но ты не одобряешь, — не спрашивает, утверждает Арсений. Серёжа был осторожным, осмотрительным, иногда, по его мнению, даже чересчур. — Но я не одобряю, — он подходит к дивану и тяжело на него опускается, заглядывая в телефон, пока Арсений заинтересованно за ним наблюдает в ожидании продолжения. — Слушай, вообще нет инфы. Ни в этом посте, ни в интернете, я даже поспрашивал у нескольких знакомых, которые в теме, тоже пусто. — Как и про большинство заброшек, где я гуляю, да, да. — Не про большинство. Про многие есть хоть где-то, но тут херня какая-то, Арс, чую, что херня. — Серёг, ну ты говоришь так практически про каждое место. Ей-Богу, ну что там может быть? Призраки? Или ты думаешь, что нет инфы про эту заброшку, потому что оттуда никто не возвращался? — Да ну тебя. — Ну Серё-ёг, — и в большинстве случаев разговоры о вылазке на новую заброшку начинаются одинаково. Как и заканчиваются: Арсений поднимается со своего кошерного кресла, плюхается совсем рядом с другом и лишь на мгновение думает о том, почему на очередную заброшку идёт он сам, а успокаивать и настраивать на положительный лад должны не его, а он. — Я в курсе, что ты переживаешь, но всё путём будет. Всегда же всё было нормально. — Ага, не считая того раза, когда тебя бомжи чуть палками не забили. — Не так всё было! — протестует он с напускным возмущением, но лёгкой улыбкой продолжает уже спокойнее. — Правда, всё будет супер. Ты же знаешь, что для меня отсутствие какой-либо информации о месте — это повод пойти и эту информацию отыскать. Серёжа только тяжело вздыхает, но на щенячьи голубые глаза напротив, обладатель которых спрашивает почти жалобное: — Поможешь со сборами? Ему остаётся только пожать плечами: — Как будто у меня есть выбор. Знает, что этого выбора у него не осталось, как только он связался с Арсением. Уже через несколько минут они начинают сборы для сегодняшней вылазки, потому что как Арсений сможет заснуть, зная, что где-то там в нескольких десятков километров есть необследованный подземный бункер? Камеры, рюкзак с принадлежностями, — некоторые инструменты на всякий случай, перцовый баллончик, кастет, перчатки, потому что голыми руками касаться ржавых железок он не собирается, салфетки, бутылка воды, ножичек, пара фонариков, и уже к двенадцати ночи он оказывается на месте. По тому самому адресу, что назван в посте. Добрался, чтобы в очередной раз пощекотать себе нервишки и, даже не зайдя, чувствует, как нервишки щекочутся. Особенно по причине того, что он понятия не имеет, что там и чего ждать, как частенько и бывает. Ему стоит признать, что Серёжа был прав. Обычно о заброшенных зданиях есть хоть какая-то информация, — фотографии, рассказы тех, кто там уже был, какая-то история, а здесь практически ничего, кроме фотографии входа в сам бункер и адреса. Его знакомые, которые исследуют заброшки и с которыми он успел подружиться за всё время существования его ютуб-канала, не знают тоже: Серёжа спрашивал. И удивляет это, интригует или пугает, он пока ещё не понял. Но подходя к нужному месту, чувствует и одно, и второе, и совсем немного третье. Но Арсений — человек-бесстрашие, иначе в его багаже не было бы десятков исследованных ветхих домов, по которым он бродит ночью в поисках несуществующих призраков. Сейчас его, впрочем, тоже ничего не останавливает, и никаких препятствий он для себя не видит. Ну, или практически. — Так, забор, — за все свои вылазки Арсений привык разговаривать с камерой, и иногда кажется, что настолько, что ещё чуть-чуть, и он в обычной жизни по привычке заговорит сам с собой. — Нужно найти, где лучше перелезть, или поискать проход. Хотя нутром чую, через парадный не прорвёмся. И это было в общем-то неудивительно. Через заборы Арсений привык лазать: нередко когда они окружают заброшенные здания. Сейчас перед ним — бетонный забор высотою метра три, а в голове просчитываются варианты, как через него лучше перелезть, и Арсений чувствует себя кошкой, которая несколько секунд строит в голове свой полёт, прежде чем куда-то прыгнуть. Он обходит забор, один конец которого упирается в кирпичную постройку, похожую, скорее, на какую-то каморку. По высоте — чуть больше забора, но в высоком окне с решёткой у этой каморки Арсений видит прекрасный шанс. — Ну что, паркур? Он светит улыбкой на камеру GoPro и соединяет её со специальным креплением на руке выше запястья, чтобы та снимала вид «с руки». Камеру с ночным видением убирает на время в рюкзак, откуда достаёт перчатки. Несколько секунд — и Арсений уже в перчатках прыгает и цепляется за решётку, после чего подтягивается и заглядывает в окно, — темно. Не видно ровным счётом ничего, поэтому , поджав челюсти, Арсений подтягивается сильнее и цепляется за крышу, где оказывается ещё через пару мгновений. Первый важный шаг сделан, — он спрыгивает с этой небольшой постройки по другую сторону от забора и осматривается. Вокруг — тишина, почти гробовая. Кажется, что время в таких местах, на заброшках, останавливается, кажется, что он зайдёт туда в двенадцать ночи и выйдет тоже в двенадцать, но уже с отснятым материалом, который скоро окажется на ютубе. Издалека он уже видит что-то похожее на вход в бункер, который был виден на единственной фотографии в том посте, но сперва Арсений всегда осматривается и обходит территорию, потому что сюрпризы ему не нужны. Он оборачивается и обходит эту постройку, с которой спрыгнул, замечая железную дверь. Дёргает, — та не поддаётся, и он разочарованно поджимает губы в надежде, что так не будет с самим бункером. Сняв перчатки и достав вторую камеру, — GoPro он на время убирает в рюкзак, — Арсений медленно к нему шагает, чтобы всего лишь посмотреть на возможность входа и продолжить обход территории. Потому что, опять же, Арсению не нужны сюрпризы. Но без сюрпризов на этот раз у Арсения не получается. Он делает осторожные шаги по направлению к двери, подходит к ней ближе, осматривается, но никак не ожидает того, что из-за угла, который находится в нескольких метрах от двери, на него почти выпрыгнет человек, который настроен явно недоброжелательным образом: Арсений в секунду понимает это по его резкости, рывку в сторону Арсения и, конечно же, зажатому камню в поднятой руке. — Блять! Он инстинктивно дёргается в сторону, — сердце в испуге от неожиданности тоже дёргается вместе с ним в разы хлеще, чем в фильмах ужасов от скримера: тут всё происходит в реальной жизни. Из руки камера не выпадает только потому, что боковая ручка в виде крепкой ленты крепко опоясывает ладонь. И на всё это, на весь испуг уходит всего лишь секунда. Максимум — две. Потому что уже в следующую он осознаёт, кто именно перед ним и почему этот «кто-то» с камерой в другой руке. Нападавший же, по всей видимости, узнаёт его тоже. — А, это ты, — проговаривает он бесцветным голосом и отбрасывает камень на землю, а Арсению кажется, что он вот-вот задохнётся: то ли от прилившего из-за испуга адреналина, то ли из-за возмущения, с которым он выдыхает воздух из лёгких и почти шипит: — Сука. Быстро вдыхает ещё раз, отводя взгляд, и вновь шумно выдыхает, пока на место страху приходит яркое недовольство вместе с раздражением, — ну подумать только, этот мудак действительно вздумал его пугать. — С камнем, блять? — бросает раздражённо, сводя брови и намереваясь, кажется, одним своим злым взглядом его прожечь. — Сорян, дробовик дома забыл, — шутит человек, которого Арсений предпочёл бы не видеть в принципе. Арсений же в ответ только также злобно на него зыркает, сарказмом не проникаясь. Они с ним, — с Антоном, — были одновременно и коллегами по цеху, и конкурентами, которые занимались одним и тем же делом: исследованием заброшенных зданий. Арсений не раз слышал выражение, что лучше иметь конкурента в своём лице, чтобы всякий раз улучшать качество своего контента по сравнению с прошлым «собой», но ничего не мешает иметь ещё одно живое существо, которое он стремится обогнать по всем параметрам. Количество видео, лайки, просмотры, — во всём этом у него идёт яркое соревнование не только с прошлым собой, но и с Антоном Шастуном, канал которого появился на порядок позже канала Арсения, но уже временами одолевал его по просмотрам. «Харизма» — как пишут многие. «Глупое ребячество» — думает Арсений, иногда открывая его ролики. И этот Антон Шастун собственной персоной какого-то чёрта стоит перед ним. Антон же, — или «большой ребёнок», как в голове называет его Арсений, — соревнуется с ним тоже. Поэтому Арсений почти удивлён тому, что тот бросил камень обратно на землю. — Херли ты здесь делаешь? — переключается Арсений теперь на следующий пункт в списке его претензий на данный момент времени. Вероятно, когда-нибудь это могло, должно было произойти, но здесь, сегодня? Что-то ему подсказывает, что это вряд ли совпадение. — А тебя не ебёт, что это общественное место? Или ты купил этот участок? — Господи, Шастун, я бы посоветовал тебе не строить из себя дурака, но боюсь, что ты и не строишь. — Чё? — Спрашиваю, здесь ты делаешь что? Конкретно здесь и конкретно сегодня, какого хрена ты здесь делаешь? Конечно, Арсений мог бы предположить, что тот тоже подписан на сотню каналов и сайтов, даже самых неизвестных, но по его расчётам и ощущениям этот «большой ребёнок» относится к тому, что делает, как к развлечению, и никак не станет прикладывать большие усилия, чтобы что-то выискивать специально. Антон же, очевидно, ему содействовать в его выяснениях не собирается, — вздыхает и, будто Арсения здесь нет, медленно шагает в сторону двери, заставляя почти опешить и возмутиться ещё больше. — Эй, шпала, я с кем разговариваю вообще? — Чего ты докопался-то до меня? — Арсений ловит его наглые глаза, когда он оборачивается, и продолжает толдычить ему один и тот же вопрос. — Как ты узнал про это место, спрашиваю. — А ты другу своему скажи, что если он побежит узнавать что-то про заброшку у моего друга, я тоже могу об этом узнать. Арсений чуть ли не захлёбывается воздухом от такого нахальства, — раскрывает рот, но даже не находит слов, буквально не веря: Антон просто… — Ты просто стащил мою идею для видео, — произносит, сильнее сводя к переносице брови, и сам не представляет, как у Антона хватило «ума»… — Какая же ты… — Так, вот только не надо… — …Сука. Какая же ты сука, Шастун. Блять, — нервно усмехнувшись, Арсений отводит взгляд, шмыгает и переводит своё внимание на камеру в руке, проверяя. — Сто раз говорил Серёге не общаться с ним. — Арсений, заткнись и послушай уже хоть кого-то, кроме себя. Во-первых, я не знал, что ты сюда собираешься, твой друг просто спросил про это место и всё. Больше ничего не сказал. — Ну да, а догадаться у тебя мозгов не хватило. — Во-вторых, — продолжает Антон, игнорируя подколку, — справедливости ради, я сам заставил Димку рассказать, когда он спросил у меня, был ли я в этом месте. Так что он не виноват. — Нихуя в тебе благородность проснулась. Может, продолжишь тенденцию и благородно свалишь со спизженного места? — Это уже вряд ли. Я начал снимать, так что… — Так закончи. — Не буду я ничего заканчивать. Мне же нужно снять выпуск, чтобы вставить туда твою испуганную рожу. — Ты вылетел на меня с камнем, — продолжает Арсений возмущённо и взбудоражено говорить, поднимая руку и указывая ладонью на то место, откуда Антон на него выпрыгнул. Антону по ощущениям на это плевать, Антон всего лишь через несколько секунд произносит спокойным голосом, подняв указательный палец вверх: — Точно. И на обложку видео твою рожу поставлю. А затем вновь отворачивается и медленно шагает к двери, оставляя на месте опешившего Арсения, который давно такого бесцеремонного и наглого человека не встречал. Но в ступоре он находится недолго, — естественно, бродить с Антоном вдвоём у него нет никакого желания, и больше всего хочется с ним разделиться и разойтись по разным углам, чтобы хотя бы не пересекаться, но тот уже шагает ко входу в бункер, и Арсений не может и не хочет допустить, чтобы Антон исследовал всё это первым. Поэтому он с тяжёлым, обречённым вздохом двигает за ним, ощущая себя так, будто вселенная над ним смеётся. — Двинься, первый он побежал. Антон услужливо уступает перегоняющему его Арсению, который чуть ли не подбегает к двери. Оставшись позади в паре шагах, он переводит камеру в руке на себя и произносит легким, шуточным тоном: — Оказалось, в жизни он ещё душнее, чем на видео. Арсений, обернувшись, злобно зыркает и отчеканивает отчётливое: — Козёл. — Придурок. — Вор. — Встретимся в суде, — беззлобно парирует Шастун, снимая Арсения перед собой, который в свою очередь предпринимает попытки не обращать на него внимание. Вместо этого встаёт рядом с дверью и, наконец, обводит камерой вокруг себя. — С горем пополам в лице одного конкретного человека мы добрались наконец-то до самого бункера… — он направляет камеру чуть выше двери, на провода, которые над ней проходят, хмурится из-за камеры видеонаблюдения, про которую лишь на мгновение хочет сказать Антону, но решает, что лишний раз с ним заговаривать желания слишком мало. На заброшках он время от времени замечает камеры. Чаще всего — муляжные, чтобы отпугнуть таких, как они. Правда, такие, как они, так просто не отпугиваются. Даже покоцанными запрещающими знаками, которые также Арсений замечает на двери. — И сейчас мы узнаем, зайдём мы через парадный, или придётся искать какие-нибудь… пути обхода. — Хватит там языком чесать, открывай уже. За что ему это наказание, Арсений так и не понимает. Но всё же хватается за ручку железной двери и с замеревшим сердцем дёргает её на себя, — внутри проносится облегчение от того, что та поддаётся и немного тяжело в силу своей массивности, но открывается, пропуская их в неизведанное и очень манящее место. Выдохнув через рот, Арсений как-то инстинктивно поворачивается к Антону, мол, открылась, но сперва не проходит. Спрашивает, оглядываясь: — Ты проверил территорию? Тут нет никого? — Никого тут нет, заходи уже. Какой ты медлительный, пиздец. Антон толкает его в спину внутрь, и у Арсения не остаётся выбора, кроме как поверить в осмотрительность Шастуна, который способен обойти территорию и проверить, нет ли здесь кого, поскольку Арсению не раз приходилось сталкиваться и с охраной, и с людьми, для которых заброшенные здания — место для ночлега и отогрева. На толчок в спину он не возмущается: концентрируется на внутреннем устройстве помещения, в которое они зашли, и включает фонарик вслед за Антоном. Приоткрыв губы, оглядывает и обводит камерой небольшое пространство с кирпичными серыми стенами и лестницей вниз, от вида которой уже мурашки предвкушения одолевают лопатки и плечи. — Так просто, что даже странно, — делится Арсений с камерой своими мыслями про проникновение, поджимает губы и медленно шагает вниз вслед за Антоном. Действительно просто и действительно странно. Не пришлось выискивать другие ходы, пытаться открыть закрытую дверь, лезть через какие-то щели, — со своим ростом Арсений этого совсем не любил. А спускаясь по лестнице вниз, он замечает ещё кое-что: этот бункер отличается от большинства тех, в которых он был. Ржавчина не ободрана, лестница пусть и прогибается под шагами, но не так сильно, как обычно в таких местах. В целом всё выглядит… надёжно. И это в общем-то и хорошо. Плохо то, что Арсений не понимает, что его во всём этом начинает смущать. Они спускаются недолго: три этажа вниз, оказываются на развилке двух туннелей, и какая-то часть Арсения этой развилке радуется: можно будет разделиться, не слушать чужой бубнёж под ухом, который мешает снимать, и не раздражаться через фразу, сказанную Антоном. — Так, я туда, — Арсений указывает налево, почти поворачиваясь в ту сторону, чтобы пойти: не думал, что здесь могут возникнуть какие-то разногласия. — Я туда-то вообще хотел пойти. — Что? — Арсения не так легко искренне удивить, но этот человек всё продолжает этим заниматься. — Какая разница? — Ну, вот раз никакой, так и иди направо. А я налево хочу. Арсений поднимает голову к потолку и выдыхает, опуская руку с камерой. Два абсолютно идентичных туннеля, и даже здесь Антон находит почву для споров. — И как ребёнка на заброшку пустили, — он проходит мимо Антона, совершенно на него не глядя, едва не задевает плечом и идёт направо, решая быть умнее. — Ой, а старика-то как пустили, позволь спросить? Ты смотри осторожно, в твоём возрасте сердце слабое, не выдержит. Бросает вдогонку, заставляя Арсения остановиться и повернуться с ледяным взглядом к Антону, после которого тот с озорным задором в глазах поднимает руки в сдающемся жесте и удаляется в противоположную сторону. Арсений тупо поворачивается к стене рядом, будто мысленно спрашивая у неё: «нет, ну ты видела?», проверяет дисплей камеры и со вздохом направляет объектив на себя. — И так, сейчас… идёт первый час ночи, я в подземном бункере на глубине примерно трёх этажей. Мы с… — он поворачивается в сторону, куда ушёл Антон, думает пару секунд, но всё же вместо «с большим ребёнком» и «с этим придурком» выбирает более нейтральное: — С Антоном Шастуном разделились. Сейчас мы пойдём и посмотрим… Но закончить Арсений не успевает, — моментально поворачивает голову в сторону туннеля, в который ушёл Антон, когда благодаря хорошему эху слышит протяжное, но негромкое: — Еба-ать. И, конечно же, разве он может оставить это «ебать» без внимания? Лишь на мгновение он поворачивается в сторону своего туннеля, светит вдаль фонариком, но не видит конца. Однако, между любопытством, что в конце туннеля, в который он должен был пойти, и тем, что нашёл там Антон, он выбирает второе, светит фонарём вперёд и идёт в противоположную сторону, прямиком к шпале, от которой так хотел уже, наконец, отделаться. Но его будто жаба душит, он будто ревностно относится к тому, что Антон может найти что-то прикольное и интересное первым, так что быстрым шагом он идёт прямо, подсвечивая себе фонарём, пока в другой руке камера, которая снимает всё, что впереди. Замедляется он только тогда, когда замечает силуэт Антона напротив огромной, — не метр в длину, как часто встречается, а натурально огромной гермодвери. Сердце внутри радостно подпрыгивает, у Арсения почти захватывает дух: до чего же он любит всё… такое. Масштабное, интересное, интригующее. — Никогда в таких заброшенных бункерах не был, — признаётся Шастун примерно с похожими нотками восхищения. — В каких «таких»? — Больших и не разъёбанных, как минимум. Ещё не вечер, конечно. Может, там всё затоплено. Но выглядит уже прикольно. Так, — Антон будто к реальности возвращается, подходя к Арсению и всовывая ему свою камеру в руки. Арсений же удивлённо, почти протестно хмурится, но ответить ничего не успевает: только осторожно просовывает фонарик в боковую ручку-ленту от камеры, держа зачем-то в другой камеру Антона. — Сейчас снимешь меня, как я героически открываю дверь. Только чур снимай, — наказывает Антон Арсению, который теперь чудаковато стоит с поднятыми двумя камерами в руках, и уже было подходит к двери, чтобы покрутить ручку, когда Арсений его останавливает. — Слушай, подожди. Давай посмотрим, что в другой стороне? — А ты не посмотрел ещё что ли? — Нет, не успел. — Ну так иди. Сейчас снимешь, как я открою дверь, и свободен на все четыре стороны. Тем более, что там — твой туннель, а это мой. — Давай я напомню для начала, что это в принципе бункер, который именно я нашёл, а не ты. — Господи, Арсений, поубавь уже самомнение. Скажи ещё, что построил его тоже ты. Снимай давай. Арсений смотрит своим привычным взглядом киборга-убийцы, отводит на пару секунд глаза и тяжело вздыхает, но проглатывает желание кинуть камеру Антона на пол и разбить её вдребезги. Кажется, что не спорить по любому поводу они действительно не могут. А ведь оба только-только спустились в этот чёртов бункер, — и не переубивают ли друг друга к выходу из него, вопрос хороший. Он сдержанно снимает, как Антон раскручивает круглую ручку и с гордой улыбкой открывает огромную дверь, —за ней же идёт очередной туннель, края которого отсюда не видно. — Снял? Арсений считает, что этот вопрос, с которым Антон забирает у него камеру, риторический, поэтому молча смотрит в темноту туннеля впереди, но не решается пойти вперёд. Только поджимает губы и оборачивается на другую сторону развилки, пока любопытство разрывает его на две части. Антон смотрит на дисплей камеры, поднимает её вместе с фонариком в другой руке и смело перешагивает порог, но зачем-то поворачивается на замеревшего в нерешительности Арсения, который задумчиво поглядывает в противоположную сторону. — Слушай, да там наверняка просто помещение под щитки или что-то вроде этого, осмотрим на обратном пути, — Антон опускает обе руки, и Арсений даже удивляется: неужто он может говорить серьёзно и без ребяческого сарказма? — Тем более я же тебя не останавливаю, вали, если хочешь. Или боишься один идти? Фильмов ужасов насмотрелся и не хочешь разделяться? — но когда Шастун после своих слов расплывается в улыбке, Арсений понимает, что был не прав: серьёзно и нешуточно он действительно не может. — И часа не прошло, Шастун, а ты уже меня достал, — устало выдаёт Арсений и шагает следом за ним. — Ты предвзят. — Да неужели? — Сто процентов. Я же чуть до инфаркта тебя не довел. — Не преувеличивай — Смотрите, Арсений Попов злится, — всё с той же довольной улыбкой Антон направляет камеру на остановившегося рядом Арсения. — Не такой он и душка, как вы считаете. Хотя корень «душ» в слове, которое его описывает, присутствует. Пишите в комментариях, какое именно. Арсений же на этот раз с покерфейсом проходит мимо и шагает вперёд в темноту, снова принимая очередное волевое решение игнорировать его выходки. Оглядывает потолок, стены, по которым идут внушительные провода, пока Антон сзади снова подаёт голос. — Ты всегда такой? — Какой? — Зануда. Шастун резко дергается, замерев на месте, как только Арсений в паре шагах перестаёт идти и поворачивается к нему, — на мгновение Антон думает, что ему вот-вот врежут или низвергнут на него весь свой гнев. Однако уже в следующую секунду понимает, что своё внимание Арсений обратил не на его фразу и даже не на него самого, — а понимает он это по тому, что Арсений светит фонариком ему за спину и смотрит, замерев, тоже именно туда. В темноту, что за ним. Антон следует его примеру и резко оборачивается, посветив фонариком: ничего не замечает, но сердце отчего-то неприятно вздрагивает, а мурашки от неожиданности бегут по плечам. Ему не нравится перспектива, что ему за испуг там, на улице, будут каким-то образом мстить, а если они разойдутся по разным местам, и Арсений выпрыгнет на него из-за угла… он за себя не отвечает. — Ты чего? — хмурится Шастун и светит на него фонариком, ничего не разглядев и, видимо, не услышав. — Тш-ш, — нетерпеливо отвечают ему, погружая ещё на несколько секунд помещение в тишину. Только дыхание эту тишину и нарушает. Антон её не любит: когда лазает по заброшкам, всегда старается перекрывать её своими разговорами и шутками на камеру, чтобы как минимум разбавить напряжённую атмосферу для самого себя. — Ты не слышал? — Арсений начинает говорить уже на порядок тише, параллельно прислушиваясь, и Антон копирует все его действия. — Что? — Звук. — Не слышал я ничего. Ты давай это, без своих этих приколов. — Я серьёзно. Я что-то слышал, — Антон в ответ на слова и настороженный взгляд разводит руки и пожимает плечами, будто ему не верит. — Показалось, видимо. Ну, или призрак шлёт послания. Давай, пошли дальше. Естественно, ни в каких призраков Антон, как и сам Арсений, не верил. Только вот иногда иррационально всё равно хочется съёжиться от атмосферы или оборачиваться каждую секунду, идя по тёмному коридору. Но это ни одного из них никогда не останавливает. Адреналин, контент, желание исследовать — перевешивает страх из-за рассказов про бабайку. Они шагают дальше. И пусть Антон не слышал никакого звука, а Арсений не был убежден в том, что действительно его слышал, оба начинают разговаривать с камерами чуть тише. Антон, следуя за Арсением сзади, светит фонариком скорее на затылок Арсения, чем вперёд. Свет же от фонарика самого Арсения падает на щитки на стене уже в конце тоннеля, на которых уже подстёрлась надпись «не влезай — убьёт» с нарисованной молнией. Такие предупреждения они уже привыкли игнорировать, но лезть в провода и правда бессмысленно, так что внимание их переключается на другое. — Смотри, дверь, — тихо произносит Антон, поворачивая руку с фонариком в сторону этой двери справа, будто Арсений, стоя в шаге от неё, этого не видит. — Да ты внимательный, — лёгкое, — в их случае действительно лёгкое, — язвление, и Арсений дёргает дверь за ручку, после чего та сразу поддаётся. Они выходят на очередную лестницу, которая ведёт вниз, — даже не подойдя к краю, оба предчувствуют, что глубоко вниз. Только здесь уже по первому виду всё вокруг кажется ненадёжным. Железная платформа, на которой они стоят, железный заборчик, который отделяет от пропасти, и железные ступеньки, которые кажутся хлипкими. Они подходят к заборчику. За ним — пространство метра три, которое закрывает решётка. И сквозь эту очевидно не закрывающую обзор решётку с дырками, — которая, если перелезть через забор и ступить на неё, по ощущениям, провалится, — видна не просто пропасть, видна бездна. — Как думаешь, какая здесь глубина? — произносит Антон, не отрываясь от созерцания всепоглощающей, но манящей темноты. Арсений же с удовольствием прикинул бы, сколько здесь метров, но даже не может разглядеть дна. — Я тебе не рулетка, уж извини. Арсений поворачивается в сторону лестницы и шагает первым, прощупывая почву железных ступенек, — насколько те кажутся безопасными. Доверия они не внушают, в своей надёжности не убеждают, но надёжность и безопасность в принципе не те вещи, с которыми они привыкли сталкиваться на заброшках. Они спускаются несколько этажей. Арсений, спустившись на несколько ступеней, произносит у себя в голове очередную цифру этажа, пока Шастун где-то сзади недовольно бурчит, спускаясь следом. — И почему в таких местах никогда нет лифта? — Устал уже? — усмехается Арсений на риторический вопрос. — Наперёд думаю о том, что нам ещё подниматься. Арсений отсчитывает у себя в голове цифру «четыре» и подходит к железному забору, чтобы загляуть за него и посветить фонариком вниз. — Немного осталось, потерпишь, не развалишься, — протягивает ироничным тоном, заприметив дно в нескольких метрах, и продолжает спускаться вниз. В отличие от Антона, который просаживал дыхалку сигаретами, у самого Арсения такого рода спуски и подъёмы трудностей не вызывали. Он любил не только исследовать, но и лазать, бегать, заниматься тем, что требует физических усилий, — особенно если это — бег в шесть утра. Всё это заставляло течь по венам странный адреналин, который так и подначивает двигаться вперёд, и от руфинга его останавливают только оставшиеся частички здравого смысла. Они преодолевают восемь этажей, останавливаются в самом низу, оглядываются по сторонам и светят фонариками наверх. Антон почти сразу лезет в карман за телефоном, высказывая довольно очевидную вещь: — Сети нет. — Да ты что? — саркастично отвечает Арсений, шагая вперёд. — Да заткнись, не с тобой вообще разговариваю. Он с усмешкой останавливается у герметичной двери, — похожий на ту, что была сверху, с круглой ручкой но лишь меньше в ширину. Кое-где на ручке уже пооблупилось железо, и Арсений, как достаточно благоразумный человек, — пусть это и не особо вяжется с тем, что он лазает по заброшкам в принципе, — ставит камеру и фонарик на пол и вытаскивает из рюкзака перчатки, чтобы не зацепиться и не пораниться. И ему совершенно плевать, как это выглядит, — а для Антона это выглядит по-настоящему странно. Поэтому он удивлённо, — хотя, пожалуй, скорее «в ахуе», — усмехается, когда Арсений натягивает на руку перчатку, и проходит мимо него к двери с издевательским: — Отойди, неженка. После чего сам кладёт камеру с фонариком на пол и голыми руками тут же хватается за железную ручку, раскручивая её. Арсений же в свою очередь лишь закатывает глаза, повторяя про себя, что терять душевное равновесие из-за какого-то придурка не нужно. Перчатки убирает обратно. Подняв фонарик и камеру с пола, Арсений светит в помещение, что находится за дверью, как только Антон её открывает. Достаточно мощный свет освещает большое пространство почти пустой комнаты, смахивающей на парковку. Пройдя внутрь, они оглядывают большой железный стол, какие-то заколоченные ящики на полу и светят в туннель впереди. Очередной тёмный коридор, куда Арсений идти пока, в отличие от Антона, не спешит: привык осматривать всё постепенно и не бежать вперёд паровоза. Осматривает стены, подмечает очередные провода, щитки, даже громкоговоритель на дверью, подходит к деревянными ящикам, но кроме номера, — на каждом ящике своего, — ничего больше не находит. Ушедший в туннель Антон его интересует в последнюю очередь. Он светит фонариком в угол, где лежат какие-то доски, переводит его в противоположную сторону, где стоят деревянные скамейки, делится своими мыслями с камерой, медленно шагая по кирпичному полу, и ещё раз обводит помещения фонарём, камерой и взглядом. А потом прислушивается. Тишина звенящая. Дома он привык к шуму вентилятора в системном блоке компьютера, шагам соседей сверху, гудящим машинам за окном или лающей собаке за стеной. В таких местах же почти всегда тишина, будто кто-то надел ему на голову шумонепроницаемые наушники. Темнота, если выключить фонарик, и полная тишина. Арсений читал, через сколько в таких обстоятельствах могут начаться слуховые галлюцинации. Пусть он и не верит в привидений и прочее зло, какие-то капли иррационального страха присутствует всегда. Возможно, поэтому он неосознанно не затаивает дыхание, а наоборот: начинает дышать чуть громче, чтобы получить хоть какой-то источник звука. Но этих звуков все равно слишком мало. Он стоит с фонарём посреди помещения и думает о том, почему ему мало звуков. Через пару секунд до него доходит, и это заставляет его посветить в туннель. — Антон? Голос отражается от стен слишком странно после какого-то времени в полной тишине. Не получать ответа неестественно. Если бы он окликнул кого-то на улице, человек бы обернулся, удивлённо задал бы любой закономерный вопрос, если бы он крикнул в лесу, птицы бы встрепенулись и повзлетали стаей с деревьев, а на заброшке он впервые за долгое время с кем-то и, окликнув, конечно же надеется на ответ. Но в ответ ему кричит только всё та же звенящая тишина. — Антон, не смешно, выходи. Стук сердца становится не столько быстрее, сколько отчётливее. За неимением других звуков это можно легко объяснить, но Арсению нужно, чтобы ему объяснили кое-что другое. Потому что не так страшно ходить в одиночку по заброшенному месту, — страшнее ходить в одиночку тогда, когда он пришёл сюда не один. От машинального сглатывания отдаёт на мгновение в уши, пусть даже сглатывать почти нечего: лишь какой-то сухой комок. Он медленно выдыхает и шагает в сторону туннеля, куда какое-то время назад, — в таких местах он частенько теряется во времени, не понимая, прошло несколько секунд или долгих минут, — ушёл Антон. Прислушивается, но от такой тишины отражается только шум собственных шагов, пусть даже тихих. Ему кажется, он мог бы с лёгкостью услышать стрекот какого-нибудь жука в углу. Что парадоксально, фильмы ужасов он не любил. Нереалистичность, глупость в таком кино его всегда поражала, да и натянутой атмосферы ему хватает в таких местах, а скримеры, которые внезапно выскакивают из-за угла, скорее раздражают. Но пока он шагает вперёд, отвлекает себя мыслями о том, что, если бы они были в фильме ужасов, он слишком сознательно пошёл бы спасать Антона, которого забрало вселенское зло. И благосклонность Арсения в реальности проявится к Шастуну, только если причина его молчания как раз кроется в этом, — его утащили в недра тьмы и нечисти, иначе вселенским злом, которое Антона прибьет, окажется сам Арсений. Он едва доходит до туннеля, подсвечивая фонариком несколько проёмов-комнат, которые ждут впереди, когда уже отчетливее слышит звук сзади. Не такой, который слышал, когда сказал о нём Антону, а другой, протяжнее, громче, — или слух обострился в темноте, что тоже вполне вероятно, потому что становится ясно, что доносится издалека. Звук, на который Арсений мгновенно поворачивается, напоминает бренчание железа, — походит на стук, с которым детское сиденье тележки в магазине бьётся о саму тележку. В такие моменты Арсений пытается придумать кучу вариантов, чтобы объяснить происходящее логически. Только сейчас и логические варианты ему не нравятся. Бункер не был сгнившим и старым настолько, что есть вероятность обвала потолка, но какой-нибудь камень каким-то образом мог слететь и удариться о решетку или железную ступеньку, либо же какое угодно другое объяснение, которое им не помешало бы исследовать бункер. Но пока он пытается определить происхождение одного звука, резко дёргается от того, что слышит позади себя другой буквально в паре метрах. И в силу его погружённости и сосредоточенности на своих мыслях его будто бьют головой о стену этим неожиданным звуком, на который он тут же оборачивается, оказываясь вновь повернутым в сторону туннеля. Одна секунда требуется, чтобы, статуей замерев на месте, округлить в страхе глаза от кого-то в противогазе рядом с собой, — ну точно из фильма ужасов, — ещё одна, чтобы прикрыть глаза и прошипеть на выдохе тихое: — С-сука. С ощущением, что он Антона прибьет. — Какой же ты конченный. — Не понял, — слышится глухое и едва разборчивое из-за противогаза на лице. Арсений устало проводит по лицу ладонью, пока «монстр» из Скуби-Ду, как бывает в каждой серии, кое-как сдергивает маску и оказывается никем иным, как обычным человеком. Антоном, в данном случае. — Ты чё такой дерганый? Я даже пугать тебя не хотел, просто приколоться. — А как я тебя звал, тоже не слышал? — Арсений заводится лишь слегка: просто-напросто не хватает сил, чтобы злиться. — Ну сорян, был занят одеванием этой хуйни, — он чуть приподнимает маску в руке. Арсений думает о том, что у него ангельское терпение. — Проехали, ладно. Пошли, чё покажу. Он машет зазывающе рукой и уходит в сторону первого проёма, который попадается на пути. Арсению же хочется психануть. Кажется, что никогда ещё ему так сильно не хотелось свались с заброшки и, на удивление, даже не из-за какой-нибудь нечисти. Но он, сам не понимая, почему, шагает вслед за Антоном, который уже второй раз чуть ли не доводит его до сердечного приступа. Но кое на что этот второй раз всё же влияет: Арсений, переключившись на Шастуна, совершенно забывает про раздавшийся звук. Вероятно, правильно говорят: клин клином. Когда он заходит в ту же комнату, — хотя, скорее, кладовку, — куда зашёл и Антон, замечает несколько металлических стеллажей, по которым разбросаны противогазы, — внушительное количество противогазов, — костюмы химзащиты, а на нижних полках, — Арсений присаживается на корточки, — лежат сложенные носилки. Он обводит камерой полки, берет один противогаз в руку, повернув к себе, кладёт обратно и чувствует, как во всём этом что-то продолжает его смущать. И вроде как хочется держать это в себе и с Антоном контактировать, как можно меньше, но… — Знаешь, как всё это выглядит? — он не понимает, очевидна ли та мысль, в которой он всё больше убеждается, или слишком надумана. — Прикольно? — Не заброшено. — В смысле? — Слушай, ну ты видел заброшенный бункер, где всё в таком хорошем состоянии и, к тому же, не спизжено? — Да я в общем не во многих бункерах был, но да, противогазы видел. Ты думаешь, мы на работающем объекте, что ли? — Я не знаю. Но на заброшенный он мало смахивает, нет разве? Он в нормальном состоянии, ничего не сгнило, тут нет даже граффити на стенах. И где сантиметры пыли? — И, по-твоему, мы просто так, с лёгкостью попали в работающий, охраняемый бункер? — Просто так? А то, что мы перелезли через забор, тебя не смущает? — Арсений не любил вот этого вот. Одно дело — шататься по тёмным заброшенным местам в поисках несуществующих призраков, другое — иметь возможность быть пойманным за шкирку. При всём, что он делает, Арсений человек не легкомысленный, и на рожон лезть не станет. Он ничего не имеет против легкого адреналина, но он безусловно против того, чтобы сесть. — И что? Много где заборы, это не делает из какого-то места охраняемую территорию. А в заброшенных тюрьмах? Там вообще колючая проволока, это же не значит, что они работают. Тем более дверь была открыта. С хера ли ей быть открытой на охраняемом объекте? Стоит признать, что логично Антон рассуждать умеет и отчасти умеет даже успокаивать, — естественно, неосознанно, с чего бы ему беспокоиться о нервах Арсения? Но как бы ни хотелось не слушать его, правда в словах Антона есть. Над последним заданным ему вопросом Арсений думает, выходя из своеобразной кладовки и шагая к следующей комнатке. С камерой он разговаривает непривычно мало. Не то чтобы стесняется при ком-то, но ходить не в одиночку непривычно, да и внутри гложет странное ощущение, которое он даже при желании не смог бы объяснить. Это едва ли предчувствие, скорее это — закрепленные на подкорке, сложенные в подсознании факты, которые тихонечко трещат о возможной опасности. Так бывает, когда знакомишься с новым человеком, который сразу же вызывает недоверие, но не понимаешь, почему. Поначалу не понимаешь. Хотя подсознание и без понимания сложило несколько деталей, на которые осознанная часть головы внимания пока не обращает. Они проходят в большую, достаточно большую комнату со множеством двухъярусных кроватей. Антон даже ложится на одну, проверяя, по всей видимости, её на надёжность, и заключает: — Пару ночей, и минус спина. От пола вряд ли мало чем отличается. Антон не понимает, откуда в нём просыпается такая сильная надобность шутить и прикалываться чуть ли не на каждом шагу. Он всегда разбавлял свои видео шутками, безусловно, но сейчас как будто их становится больше на квадратный метр, и они становятся глупее. Настолько, что он ловит себя на желании чуть отодвинуться на край кровати и бросить пригласительное «прыгай», а потом пробить своё лицо рукой от фейспалма. С Арсением, который кидает на Антона бесцветный взгляд и уходит, у них знакомство не задалось с самого начала. Не то чтобы он сильно переживает, всё-таки Арсений — конкурент, который его бесит. Хотя бесит ли? Антон мотает головой в попытке прийти в себя и поднимается с подобия кровати, шагая вслед за фонариком Арсения, который вместе с хозяином оказывается уже в другом углу комнаты. Они выходят из этой комнатки, прикрывая за собой обычную железную дверь, и по темноте шагают дальше по туннелю, освещая кое-где обшарпанные стены, потолок, по которому идут провода, и пол, каждый шаг по которому кажется громче лая овчарки. Перед ними снова развилка. Арсений думает о том, что в таких местах конкретно не хватает табличек «налево пойдёшь, смерть найдёшь, направо…», потому что пусть и глупо, но несколько секунд на размышление о том, в какую сторону сперва пойти, он потратит. Будет прислушиваться к своему предчувствию, к интуиции, которая едва ли у него работает. Но на этот раз, когда Антон почти сразу шагает направо, Арсению приходится задуматься ещё больше. Казалось бы: всё логично, нужно просто идти в другую сторону, чтобы разделиться и чтобы ему не капали на мозги, но… Не то чтобы Антон был прав, и Арсений из-за ужастиков отрицает возможность разделиться. Только вот почему-то не хочется. Ему внутреннему странному напряжению хочется следовать по тёмным коридорам рядом с кем-то, как бы он ни привык бродить в одиночку. Он думает, что дело в Антоне, который не сможет напугать его в третий раз, если Арсений будет держать его в поле видимости. Ему хватает этого объяснения, чтобы проследовать за фонариком впереди. Они идут по порядку и останавливаются у первой по пути комнаты. Она оказывается закрыта, но дверь — герметичная, не обычная железная, как было в прошлых двух, хоть и не больше в размере. Антон хватается за красную круглую ручку и крутит её по направлению стрелочки, нарисованной на двери, рядом с которой написано «отк». Открыв дверь, Шастун выдаёт своё очередное: — Еба-ать. И проходит внутрь, освещая огромные цилиндрические серебряные ёмкости, на каждой из которых прилеплена бумажка с надписью «аварийный запас воды». Антон подходит к одному из баков ближе, присаживается на корточки и тянется к маленькому кранику, который идёт из этой ёмкости. Поворачивает ручку в сторону и начинает чуть ли не светиться от удивления и счастья, когда из него начинает течь вода. — Прикол, смотри. Он обращается, повернувшись на секунду, к Арсению, почему-то замерившему в дверях. Подставляет руку под краник, снимает другой рукой, положив фонарик на пол, и заключает: — Холодная. Арсений же оглядывает всё молча, не дёргаясь с места. Освещает узкую комнату длиной меньше десяти метров, Антона на корточках, дверь, около которой стоит, — с внутренней её стороны нет ручки, с помощью которой можно открыть дверь, лишь болт, куда её можно прикрутить. А затем идёт дальше по коридору. За следующей дверью скрывается уже более просторное помещение со столиками, заваленными тряпичными тускло-зелеными сумками, какими-то приборчиками, в том числе со шкалами, и противогазами. Антон действительно походит на ребенка, который спешит исследовать всё, что попадается на глаза. Раскрывает приборчики, берет в руку колбочку из выемки в приборе, с интересом вертит в руках и показывает Арсению, прерывая тем самым его рассказ камере про счётчик Гейгера. — Ты в курсе, что это? Арсений поднимает глаза на железную колбочку в руке Антона, потом на самого Антона и вместо ответа на вопрос говорит ему: — Ты не видишь, что я рассказываю? — Боюсь, здесь задействован немного другой орган чувств. — Чего? — почему-то Арсению требуется несколько долгих секунд, чтобы понять, что Антон шутит про слух в ответ на его «видишь», и снова вспыхнуть от того, что Шастун своей глупой несерьёзностью его уже изрядно достал. — Господи, да сколько можно, ты перестанешь себя вести, как ребёнок, или нет? — Арсений из-за безобидного, казалось бы, прикола чувствует себя так, будто терпение лопается. Антон каждой своей колкой фразой, каждой своей глупой шуткой подливал дёготь в чашу терпения, которая сейчас переполняется, заставляя его злиться. — Я веду себя, как ребёнок? — Ну не я же. — Да неужели? — Антон ставит железную колбочку обратно в выемку, опускает камеру и вновь обращается к Арсению. Но не злится, нет: здесь что-то другое. Арсений ебал выяснять, что именно. — А кто ходит по всему бункеру от меня нос воротит с самой первой минуты? — Да, потому что ты ведёшь себя, как ребёнок, — твёрдо стоит на своем Арсений, совершенно не ожидая следующих слов: — А ты ведёшь себя, как напыщенный индюк. И эти слова заставляют даже не просто возмутиться, — чуть ли не подавиться воздухом от наглости, и в этот короткий промежуток после слов Антона Арсений с охотой ему ответил бы чем-то посерьёзнее, — матами, скорее, — если бы не был так обескуражен этим хамством, от которого глаза так и норовят вылезти из орбит. Ссоры не избежать, гнева Арсения, казалось бы, тоже, но ему даже подумать не дают о том, чтобы ответить: затыкают следующими словами. На удивление, затыкают. — Ходишь весь из себя такой серьёзный и важный, я хоть как-то пытаюсь пошутить, разбавить атмосферу, чтобы ты не выглядел мрачнее тучи, но ты либо тупо всё в штыки воспринимаешь, либо в принципе не умеешь улыбаться. Ведёшь себя со мной, как будто я отброс какой-то, даже лишний раз в мою сторону не смотришь, я что тебе сделал вообще? Ну, если так неприятно моё общество, не шатайся за мной по пятам, тут места достаточно. Сам же и наверху, и здесь на развилке за мной пошел, постоянно рядом слоняешься, нахера? Просто не ходи за мной, чтобы не раздражаться от моего поведения лишний раз, окей? Антон говорит не со злостью, даже не с раздражением: этого совершенно нет в его голосе. Антон говорит с обидой, после этих слов Арсению даже гадать не приходится, чтобы понять и сдуться, как воздушный шарик. Всего минуту назад он ощущал себя вспыхнувшей спичкой, а сейчас же коротким дуновением ветра его будто затушили, оставляя тлеть. Хотя в его ситуации не задули, — скорее опустили в воду, тем самым затушив пламя, потому что чувствует он себя именно так: его толкнули в холодное, почти ледяное море, которое будто пропитано эликсиром, заставляющим осознать свою неумолимую тупость. И если до этого монолога он не мог ничего сказать от возмущения, то сейчас от понимания собственного идиотизма и глаз напротив, выражение которых остаётся фантомным воспоминанием, даже когда Антон шагает после своих слов к выходу. Арсений ловит мысль: у Антона слишком выразительные глаза. — И да, на будущее, — Арсений поворачивается к двери и чувствует, как в собственном взгляде не остаётся ничего из того, что было ранее. — Если не хочешь, чтобы рядом с тобой кто-то вёл себя, как ребёнок, то хватит уже вести себя, как отец. Антон уходит, и только тогда Арсений позволяет себе тяжёлый вздох, ощущая себя так, будто не дышал всё это время. Он же, блять, не хотел. Всего лишь иногда не видит меры. Казалось, что Антон — не тот человек, которого задевают даже прямые оскорбления. Казалось, что ему было плевать на всё, что говорит и как ведёт себя Арсений. И для Арсения будто открытие, что Антон тоже живой человек, которому неприятна беспочвенная злость в свой адрес. Только сейчас, опираясь руками о столик рядом и опуская голову, Арсений видит различие. В Антоне не было ни грамма злости за всё это время. Шутки — да. Подколы, сарказм, но несерьёзно, не со зла и чаще всего лишь в ответ. А вот откуда в нём к Шастуну столько злости, Арсений не понимает. «Ты предвзят». Пожалуй, Антон был прав. Оказывается, Арсений действительно не любит тишину. Это обычно не так заметно, потому что привычка слоняться в одиночку и потому что он тупо об этом не задумывается, но в сравнении это ощутимее. Несколько минут назад были чьи-то шаги рядом, чей-то голос, глупые шутки, а сейчас из звуков вновь лишь собственное гулко бьющееся сердце. Арсений вздыхает ещё раз, выпрямляясь. Глушит в себе желание плюнуть и пойти к выходу из бункера, потому что нет настроения бродить с камерой и снимать видео на канал, и продолжает обход комнаты, думая, что бежать за Антоном и извиняться будет, пожалуй, глупо. Арсений пусть и дурак, — он уже понял, — но мысли о том, что это всё-таки незнакомый человек, и крупицы гордости не позволяют ему передумать и броситься следом. Возможно, от этого он дурак ещё больше. Один, значит один. Один он идёт в небольшую, но пустую кладовку за комнатой, где был, один возвращается обратно в туннель, прислушивается и не слышит ни шагов Антона, ни его голоса. Вероятно, ушел конкретно дальше. Один он идёт в следующую комнату, вытаскивает перчатки, — неженка, — крутит ручку и открывает герметичную дверь, заваливаясь в помещение с какими-то огромными трубами. Совершенно ничего примечательного. Один проходит несколько комнат, вроде как даже включается в первоначальную цель своего здесь нахождения: в съемку видео. Бродит по проходам и помещениям, освещает и показывает на камеру громкоговоритель, люк, закрытый на навесной замок, в каком-то зале рассматривает плакат, как надевать противогаз, и Антона всё не встречает. Да и в общем-то не пытается. Набредает на какую-то комнату, напоминающую кабинет, за обычной металлической дверью, — стол не похож на те железные, что встречались ему ранее, а обычный, смахивающий на письменный. На столе разбросаны бумаги, на противоположной стене висят полки, и Арсений уже с большим интересом проходит внутрь, обводя фонарем всю комнату. На столе, к которому он подходит, лежат какие-то листовки формата А5 со схемой, как нужно надевать противогаз, на других — «как действовать в чрезвычайных ситуациях», опись предметов, — противогазы, средства первой помощи, — Арсений бегло осматривает листы и даже молчит на камеру, вглядываясь в текст: интерес пробуждается всё сильнее. Его привычный интерес, бурлящий в таких местах, как во время квестов в детстве от родителей. В столе несколько закрытых ящичков, которые он по очереди начинает открывать. В первом обнаруживаются очередные бумаги, на которых практически ничего примечательного нет. Лишь записи, связанные с бункером. Но когда он отодвигает в сторону бумаги, брови, нахмуренные от сосредоточения, отпрыгивают друг от друга в стороны, а рука замирает. На дне ящика, за бумагами, Арсений замечает несколько пуль, которые от того, что их тронули, начинают катиться и слегка ударяться друг о друга, звеня. Откуда? Он смотрит на них, чуть затаив дыхание, будто те рванут, стоит ему подвинуться. Конечно, в заброшенных местах он много чего находил, но чёртовы пули, кажется, ни разу. И пусть сами по себе они ничего не значат, они будто намекают своим существом: где-то пистолет, для которого эти пули нужны. У кого-то. Выйдя из несколькосекундного оцепенения, Арсений тянется к одной и холодными пальцами берет её в руку словно в попытке удостовериться, что настоящая, — будто бы не хватило железного бренчания одной пули от другую. Настоящая. Реальная. Холодная. Холоднее, чем мурашки, которые бегут по его спине, которые заставляют на мгновение повернуть голову к выходу из комнаты и от которых он слегка ёжится. В проходе никого. Не то чтобы он ожидал кого-то там увидеть, но откуда-то взявшееся непонятное, слегка пугающее чувство заставляет по-глупому вертеть головой по сторонам, даже если он знает, что никого рядом нет. Это как в детстве, когда идёшь по тёмному коридору своей квартиры, оборачиваясь, — мало ли, — и ускоряя шаг, — вдруг. Для Арсения скорее вот это страшно. Не монстры, которых он не видел, не привидения, которые его никогда не трогали. Люди. Едва ли эти пули припасены для летающих прозрачных существ. Толики паники, которые за последние минуты успели подуспокоиться, вновь забираются на гору в голове и начинают неистово кричать. Но он кладёт пулю обратно, открывает следующий ящик, не надеясь найти пистолет, — ему он не нужен, — но как бы надеясь найти ответы. Вчитывается мельком в одну бумажку за другой, но глаза бегают уже быстрее, будто он куда-то спешит или будто ещё пара лишних секунд, и в эту комнату зайдёт обладатель оружия, для которого припасены пули. Этого не происходит. А вот сердце стучит чаще. И особенно часто оно начинает биться, когда Арсений натыкается на какой-то отчёт. Вчитывается, быстро переваривает, — проверка работоспособности бункера, системы электроснабжения, холодоснабжения... Тепловые сети, отопление, вентиляция, водоснабжение, — Арсения не то чтобы интересуют результаты проверки, но он мелькает взглядом ниже по бумажке, и всё окончательно встаёт на свои места, потому что он видит дату проверки. 16.01.2023. Видит и убеждается в том, что знал давно. — Мы на работающем объекте. Свой голос кажется чужим. Становится не до смеха, не до камер, но на автомате он всё продолжает снимать. Тревога бьёт сильнее, дыхание становится чаще, поверхностнее, появляется чёткое осознание: нужно отсюда валить. Причём прямо сейчас. Только вот он почему-то откладывает отчёт и продолжает рыться в бумагах, — благо, фонарь яркий и позволяет спокойно читать текст, даже не щурясь. Открывает нетолстый журнальчик, листает к последним страницам, попутно пробегаясь глазами по именам и фамилиям в первом столбике, шестизначному номеру, где цифры вперемешку с буквами, во втором, плюсами или минусами в третьем и датами в четвёртом. Долистав до конца, Арсений видит позавчерашнюю дату самой последней в списке. Понимает: едва ли всё это можно снимать, а тем более выкладывать. Если поймают за ручку, посадят не только за проникновение, но и за съёмку конфиденциальной информации. Он не в самом лучшем положении, — это раз. Звуки, про которые он вспоминает, могли принадлежать как раз охране, — это два. Надо отсюда сматываться, — это три. Антон бродит где-то, вряд ли зная наверняка, что это работающий бункер и что здесь может быть охрана. Четыре. Арсений мудаком никогда не был. Вести себя надменно, злиться, — одно. У него в принципе характер не из простых, чего стоит «и почему я тебя терплю» от Серёги, — шуточное, конечно, но посыл очевиден. Однако молча свалить и не предупредить, — совсем другое. Если Антона, конечно, всё ещё не поймали. Иррационально Арсений начинает переживать. Не то чтобы дело в самом Антоне, дело в том, что здесь человек, который с ним в одной лодке, и отмахнуться фразой «сам виноват, что здесь оказался из-за того, что решил своровать идею для видео» кажется негуманным. Он вздыхает и складывает всё обратно, закрывая ящик, поскольку решает, что чем раньше он его отыщет, тем лучше. Если, конечно же, он отыщет его. Шагать он пытается теперь ещё тише, чем до этого. Сразу фонарём не светит в проход, — встаёт у выхода из комнаты, прислушивается и только тогда выходит вместе со светом в туннель, не представляя, где теперь Антона искать. Окликать или лучше не стоит шуметь и привлекать к себе внимание, он не знает. Как определить по шагам, Шастун это идёт ему навстречу или же бугай с пушкой, понятия не имеет тоже. Реальна ли опасность или он надумывает, — охрана может сюда и не спуститься, да и бегать Арсений умеет всё-таки неплохо, — чёрт его знает. Но ему неспокойно. А ещё неспокойнее от того, что он не понимает, куда и как далеко Антон ушёл. Не понимает, но всё равно шагает по темноте уже молча, попутно заглядывая в комнатки, но теперь уже не снимает: убирает камеру в рюкзак. Цель становится другой. — Антон, — зовёт, заворачивая за угол. Говорит так тихо, почти шёпотом, что, даже если бы Шастун был поблизости, всё равно бы не услышал. Ответа, очевидно, не следует, что заставляет его поджать губы и шумно выдохнуть. Коридоры кажутся бесконечными. В другой бы ситуации он бы радовался, — больше контента для съёмки, но сейчас это не играет на руку. Снова помещения с кроватями, склады, санузлы, а когда он натыкается на развилку, становится ещё сложнее. Опять чёртов выбор. Направо или налево? А если Антон в принципе уже каким-то образом вышел? Он вспоминает. В первый раз Антон пошёл налево, во второй — направо, а сейчас… Сейчас Арсений решает, что слишком мало вводных данных, и тут не должна быть последовательность. Он идёт налево. Свет по ощущениям теперь светит тускло. Нет, конечно, он светит, как обычно, но сейчас кажется, что он освещает слишком мало, чтобы Арсений мог удостовериться в том, что через несколько метров, у противоположной стены коридора, никто не стоит, направив на него пушку. Воображение у него всегда было неплохим, не пойми откуда взявшаяся паранойя тоже даёт о себе знать, но тем не менее мыслит он рационально. Спокойно. До тех пор, пока не слышит шаги навстречу из-за угла. Инстинкты работают моментально: он останавливается, мгновенно выключает фонарь и прыгает в ближайшую комнату, замирая за прикрытой дверью и прислушиваясь. Несколько секунд он слышит одни лишь шаги и стук собственного сердца, — такой громкий, что кажется, будто именно оно способно выдать его местонахождение, поскольку будет слышно за несколько метров. А потом он слышит голос: и секунды не проходит, пока он понимает, что голос — Антона. Облегчение пробегается ультразвуком по телу, пока он прикрывает глаза. Спокойнее становится не только от того, что это Шастун, а не охранник, но и от того, что он его наконец-то нашёл. — Всё-таки прежде, чем мы пойдём дальше, надо вернуться и обследовать… — на этих словах Арсений открывает дверь и выходит, когда Антон почти ровняется с этой самой комнатой, где он прятался. Затыкается на полуслове, замирает на месте и смотрит во все глаза удивлённо, чуть напугано неожиданным появлением. Арсений замечает, что, чтобы не вздрогнуть и не сматериться, Антон прикладывает усилия. — Ну ты и убежал, конечно, — начинает Арсений почти шёпотом, только теперь говорит тихо не инстинктивно, а осознанно. Мало ли. — Ты меня искал? Арсений замечает, как Антон перенимает его тихий тон, — скорее, неосознанно, — как непонимающе выгибается его бровь, вздыхает и на мгновение опускает взгляд, чтобы включить свой фонарик обратно. — Искал. Хотел сказать, что мы всё-таки в работающем бункере. — С чего ты взял? — бровь не опускается, удивлённое выражение застывает на лице, и кажется, будто даже в глазах Антона зависли знаки вопроса. — Я нашёл бумаги. Недавний отчёт о проверке, там было написано про работоспособность бункера, а ещё в каких-то бумагах... Не знаю, о чём там было, но самая последняя запись и дата — позавчерашняя. Так что, по-моему, нам надо валить отсюда. Антон, кажется, не особо шокирован. Лицо разглаживается, бровь опускается, как и голова куда-то в пол на несколько секунд, будто ему нужно время, чтобы подумать. Хотя о чём тут, казалось бы, думать? Оказывается, есть, о чём. — Прямо сейчас? — А когда? Завтра? — Ты думаешь, сейчас сюда кто-то полезет? Ночь на дворе. — Я уже два раза слышал какой-то звук. Там, наверху, и когда мы спустились. Это может быть охрана. — А может быть и нет. Слушай, я понимаю, да, не прикольно. Но раз мы спустились, можно уже дойти до конца, и тогда на выход. Тем более, я же не держу тебя, правда. Можешь идти. Антон обескураживает Арсения раз в тысячный за всё это время. Вроде и возразить нечем, а вроде хочется вылупиться, не моргая, и выпалить глупое «а ты?», как будто Арсения это должно волновать. Едва ли. Но почему-то развернуться и молча пойти к выходу... не получается. Хочется доказать ему, что нужно отсюда уходить. Не руководствуясь тем, что Антон глупый, — Арсений и так уже с этим переборщил, — но принимая во внимание, что так нельзя. И хочется каким-то образом донести именно это. — Тебя могут поймать, — не то чтобы Арсений хочет снова с ним спорить. Но ведь без этого у них никак. Только вот сейчас при всём своём лютом желании утащить Антона за шкирку, — откуда оно вообще взялось? — теперь он искренне старается не злиться. — Ну, значит буду виноват. Или вон, охранники виноваты, плохо охраняли. Херли дверь вообще открыта была? — И это аргумент, по-твоему? Ты в магазине с тем же лозунгом воруешь? Нельзя просто из-за того, что люди плохо выполняют свою работу, творить всё, что вздумается. — Кто бы говорил, не я один здесь оказался. Арсений хочет возразить снова и продолжить эту перепалку полушёпотом, — как будто они два родителя, которые спорят о какой-то мелочи, но максимально тихо, чтобы не разбудить годовалого ребенка: иначе придётся идти успокаивать. Но не успевает он сказать ни слова больше, как где-то неподалеку, — уже очевидно неподалеку, — слышится звук двери и чьи-то шаги, на которые Арсений оборачивается, а Антон просто стреляет взглядом ему за спину. И, казалось бы, надо бежать: но у Арсения тело замирает, как каменное. Лишь сердце одно даёт о себе знать, ведя себя совсем противоположным образом, — бьётся быстрее, чем пару минут назад, когда он услышал шаги Антона. Потому что тогда это действительно мог быть Антон. Сейчас где-то сзади не Антон сто процентов. Но Антон спереди. И пока Арсения сковывает ледяной опасностью и нотками страха, Антон реагирует, потому что шаги приближаются. Мало замереть на месте, прислушаться и почти не дышать, чтобы они исчезли. К сожалению, мало. Арсений отмирает от того, что его хватают за запястье. Слышит тихое, очень тихое: — Бежим. И повинуется голосу, возвращаясь в реальность. Лишь раз ещё оборачивается и тут же делает шаг, когда его тащат вперёд. А там уже и сам, когда его отпускают: адреналин подскакивает, и Арсений уже бежит следом, но при этом старается, как и Антон, делать это максимально тихо. — Фонарь, — слышатся шепот спереди, после которого Шастун вырубает свой, а Арсений делает это же следом, кое-как нащупывая кнопку. Становится темно. Не как когда ночью сидишь на кухне с открытыми шторами, становится по-настоящему, ослепительно темно, как если бы выкололи глаза одномоментно. Дело даже не в темноте, дело в темноте после света, когда глаза привыкли к одному, а получают вдруг совсем другое. Настолько, что Арсений буквально не видит, куда бежит, он едва видит только Антона спереди, который сам начинает бежать тише, скорее быстро идти, чтобы ненароком не впечататься в стену. Но Шастун — шел отсюда. И Арсений, за неимением других вариантов, доверяет ему, уже знающему часть дороги. Даже не сопротивляется, когда его снова в темноте хватают за запястье, — так действительно легче не потеряться, спокойнее, когда ведёт кто-то спереди, и не нужно бояться сделать шаг не туда и слечь от столкновения со стеной. Антон же первые секунды шагает при помощи вытянутой руки по стеночке и в итоге втаскивает Арсения в какое-то большое помещение в конце коридора. Отцепляется уже там, когда глаза более-менее привыкают к темноте, и разглядывает очертания нескольких стеллажей, пакетов, коробок и ящиков, — уже Арсений рыпается за одно из таких скоплений, не разглядев, куда бежать дальше. Присаживается, — хотя, скорее, падает, — на пол, а Антон материализуется рядом, прячась вместе с ним за ящиком. Дыхание сбито, пусть и пробежали они не так много, сердце всё продолжает колотиться, но скорее не от бега, а от такой совершенно неожиданной подставы, как бы ожидаема она ни была. Оба непрерывно, почти не моргая, смотрят в сторону прохода, из которого выбежали сами и из которого спустя несколько секунд выходит силуэт мужчины с фонарём. И как будто бы это происходит неожиданно, как будто бы они ждали, что никто не выйдет, и им вообще послышалось: сердце моментально замирает, как и замирает мужчина, пройдя несколько метров от прохода. Обводит фонарем помещение, вглядывается, но в сторону Антона с Арсением не поворачивается и не светит, — к счастью. Они не настолько далеки от мужчины, чтобы при желании не найти, но и не настолько близко, чтобы он услышал, как Антон шепчет: — У него автомат. — Тихо, — шипит Арсений. Это он прекрасно видит сам, и это пусть и жутко — но ничего удивительного. Такие места обычно так и охраняют: с автоматами и прочими пушками. Антон повинуется голосу Арсения и сидит «тихо». Дышит только всё ещё быстро, сбивчиво, неотрывно наблюдает за мужчиной, который делает небольшие шаги по комнате, но по какой-то причине снова получает от Арсения: — Да тихо. — Я молчу! — забавно, но возмущённо шепчет и охуевает, когда слышит: — Ты дышишь. Возражать, впрочем, ни место, ни время неподходящее. Антон ловит себя на том, что действительно от нервов громко дышит, — хотя едва ли это дыхание громче шёпота Арсения, который решил его заткнуть. Но в итоге он лишь повинуется снова. Контролирует дыхание и из звуков слышит лишь передвижение мужчины, мысленно скрещивая пальцы, — теперь опасность реальная. Теперь отмахнуться тем, что, мол, «да не спустится» не получается. Теперь, если их заметят, от побега их может остановить направленное в спину дуло, — а что может быть дальше, Антон предпочитает не думать. — Ну чё там? Если бы Антон не обладал минимальным самообладанием, тут же бросил бы ошарашенное «блять», услышав голос даже не этого мужчины, — чей-то из туннеля, из которого они вышли. Ситуация не планирует улучшаться, лишь наоборот: усложняется присутствием кого-то ещё. Антон лишь на мгновение мелькает к лицу рядом, в темноте видя испуг побольше, пожалуй, чем у себя. — Да нихуя, — отвечает грубый мужской голос, который находится от них в считанных метрах. — Я не буду опять бегать за ним по всему бункеру. Было же сказано уже неоднократно: пост не покидать. Вот нахуй он опять сюда попёрся? Из проёма выходит второй мужчина, — только не с автоматом, а с кобурой и пистолетом внутри, — Антон различает хорошо, поскольку первый поворачивается к нему и светит фонарём в его сторону. Едва ли понимает, о чём речь, но пытается сложить: кто-то был на посту, кто-то охранял, кто-то куда-то ушёл, и как думают оба этих мужчин — сюда. Вероятно, потому что герметичная дверь в бункер была открыта. Вероятно, ищут не их, — по крайней мере, пока что. — А если это не он? Пожалуй, Антон поторопился с выводами. — А кто? — Да мало ли. Кто угодно. — А он где тогда? Сука, ведь ушёл с ключами от этой своей будки, видео с камер не посмотреть, — Арсений вспоминает камеру видеонаблюдения над входной дверью в бункер. Тогда он это проигнорировал: в заброшенных местах ведь тоже могут стоять камеры, да и муляж никто не отменял, чтобы не лезли, но сейчас всё это кажется глупо. Ощущается так, будто они увидели надпись «работающий объект» большими буквами и решили, что туда им точно надо. Авось надпись фальшивая. — Пошли. Сам выйдет, — мужчина кивает ему обратно, в ту сторону, откуда они пришли, и оба спустя несколько секунд покидают комнату, позволяя застывшему Арсению и охуевающему Антону слегка расслабиться. Лишь слегка, потому что они всё ещё здесь: под землёй с двумя или даже тремя охранниками. О лучшем нельзя и мечтать. Арсений шумно выдыхает и садится уже на пол нормально, полубоком к той стороне, куда всё это время смотрел. Антон же наоборот: не двигается, лишь смотрит на него в до темноты темнющей тёмной темноте, ждёт какого-то вердикта и кивает, когда слышит не менее тихое, как до этого: — Надо выбираться отсюда. Теперь уже Шастун согласен на все сто процентов. — Сейчас посидим несколько минут и пойдём обратно. — Обратно? — Арсений в ответ на вопрос поднимает глаза на Антона впервые за всё время, что они тут сидят. Смотрит на нахмуренные брови, будто не понимает: Антон действительно не знает слова «выбираться»?.. — Ну да. Обратно. А как ещё мы выйдем? — Ты хочешь идти через них? — Я хочу выйти отсюда, Антон. Какие у нас ещё варианты? — Пойти дальше. Зрительный контакт оказывается долгий. Кажется, Антон только сейчас впервые спокойно может разглядеть Арсения, — забавно лишь, что в первый раз он это делает в темноте. Глаза, в которые почему-то хочется смотреть и которые словно пытаются выяснить, серьёзно ли Антон, ресницы, которыми Арсения непонятливо хлопает, приоткрытые губы, замершие в желании продолжить. И продолжают. — Ты думаешь, добраться до тупика будет хорошей идеей? — Я думаю, Арсений, что с другой стороны развилки наверху, куда мы не пошли, ещё один выход. Бункер слишком большой для одного выхода, так что, мне кажется, если мы пойдём дальше, то, возможно, выйдем. — Возможно? — Возможно. Но даже если и нет, мы хотя бы подождём, пока они не уйдут отсюда. Это лучше, чем пойти через них сейчас и столкнуться с ними. Антон сразу даёт понять, что не уверен. Но ему не хочется идти обратно через этих охранников, которые могут внезапно выскочить из любой комнаты. Арсению, по всей видимости, не хочется тоже. Поэтому он поджимает губы, — ему не нравится эта идея, да и Антону, по правде, она не нравится, второго выхода может и не быть, но и выбора у них особо тоже нет, — и выдыхает, — смиряется. — Ладно. Идём. Он осторожно, прислушавшись, поднимается на ноги, а следом — Антон, бурча себе под нос: — Бля, так пить охота, пиздец просто. Арсений только сейчас понимает, что и ему самому тоже. А ведь у него есть: этот факт ставит его перед выбором, — достать бутылку из рюкзака и дать попить Антону или же проигнорировать. Он даже на несколько мгновений замирает, глядя в пол, пока Антон оглядывает помещение в поисках второго выхода, включив фонарик. Арсений — человек брезгливый. Не то чтобы с Серёгой не мог хлебнуть из одного стакана, но с незнакомым пить из одной бутылки — увольте. В голове сразу мелькают картинки, как слюни чужого человека стекают по горлышку, и от этого хочется сморщить нос и отбросить идею «дать Антону попить». Но это «мы с ним в одной лодке» пестрит на подкорке и заставляет чувствовать вину. В самом деле, чего он, как маленький, человек рядом в такой же херовой ситуации, как и он сам, а он — о каких-то слюнях? Арсений с мыслью, как странно действует на него общая беда, снимает рюкзак с плеч, открывает молнию и достаёт бутылку воды, которую тут же протягивает удивлённому Антону. — Спасибо… Антон говорит и берёт бутылку в руку так неуверенно, будто её сейчас заберут обратно, — не ожидал. То ли того, что у Арсения в принципе окажется бутылка, то ли того, что он её даст, но Арсений не забирает. Хоть и растеряно, коротко кивает в ответ, опуская глаза в пол, пока Антон раскручивает крышку от горлышка. — Ты чего? — Антон хмурится, не спеша подносить бутылку к губам. Арсений только мотает головой: какой смысл говорить, если Антон сейчас просто посмеётся? — Да не выхлебаю я всю бутылку. Ты из-за этого? — Да нет. Нет. Просто… — он чуть мнётся, неловко отводя глаза. Стоило попить из бутылки первым, прежде чем дать Антону. — Просто не особо люблю с кем-то из одних ёмкостей пить. Забей, свои заморочки. — А. Понял, — отвечает Антон после небольшой паузы. Арсений думает: едва ли. Чужие странности в редких случаях бывают понятны другому человеку, вряд ли кто-то будет в эти странности вникать и нормально к ним относиться. Так что он ничего и не ждёт: лишь кидает быстрый взгляд на Антона, когда тот поднимает бутылку и подносит ко рту, и уже готовится отвести взгляд и проложить глазами путь к проходу, как вдруг замирает. Вроде ничего сильно необычного не происходит: Антон всего лишь не касается горлышка бутылки своими губами и вливает воду в рот на небольшом расстоянии в несколько сантиметрах, но Арсений настолько удивлён этому маленькому и несложному жесту, что тупо смотрит, как вода стекает в рот, а пара капель попадает мимо и бежит по подбородку. Антон мог не заморачиваться, — попить и отдать или на крайний случай протереть грязной кофтой, — после этого Арсений всё равно вряд ли стал бы пить, — но он действительно… понял. И выглядит Арсений сейчас, кажется, так, будто человек, впервые увидевший доброту, — что со стороны, пожалуй, смотрится забавно. Словно он удивлён тому, что ему уступили дорогу на пешеходном переходе, в то время как для пешехода горит зелёный свет, а для водителя — красный. И опускает глаза он, только когда Антон закручивает крышку и смотрит на него. — Спасибо, — отвечает Арсений, когда ему отдают бутылку. Но тут же хмурится: спасибо за что? За то, что ему отдали его же бутылку? Скорее… за понимание. Он сам уже спокойно касается горлышка бутылки губами и делает несколько глотков, — по ощущению таких приятных, словно он не пил несколько суток. Убирает бутылку обратно в рюкзак и шагает за Антоном в сторону, противоположную той, откуда они выбежали. В очередной тёмный туннель. Только теперь шаги тише. Теперь появляется яркое желание оборачиваться через каждые несколько секунд, — Арсений примерно так и делает. Теперь он ещё больше старается прислушиваться. Теперь говорить опасно. Но, как назло, хочется. Возможно, это от нервов. Где-то на подсознании кажется, что если он слышит чей-то голос рядом, то убеждается в том, что он не один ходит по этим бесконечным коридорам, когда где-то охранники с пушками. Казалось бы, для этого нужно всего лишь посмотреть в бок. Но тишина, пусть и нарушаемая их шагами, его напрягает. — Тебя ловили когда-нибудь? — всё же спрашивает тихо спустя какое-то время, попутно заглядывая в двери, которые они проходят. Мало ли это не комната, а спасительный проход на выход. — Не-а. От охраны я бегал. Не на работающих объектах, а на заброшенных. Побегать от охраны — это вообще как обряд посвящения в исследователи заброшек. Моих друзей ловили, бывало. — И что было? Антон вздыхает. — Ну… Двое охранников поймали моего друга как-то несколько лет назад. Они были без оружия, с дубинками только. Ну, и… отпиздили короче. Два сломанных ребра. — Боже… — К слову, это было даже заброшенное место, поэтому никакой ответственности за это не предусмотрено, и полицию бессмысленно было вызывать. Его просто решили… проучить типа, не знаю. Он потом ещё несколько недель отлёживался дома. Другого… просто спокойно попросили удалить видео и уйти. Это как попадёшь. Но наши не выглядят дружелюбными, — Антон невесело усмехается, останавливаясь посреди комнаты, в которую они вышли. — Да уж. Арсений также невесело ему отвечает, осматриваясь по сторонам. — Мда. Карта нам не помешала бы, — выдаёт Антон, скользя взглядом по двери слева, справа и впереди. Что из этого — проход дальше, придётся, по всей видимости, выяснять опытным путём. Он встречается со взглядом Арсения, который смотрит на него так, будто Шастун обладает рентгеновским зрением и способен определить, в какую дверь им надо, Антон же — пожимает плечами и отмахивает в сторону левой двери. Как последний дурак он всё ещё ходит с камерой, и пусть тоже уже хочет выбраться, не может не снять по дороге их приключение. Не уверен, что стоит выкладывать, но уверен, что хочет это запечатлеть. Они подходят к железной двери, открывают её и попадают в какую-то средних размеров комнату, из которой точно нет прохода дальше, — казалось бы, это должно было повлиять на то, чтобы они пошли к другой двери, но Антон не может угомониться даже сейчас, проходя вглубь помещения, чтобы осмотреться. — Антон, идём, — шёпотом шикает на него Арсений. — Подожди. — Чего? Антон не отвечает, оглядывая какие-то полки. Арсений, застыв в проходе, всматривается в темноту за собой и почти тяжело вздыхает, следуя за Антоном, потому что ощущение, что к нему подкрадутся сзади и схватят за шкирку, не покидает. Едва ли Антон сможет с этим что-то сделать, но рядом с кем-то как-то… спокойнее. Совсем немного. — Еба-ать, смотри. Тут даже какие-то книги есть. Охуеть. Действительно «охуеть». Арсений думает первые секунды, что книги связаны с оказанием первой помощи и чем-то таким, но как только подходит к полке, с удивлением понимает, что ошибается, рассматривая названия. Художественная литература. Антон тянется к одной из книг, что стоит в углу, — Арсений даже не замечает, какая именно привлекла его внимание, но ловит отчётливое: — Блять. Рядом, когда Шастун смотрит на обложку книги, которая уже в следующую секунду летит на пол, отдавая грохотом, который в тишине кажется громче рёва самолёта в нескольких метрах от них. Арсений — с широко распахнутыми глазами в ахуе переводит фонарик на книгу и смотрит, как от неё по полу бежит небольшой паучок, на которого Антон смотрит так, будто тот виноват по всех их бедах. Через мгновение паук перестаёт интересовать их двоих, — оба смотрят друг на друга долгую, в их ситуации непозволительно долгую секунду, после которой Арсений резко тянется к книге, чтобы поставить её обратно на полку, а Антон начинает оглядываться в поиске места, где можно спрятаться. По правде, нигде. — Быстро. Арсений и сам не понимает, как берёт всё в свои руки. И ситуацию, и Шастуна, которого хватает за запястье и вытаскивает из комнаты, попутно вырубая фонарик. Темнота едкая, оглушительная, как и шаги, которые раздаются оттуда, откуда они пришли, но он помнит, что где-то впереди был ещё один проход, так что тащит Антона за собой, нащупывает железную дверь, открывает и вваливается туда, закрывая её за ними. По правде, Арсений — человек-надежда, поэтому честно надеялся, что за этой дверью проход дальше, но за ним — помещение с какими-то воздуховодами в районе потолка, трубами в районе пола, за которыми даже не спрятаться. И пока Арсений перебирает в голове всевозможные варианты развития после того, как их поймают, пока шаги приближаются настолько, что нырять обратно и пытаться незаметно пробраться в третий проход бесполезно, Антон, быстро убрав камеру в рюкзак, хватает его за предплечье, привлекая к себе внимание. — Сюда. В то время, как Арсений пытается понять, куда это — «сюда», Антон взбирается по трубе, подтягивается с помощью двух точек опоры в виде воздуховодов и забирается на один, который расположен почти прямо над дверью. Этот воздуховод не выглядит надёжно, но он — всё, что у них есть, и, если они с него ёбнутся, при любом раскладе это будет меньшая из их забот. Так что Арсений реагирует и пулей взбирается следом, принимая за точку опоры руку Антона, с помощью которой тот его затаскивает буквально за секунду до того, как открывается дверь. Сидеть тихо в такие моменты почему-то сложнее всего. В любой другой обстановке это не составило бы труда, но сейчас — и дышать хочется громко и шумно, и кашлянуть от першения в горле, и, кажется, даже чихнуть. Антон боится шелохнуться, наблюдая в темноте за макушкой внизу, которая обходит всё помещение. Свет от фонарика охранника освещает углы, в которых их с лёгкостью бы нашли, а Антон даже голову повернуть на Арсения боится, — один маленький скрип воздуховода, и мужчина точно поднимет голову, встретив их с распростёртыми объятиями и автоматом наперевес. Напряжение отдаёт в висках, и если бы Антон не был в стрессе, — мысленно возмутился бы тому, что виноват во всём этот чёртов маленький паук на книге, которую он на автомате выронил. Если он сядет из-за него, — будет почти забавно. Но сейчас не забавно. Сейчас по рукам бегут мурашки, сейчас оба задерживают дыхание, пока мужчина ходит по комнате непозволительно медленно, а Антон прикрывает на несколько секунд глаза, когда охранник оказывается почти прямо под ними, пропадая из поля видимости. Кажется, что вот-вот поднимет голову, вот-вот скрипнет металл, вот-вот произойдёт что-то, что их выдаст. И Антон точно с великим удовольствием вспомнил бы все молитвы, если бы знал хоть одну. А когда охранник, наконец, выходит, захлопывая за собой дверь, Антон и морально, и физически выдыхает, прикрыв глаза снова. Голоса из-за закрытой двери кажутся приглушёнными, но различить что-то вроде «ну и чё это было?» кое-как получается. За ним после нескольких реплик следует «а ты не думаешь…», и вновь что-то неразборчивое. Антон в полной темноте переводит, наконец, взгляд в сторону Арсения, которого практически не видит из-за этой темноты. Но будто кожей чувствует его испуг. — Прости, — максимально тихо шепчет Антон. — Терпеть не могу я этих… восьмилапых. Сколько видел их на заброшках, а всё равно не переношу. Я не хотел, на автомате получилось. Арсений тяжело вздыхает, но ничего не говорит в ответ: как будто вина искуплена тем, что Антон быстро сообразил залезть на эту трубу, где их, к счастью, не нашли. Поворчать хочется, безусловно, как и поиздеваться, мол, как же он тогда ходит по заброшкам, где кругом эти ползучие твари, но время совсем неподходящее, да и желание не такое сильное, чтобы отвлекаться на него. Вместо этого он прислушивается к чужим разговорам, но за закрытой дверью разобрать хоть что-то оказывается трудно, и Арсений бросает попытки напрячь свой слух до максимума. — Давай спустимся, — предлагает Антон, поскольку длинные конечности на этой трубе уже начинают затекать. — А если зайдут? — Не зайдут. Давай, у меня сейчас ноги отвалятся. Арсений, как самый близкий к трубе, с помощью которой можно спуститься, лезет первым. Ставит осторожно ногу на неё, а затем максимально тихо соскальзывает на пол, помогая спуститься и Антону, — крепко придерживает за руку, чтобы тот не шлёпнулся и не создал дополнительный шум. Выходить отсюда пока бессмысленно: по ощущениям, охрана стоит в нескольких метрах от двери и непременно их заметит, так что Антон, немного подумав, отходит к стенке за огромной трубой и присаживается на пол, опираясь о неё спиной. — Пиздец, — заключает Арсений, присаживаясь рядом. — Как тебе идея просто просидеть тут до утра, когда охрана точно уйдёт, а не гоняться от неё по этим лабиринтам? — Хуёвая, — слегка удивлённый взгляд Арсения виден даже в темноте: фонарики они включать не рискуют. — Ты что делать будешь, если они в эти часы посмотрят записи с камер и увидят, что мы здесь? Или кто-то из них, когда они отсюда свалят, будет смотреть за камерами в режиме «онлайн» и увидят нас, идущих к выходу? Нас тут же поймают. Арсений отворачивается и поджимает губы, — справедливо, впрочем. Антон и правда сообразительный, — только лишь, когда дело касается пауков, мозг, видимо, отключается. — Так что лучше выбираться отсюда, пока они здесь. Уйдут куда-нибудь, и пойдём дальше. — Ладно. Они стараются говорить максимально тихо. Конечно, в такой ситуации паника тарабанит, что лучше в принципе помалкивать, но здравый смысл подсказывает, что и в полный голос разговоры охранников еле слышны, а уж их шёпот — и подавно. Поэтому пусть тишина и наступает, но наступает ненадолго. — Ебать приключение, конечно, — выдаёт Антон, когда адреналин утихает почти окончательно. — Да пиздец, — тут же соглашаясь, Арсений подгибает к себе длинные ноги и обнимает их. — Если выживу, никогда больше не буду пиздить чужие идеи для видео. — Я думал, мы тут боремся за «если не сяду», а тут «если выживу», — усмехается Арсений, повернувшись к Антону. — Тут уж как повезёт. — Ну да. Это тебе карма за воровство. — Это тебе вселенская благосклонность. Прикинь, сейчас бы вообще один здесь бегал от этих амбалов? Скажи спасибо. — Спасибо, — скорее издевательски произносит Арсений. — Зато в одиночку я не ронял бы книги. — Во-первых, книгу, — вновь, но уже по-доброму начинает спорить Антон, делая ударение на последний слог, — а, во-вторых, я извинился. — Извинился он. А если бы уже в соседних камерах сидели, как бы тогда извинялся? — Так, королева драмы, — Арсению приходится поджать подбородок с нижней губой, чтобы улыбаться не так сильно, ведь он вообще-то до глубины души шуточно оскорблён этой неосторожностью. — Вот будем сидеть, тогда будешь предъявлять. — Если будем сидеть, я тебе уже не предъявлять буду, а проклинать. Антон в ответ лишь цокает, закатив глаза. Но, пожалуй, эта шуточная перепалка в стрессовой ситуации как-никак помогает, разбавляя не самую приятную ситуацию, в которую они угодили. Стресс становится тише, либо же они чуть меньше обращают на него внимание, но самое главное: помогает. — Слышь, проклинатель, — Арсений тут же поворачивается к нему, откликаясь на свой «позывной». Аля «мистер проклинатель две тысячи». — Видео выкладывать не будешь? Арсений отрицательно мотает головой. — Я не выкладываю с работающих объектов от греха подальше. Мало ли. Да и не снимаю уже, как видишь, — Антон понимает. Теперь и ему уже не до съёмки. — Да. Я тоже. Некуда будет, к сожалению, вставлять твоё испуганное лицо, — проговаривает беззлобно, и на этот раз Арсений улыбается. — Но я что-нибудь придумаю. — Не сомневаюсь. И мысленно от шуток Антон возвращается к ответу Арсения и спрашивает через несколько секунд: — То есть ты не в первый раз на работающем? — Не в первый, да. Бывало и раньше. Не всегда понятно, работает это место или нет, запрещающие знаки, к примеру, есть и в заброшках. — Ну, тут согласен. — А ты? — Что? Был ли я на работающих? — в ответ следует кивок, и Антон, задумавшись, едва не повышает чисто инстинктивно голос. — Слушай, наверное, нет. Я так, типа… читаю обычно про объект. Чаще всего. Но было, что бегал от охраны и на заброшенных. И Антон начинает рассказывать увлекательную историю, будто в надежде скоротать время. Не то чтобы они планировали разговаривать и что-то обсуждать, но пока выходить отсюда всё равно опасно, о чём-то поговорить хочется больше, чем тупо сидеть в тишине, которая нарушается только чужим голосом из-за двери. Поэтому они разговаривают. Словно Арсений не злился на него с самого начала, словно Шастун никуда не уходил, чтобы отдалиться от колкостей Арсения: сейчас это кажется неважным. Сейчас они оба угодили в малоприятную ситуацию, — не зря говорят, что общий враг или общая беда сближает. Тут и то, и другое, — и пусть «сблизились» звучит слишком громко для них сейчас, но как минимум перестали друг на друга фыркать и препираться. Поначалу они стараются вслушиваться в чужие голоса, ведя диалог. Это не очень удобно: Арсений слушает Антона, параллельно прислушивается к тому, говорят ли ещё мужчины за дверью, совсем немного теряет нить рассказа своего собеседника и кое-как старается включиться снова. Антон делает примерно то же самое, когда говорит Арсений. Но в какой-то момент диалог увлекает настолько, что становится не до голосов за дверью. Будто бы они в принципе забывают, что здесь делают и почему тут оказались. Только тихие, шепотливые голоса друг друга служат кое-каким напоминанием: в обычном месте они разговаривали бы в полный голос. Именно это в какой-то момент заставляет Антона вспомнить, что они тут не одни. — И когда я туда захожу, вижу, что там раздолбано просто всё. Это совсем не похоже на… — Тихо. Арсений послушно замолкает, пусть и не понимает сначала, зачем. Отчасти даже пугается, прислушиваясь к тишине, которая и стала причиной, по которой Антон остановил его рассказ. — Слышишь? — спрашивает спустя несколько секунд, на что Арсений мотает отрицательно головой. — И я не слышу. Ушли? Арсений будто говорить разучился: пожимает плечами и через несколько секунд тихонько поднимается. Чувствует толику сожаления где-то внутри: нужно выходить, искать выход, прятаться от охранников, и это уж точно не лучше, чем спокойно сидеть и болтать с Антоном, удивляясь тому, что у них всё же есть точки соприкосновения. Они подходят к двери и прислушиваются снова к малейшим шорохам, — охрана могла просто закончить разговор, но оставаться на местах и при таком раскладе спалить их в два счёта. Но ничего не выдавало их присутствия: ни шаги, ни шмыганье, ни какие-либо другие звуки. Антон чувствует себя кошкой с отменным ночным зрением, когда нащупывает ручку двери и вопросительно смотрит на Арсения. Тот — несмело, но кивает, и Шастун тихо, осторожно, с максимальной ювелирностью открывает дверь, выглядывая в такую же кромешную темноту, как и здесь, но силуэтов охранников в щёлке он не замечает, так что открывает дверь шире, позволяя посмотреть ещё и Арсению. И только когда оба убеждаются в том, что опасности пока нет, — открывают дверь на полную и выходят, оглядываясь. Включать фонарики всё ещё немного не по себе, но Антон молча врубает свой, обводя им помещение, — с каким-никаким светом теперь до жути непривычно и светло, но намного комфортнее, чем без, — хотя Арсений моментально резко поворачивается, едва удерживая, чтобы не начать возмущаться, заставляя его выключить. — Нормально всё, — успокаивает Шастун сразу, как видит чужой взгляд. И всё действительно нормально: никто не бежит их ловить, поэтому пока можно выдохнуть: только вот, надолго ли, всё ещё неясно. — Как думаешь, куда они ушли? Антон ведёт фонарём от туннеля, из которого они, а там и охранники вышли, к противоположной этому туннелю двери, за которой, видимо, проход дальше. — Ты хотел спросить, куда нам идти, чтобы не нарваться на них лицом к лицу? — Думаю, что да, именно это и подразумевалось в вопросе. Конечно же, никто из них ответ ни на первый, ни на второй вопрос не знает: тут только действовать наобум. И оба, не сговариваясь, решают, что нужно дальше гнуть свою линию, поэтому идут к третьей оставшейся двери вместо того, чтобы повернуть назад. — Слушай, выключи фонарик, — просит Арсений шёпотом уже на автомате, по привычке. И Антон также тихо ему отвечает. — Зачем? — А если они всё же впереди и увидят свет от фонарика? — И что, мы вслепую будем идти? Мы в любом случае увидим свет от их фонариков, если что. Но Арсений не перестаёт смотреть на Антона многозначительным взглядом, в котором читается и просьба, и лёгкий укор, мол, так будет безопаснее. Приходится повиноваться со смиренным: — Ладно. И снова погрузить в темноту всё вокруг так, что даже Арсения рядом почти не видно: хоть бери за руку, чтобы не потеряться в этой пустоте. Приходится снова положиться на слух. На тихий звук шагов рядом, на чужое дыхание буквально в шаге, шум которого перебивает только стук собственного сердца. В такие моменты кажется, что оно не должно случать так громко, но это явно не на первом месте в списке того, что их сейчас волнует. Антон открывает дверь, ориентируется глазами на стены рядом и кое-как разглядывает проход дальше, нащупывая плечо Арсения и подталкивая его вперёд. Будто ему действительно нужно чувствовать, что тот никуда не пропал. Поэтому, тихонько закрыв за ними дверь, Антон подходит максимально близко: так, что их руки при ходьбе соприкасаются, и идёт вместе с Арсением вперёд, заглядывая за углы, чтобы удостовериться, что за ними никого. Теперь уже, к сожалению, не до разговоров, и недорассказанная Арсением история повисает в воздухе, но это тоже волнует мало. Важнее — выбраться отсюда из этого подобия лабиринта и выйти на спасительный свет. Глаза снова кое-как привыкают к темноте после фонарика, Арсений рядом виден довольно хорошо, как и очертания кабелей на стенах, дверей и предметов, но не охранников. Охрана как будто осталась позади, и кажется, что они совсем зря ходят без фонариков, боясь, что свет могут заметить, но Антон теперь включать не рискует. Арсений — тем более. Пусть и оба постепенно действительно расслабляются: уже и дышат нормально, и шагают не семимильными шагами. Только вот оказываются на очередной развилке, и это ни одного, ни другого совершенно не радует. Арсений смотрит на Антона, Антон — на Арсения, оба жмут плечами, после чего Шастун шагает направо, надеясь, что выход из этого огромного бункера где-то близко, потому что потеряться во всём этом не хочется. Он думает, что уже вряд ли вспомнит дорогу назад, и пытается не думать о том, как долго они будут искать обратный путь, если везде будет только тупик. Возможно, действительно стоило каким-то образом пробраться мимо охраны и пойти назад ещё тогда, когда они только поняли, что здесь не одни. Ощущается это неприятно, как в жутких хоррор-играх, где помещение меняется само по себе, и, возвращаясь, ты не находишь путь обратно, потому что там уже тупик. Как и впереди. Помещение начинает сужаться, стены приближаться друг к другу, а из этой ловушки выхода не оказывается. Антон и сам не понимает, зачем вспоминает все самые страшные игры и фильмы, — подсознание само подкидывает глупые картинки, которые пусть и не являются правдивыми, но сейчас пугают. Когда идёшь по тёмному коридору, привидения за спиной нет, но иррационально хочется быстрее добежать до кровати и спрятаться под одеяло. Сейчас хочется того же. Арсению, по всей видимости, тоже, — Антон поворачивает на него голову, когда тот в очередной раз оборачивается назад, и видит, что Попов — как человек, который съел лимон, но старается держать лицо, мол, да всё нормально, да совсем не кисло, а мышцы лица самостоятельно дёргаются и скукоживаются. — Эй, — Арсений почти пугается его внезапного голоса после долгой тишины, и резко на него поворачивается. Антон же чувствует себя трясущимся от страха человеком в кинотеатре на фильме ужасов, который в то время, как боится сам, пытается успокоить боящегося рядом друга. — Всё нормально будет. Арсений заглядывает в первую после поворота на развилке комнату и, шагая дальше, тяжело вздыхает, поджав губы. — Серьёзно. Мы уже дохера прошли, скоро должен быть выход. Ну или тупик, — Арсений усмехается, но молчит. — Да и даже если поймают… — кажется, у Антон стадия «отчаяние». — Ну, что они сделают? Штраф впаяют? — Ага. Отпиздят, посадят, если оставят в живых, всего-то, — Антон цокает: — Ты точно королева драмы. Это вроде даже не уголовка, если я ничего не путаю. Арсений не отвечает. Заглядывает в ещё одно помещение, но даже не заходит. Поворачивает по коридору налево вместе с Антоном. — Ну слушай, даже если сядем… — продолжает Антон, и на этот раз у него получается даже вызвать совсем тихий смех у Арсения: миссия отчасти выполнена. — Что дальше? «Даже если умрём»? В конце коридора их встречает небольшая герметичная дверь с круглой ручкой, на которую Антон отвлекается, чтобы раскрутить. Приходится приложить усилия, поскольку та уже кажется слегка проржавевшей, но открыть получается, благодаря чему они выходят в очередной коридор, который Шастун уже, чуть прислушавшись, освещает фонариком, всё же рискуя его включить. Метрах в трёх есть две двери: на правой стороне туннеля обычная, железная, на левой — герметичная дверь с двумя круглыми ручками, а впереди чуть подальше — виднеется вход в ещё одно помещение, но уже без двери, лишь проём. — Ну, пошли. Заключает Антон и шагает вперёд. Первая дверь, которую он дёргает, оказывается справа, поскольку открыть её на прядок легче: всего лишь нажать на ручку, толкнуть, и они проникают в комнату с большим генератором впереди, который стоит перпендикулярно двери, в которую они зашли. Дальше они даже не заходят, осматривая её с порога: без того становится понятно, что больше здесь ничего интересного нет. Дверь в следующее помещение, в которое они решают попытаться пройти, оказывается на противоположной стене, — герметичная. Антон вручает фонарик Арсению, который светит на две круглые ручки, а сам — хватается двумя руками за одну из них, пытается провернуть, но та не поддаётся. Заржавела, но уже явно сильнее, чем предыдущая, так что шпиль, который въелся в стену сверху, не планирует раскручиваться и опускаться. — Не получается? Арсений чувствует себя маленьким ребёнком, который помогает держать инструменты, пока папа разбирается с каким-то механизмом. И этот маленький ребёнок вроде хочет помочь, но не понимает, как, и остаётся только хлопать ресницами и наблюдать за тем, как справляются взрослые, — в данной ситуации Антон, который сжимает челюсти, жмурится, пытаясь раскрутить ручку, которая не поддаётся, и в итоге с кряхтением отходит. — Нет. Вообще не поддаётся. Пойдём, посмотрим, что дальше. Они отходят от этой двери и идут к проёму, который находится прямо по коридору. Но и там не оказывается ровным счётом ничего: лишь помещение меньше, чем три на три метра с одним одиноким и абсолютно пустым стеллажом. Кажется, теперь действительно с лёгкостью можно сказать, что они забрели в тупик. — Ну, прекрасно, — саркастически замечает Арсений. — Нормально всё. У нас ещё есть один путь на развилке. Помнишь? Арсений помнит, но его уже всё это начинает порядком злить. Кажется, что и там они не найдут выхода, кажется, что они тут действительно застряли, а ещё ему кажется, что эта злость поможет раскрутить ручку той неподдающейся двери, поэтому он подходит и пробует сам, вручив фонарик обратно Антону, — на этот раз даже без перчаток. Но не получается. Не поддаётся. Так что с тяжёлым вздохом ему остаётся лишь смириться и пойти назад вместе с Антоном, к той самой развилке. Они выходят из этого небольшого коридорчика, которой был за герметичной дверью, и шагают назад по туннелю: до развилки недалеко. Всего лишь пройти немного прямо, повернуть направо, пройти две двери и проверить ещё одну сторону, куда они не ходили. Антон на всякий случай снова выключает фонарик, шагает за раздражённым Арсением, у которого раздражённые даже шаги, и доходит до первого поворота направо, почти поравнявшись с ним. Остаётся буквально метр, прежде чем они повернут, но совсем неожиданный звук открывания двери и шагов заставляет Антона схватить Арсения за руку, чтобы тот не вылетел за угол, и остановиться на месте. Хватка оказывается грубее, чем он хотел, а касание — дольше, потому что всё внимание сосредотачивается на шагах одной и второй пары ног, которые, по всей видимости, выходят из двери, которая следует почти сразу за поворотом. Казалось бы, надо бежать обратно, потому что до развилки они ещё не дошли, но оба буквально врастают в пол и не могут подвинуться, — если бы мужчины зашли за угол, спалили бы их моментально. — Ты реально думаешь, что кто-то залез? — чужой голос кажется так близко, но слышится почти плохо из-за ощущения лёгкой ваты в ушах. Хватка Антона на руке Арсения — сильная, почти болезненная, и она не ослабевает, но теперь уже не чтобы его удержать, а чтобы морально удержаться за кого-то самому. — Понятия не имею, — пульс бьёт в горле, а внутри всё холодеет. Даже в темноте, которая лишь немного освещается светом от фонариков охраны, можно заметить бледность лица Арсения. — Но ты же слышал звук. Что это? Крысы? Саня бы вышел уже давно, не будет же он от нас прятаться. — Да хуй его знает, — Антон вдруг начинает соображать, что, кажется, лучше отсюда валить. Хотя бы… в тупик. — Блять. Ладно. Ты иди допроверь оставшиеся комнаты, а я дальше пойду. Тут уже недалеко до выхода. Антон понимает, почти совсем не моргая, что отсюда действительно лучше валить. Но вместе с этим понимает и кое-что ещё: недалеко выход. — Ага, если они ещё не смылись через него. Антон чувствует всей душой, что нужно валить вот сейчас, и только на этот раз это работает. Он тянет Арсения чуть на себя, обращая тем самым его внимание, кивает в обратную сторону, в сторону того тупика, куда они зашли, и максимально тихо шагает, отпуская, наконец, его руку. — Дойдём до него, поднимемся наверх и спросим у Сани. Может, он чего видел, этот придурок. Если вернулся, — слышится уже сзади, пока Арсений с Антоном семенят к первой герметичной двери, которая, к счастью, ими же уже была открыта. Когда они к ней подбегают, он уже толкает Арсения в спину, чтобы тот заходил быстрее, прикрывает за ними эту дверь и начинает мысленно метаться, куда сунуться, — дверь с двумя ручками не поддаётся, впереди пустое небольшое помещение, а в комнате с генератором совсем негде спрятаться. Паника всё сильнее отбивает в горле, в голове, в ушах, бежать больше некуда, а каждая секунда кажется решающей: сюда вот-вот могут зайти, и по внутренним ощущениям у них уже нет ни одной чёртовой секунды. Арсений — тяжело дышит и кидается к первой двери, за которой генератор, но Антон моментально его снова хватает за руку, — адреналин бьёт в голову, заставляя соображать, — и буквально тащит в то помещение впереди, кидая тихое: — Сюда. Куда — «сюда», Арсений разбирается не сразу, но покорно следует за Антоном, не сопротивляясь, поскольку сам на панике соображает не лучшим образом. Антону принимать такие решения, когда он с кем-то — тяжелее, чем когда один, поскольку теперь он отвечает не только за свою жизнь, но и за жизнь Арсения, которого утаскивает в небольшую комнатку, где в общем-то тоже спрятаться совсем негде. За исключением стенки возле дверного проёма, которая отделяет это помещение от коридора. И эта стенка — длиной меньше метра, но она единственное, что остаётся, когда они слышат звук открывания двери в этот самый коридор. Антон хватает Арсения моментально за плечи и зажимает его в угол той стеночки, совмещённой с проходом, а сам, чтобы его совсем не было видно, — прижимается к Арсению чуть ли не вплотную, замирая и на несколько секунд задерживая дыхание. В голове сразу стучит: нужно было нырять в комнату с генератором, нужно был снять рюкзак с плеч, нужно было ещё раз попытаться открыть ту неподдающуюся дверь, но теперь уже поздно делать что-либо ещё. Теперь, когда он слышит шаги по туннелю, видит мелькание фонарика, когда мужчина обводит им весь коридор, и прижимает Арсения к стене, крепко держа за плечи. Арсений — в ахуе, но сейчас не до возмущений насчёт личного пространства, сейчас иррационально хочется прижаться к источнику тепла, чтобы не было так… жутко, но тут даже пошевелиться кажется преступлением против себя же самого. Поэтому всё, что он делает, это максимально замирает и дышит Антону в плечо, пока пульс бьёт под двести. В нос помимо воздуха бьёт чужой приятный одеколон, который, видимо, остался на одежде, и Арсений вдыхает его сильнее: это будто помогает немного прийти в себя. Как и чужие руки на плечах, — Антон ослабляет хватку, но не убирает их. Как и чужое тело, которое почти прижато к его. Это не неприятно, не противно, из рук Антона не хочется выскользнуть, — хотя, казалось бы, он фыркал на него всё первое время. Но это — действие страха, адреналина и прочих факторов этой ситуации. Ничего более. Скорее всего. В тишине шаги слышны хорошо. Слышно, как они приближаются, слышно, как открывается дверь, — обычная железная, в комнату с генератором, — слышно, как шаги слегка отдаляются, — вероятно, мужчина заходит в эту комнату. Антон не спешит радоваться тому, что они не там: возможно, сюда охранник зайдет тоже, и от этой мысли сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет через горло наружу. Антон осматривает перед собой темную макушку Арсения и постепенно опускает взгляд в глаза, которые как будто блестят, пусть и без света. Арсений — смотрит на него настороженно, немного испуганно, а Антон, к сожалению, возможности успокоить сейчас не имеет. Только сжимает чуть сильнее его плечи и тут же расслабляет пальцы, будто сделав некий поддерживающий жест, пока они ждут долгие секунды того, что будет происходить дальше. Слышен хлопок железной двери, и снова в коридоре раздаются шаги, — мужчина вышел из генераторной и остановился посреди коридора, светя фонариком в помещение, где находятся они. Антон, как только видит этот свет, — прикрывает глаза, сдвигает брови к переносице и чуть ближе прислоняется к Арсению, а Арсений же на совершенном автомате поднимает руку и цепляется за предплечье Антона, будто если он вцепится, — сюда никто не зайдёт. Дыхание учащается конкретно, пальцы слегка подрагивают, а он снова смотрит на Антона в каком-то ожидании, словно тот скажет, что им делать. Антон не говорит. Только снова смотрит в ответ, слышит шаги в их сторону и чувствует ещё более цепкую хватку на своей руке. А сам жмурится, вжимается в Арсения и повторяет только «нет» у себя в голове. В какой-то момент это, кажется, работает. Он спиной чувствовал, что его вот-вот схватят, но шаги останавливаются буквально в паре метрах. Фонарик ещё буквально несколько секунд светит в их комнату, а после — пропадает. А шаги отдаляются. Расслабляться ещё рано, но облегчение уже начинает прокатываться по телу, пусть и пока нерешительно. Их глаза снова встречаются. И у того, и у другого оказывается сильнейшее отсутствие веры в то, что мужчина сюда не зашёл. А когда они слышат, как за ним закрывается та входная в этот коридор герметичная дверь, — выдыхают физически и морально. Антон отлипает от Арсения сразу же, прижимается спиной к стене и отрицательно мотает головой, дыша так, будто не стоял на месте, а бежал несколько километров. Арсений — примерно в таком же состоянии. Усмехается, опускает глаза и проводит ладонью по лицу. — Пиздец. — Пиздец. И даже тихонько смеётся от пережитых эмоций. Это — точно хлеще, чем на американских горках. Они больше не находят слов, да и сейчас не нужно, кажется. В голове пусто за исключением одной мысли: их не поймали. И они всё ещё могут выбраться отсюда. Кое-как придя в себя, Арсений достаёт бутылку воды, дает Антону, чтобы тот попил, — Шастун пьёт точно так же, как и в первый раз, — а затем и сам делает несколько глотков, выходя в коридор, пока Антон ещё остаётся на какое-то время в помещении, тупо осматривая стены. Теперь расслабиться действительно можно. Даже посидеть тут несколько минут, выйти и пойти дальше, к той развилке, а там и на выход, — ведь, по словам охранников, он уже недалеко. И это радует. Сильнее, чем что-либо ещё в их ситуации. Только вот почему-то, когда он слышит голос Арсения, который говорит: — Антон. Его кое-что в нём настораживает. Почему-то этот голос невеселый, почему-то в нём нет радостных ноток от того, что их не поймали. Это заставляет в то же мгновение отлипнуть от стены и прокрутить в голове несколько вариантов: им показалось? Охранник не вышел? Но, включив фонарик и прошагав по коридору, он никого, кроме Арсения, стоящего возле закрытой двери со своим включённым фонариком, не видит. А у того — глаза примерно такие же, какие были всего пару минут назад, когда здесь бродил тот мужчина. Остановившись в нескольких шагах, Шастун смотрит вопросительно, приподняв брови, потому что по одному лицу сложно сообразить, что произошло. И даже после: — Кажется, у нас проблемы. Ничего яснее не становится. Антон уже хочет было спросить, но слова не выходят: вместо этого он тупо раскрывает губы, смотрит на Арсения, а там и на дверь, перед которой тот стоит. Оглядывал её, светит фонариком, и в какой-то момент… до него доходит. — Закрыта? Бросает быстро, встречая почти виноватый взгляд Арсения, будто это он их сюда затащил. Дверь оказывается закрыта охранником снаружи, а внутри ручки нет, — такое они уже встречали за всё время, проведенное здесь, но что для Антона сейчас становится очевидно, пока всё тело напрягается в липком страхе: нужно действовать. — Стучи, пока они не ушли, — командует он и шагает к двери, потому что они в чёртовом тупике, из которого какой угодно ценой нужно выбираться. — Чтобы нас поймали? — А ты хочешь застрять здесь, я не понимаю? У нас даже сети нет, чтобы позвонить кому-то, — от нервов Антон уже повышает голос и совершенно не понимает сопротивления Арсения. — Слушай, там в каком-то журнале были недавние даты, наверху камеры, я не думаю, что они отсюда надолго уходят. — Ты хочешь это проверить? Ты, блять, хочешь это проверить? — Я хочу ещё раз попробовать открыть эту дверь, — он кивает на ту, что не поддавалась им, с двумя круглыми ручками. — А если за ней не будет прохода? — Шастун снова звучит убедительно, как голос разума. Остаться здесь вместо того, чтобы достучаться и докричаться до охранников, от которых они потом могут получить, кажется худшим вариантом из этих двух плохих. — По-твоему, выплатить штраф за проникновение страшнее, чем здесь застрять? Я же говорил, что это не уголовка. Сам лично про это читал. Арсений замолкает, но смотрит на Антона грустным, чуть ли не жалобным взглядом, который Шастун совсем не понимает. Даже если предположить, что их после поимки отпиздит охрана, это всё равно кажется гуманнее, чем умереть здесь от обезвоживания и голода. Выбирать не из чего, и Антон шагает к двери, чтобы начать стучать фонариком и пытаться докричаться, пока Арсений несмело отходит в сторону, но следом тихо говорит: — За первое не уголовка. — Что? — Шастун останавливается у двери, поворачиваясь на него. — Не уголовка, только если раньше не привлекали за проникновение на охраняемые объекты. За повторное могут посадить. — Ну? — Антон поначалу не видит противоречия, потому что он сам в такой ситуации впервые, но когда до него доходит, благодаря в том числе взгляду Арсения, всё вдруг встаёт на свои места. — Блять. Тебя уже ловили, — говорит, как очевидный теперь факт, на что Арсений шумно выдыхает, поджав губы, и прислоняется спиной к стене. — Я тебя, конечно, не буду останавливать, я здесь не один и всё понимаю. Арсений — опускает глаза в пол. Шастун же наоборот: поднимает и голову и глаза к потолку, соображая. Пытаясь соображать. Потому что как в такой ситуации сделать верный выбор? Смелость за последствия какого действия на себя взять? Он прикрывает глаза, не опуская головы. Всего несколько секунд на принятие какого-никакого решения в полной тишине помещения. Будто он просто оттягивает до момента, когда уже стучать и звать кого-то будет бессмысленно. Но на деле действительно думает. Когда в голове кое-как что-то сформировывается, он опускает глаза на притаившегося Арсения, обводит взглядом его бледное лицо, опущенные глаза, забавный нос-кнопку, руки, убранные за спину, и выдыхает почти устало: — Окей. Попробуем открыть дверь или поищем… вентиляцию, как в фильмах, не знаю. Что он творит, сам не понимает, но понимает, что не может так Арсения подставить. Даже если Арсений ему по сути — никто. И именно это удивляет самого Арсения больше всего, когда он слышит вердикт Антона. Поднимает на него ещё более удивлённые глаза, чем тогда, когда тот попил необычным способом из его бутылки, и даже не может произнести «спасибо», пусть и внутри разливается тёплое чувство благодарности. Но и вместе с этим страха. Из-за него, из-за Арсения, они могут действительно тут застрять. Его хватает лишь на удивленное и тихое: — Ты серьезно? В то время как Шастун идёт к генераторной комнате. — Да, — отвечает уже более обыденным тоном, повернувшись. — Если у нас ничего не выйдет… на крайний случай позвоним в сто двенадцать, для него не нужна сеть, — он жмет плечами и заходит в комнату, оставляя Арсения одного в темноте с диким диссонансом: ещё всего какое-то недолгое время назад он думал, что Антон — человек легкомысленный и несобранный, но из раза в раз убеждается в обратном. Стоять истуканом не хочется, пока «кто-то взрослый» с чем-то разберется и что-то найдет. Но и тупо ходить за Антоном, как ребёнок за мамой в торговом центре, тоже будет странно, так что он мнётся несколько секунд, кладёт фонарик на пол, чтобы тот более-менее светил в нужную сторону, и снова пытается раскрутить ручку двери. Но та совершенно не хочет поддаваться. Он достаёт перчатки, надевает их и пробует опять, чуть ли не кряхтя, в то время как выходит Антон, — Арсений уже хочет было спросить, но осекается: если бы что-то было, его уже тащили бы в ту комнату. Никакой вентиляции, как в фильмах, здесь нет, — хотя в некоторых заброшенных бункерах Арсений нечто похожее видел. И почему им не везёт таким образом сейчас, не понимает. — Да сука, — ругается на дверь и чуть ли не пинает её ногой, нервно отходя в сторону. — Эй, — Антон тут же подходит к нему и инстинктивно, осторожно касается его лопатки. — Успокойся. — Что успокойся? — почти злобно возмущается Арсений, но не отходит. Не разрывает прикосновения. — Успокойся. — Мы не откроем эту чертову дверь, никуда отсюда не выйдем и никто нам не поможет, — конкретно заводится Арсений, эмоционально обрисовывая ему положение дел. — Ещё что? — А что ещё? Тебе штраф, я сяду и буду гнить несколько лет в тюрьме просто из-за какой-то ерунды. Из-за того, что блять… просто хотел снять крутое видео. Это пиздец. — Всё? — Что? — он смотрит обреченно, непонимающе в абсолютно спокойные глаза напротив. — Ты закончил? Попробуем теперь вместе открыть? Арсений тупо пялится на Антона несколько секунд, хлопая ресницами, пока постепенно за эти негативные эмоции накатывает стыд. Потому что вдруг осознаёт, что это — не то, что сейчас нужно. Он почти уверен, что внутри Шастун паникует тоже, но вместо того, чтобы выливать это наружу, каким-то чудом успокаивает своим же спокойствием, голосом и касанием. И Арсений сдувается. — Да, да… Конечно, давай, — говорит уже тише и шагает к двери. Шастун для удобства снимает рюкзак, Арсений — делает то же самое, отставляя его к стеночке. На полу теперь лежат два фонарика, более-менее освещая помещение, а они встают по обе стороны от круглой ручки. — Так, крути на себя. Окей? Арсений кивает, хватается за ручку и, когда слышит: — Давай. Прикладывает все усилия, чтобы прокрутить её на себя, в то время как Антон — крутит от себя и на Арсения. Идея кажется вполне закономерной: не получилось у одного, имеет смысл задействовать силы сразу двух взрослых мужчин, шансы увеличиваются в два раза. Однако даже сейчас процесс идёт крайне туго: Арсений напрягается, жмурится, пытается провернуть будучи всё в тех же перчатках, но как только начинает чувствовать, что механизм кое-как поддаётся, — и у него, и у Антона заканчиваются силы, и им приходится отпустить ручку, чтобы перевести дух. — Кажется, получается, — говорит тихо сквозь прерывистые вздохи, поскольку задержал дыхание, когда пытался провернуть ручку. — Да? — Я чувствую, немного поддаётся. Давай, пробуем ещё. И за эту надежду они цепляются, как и за круглую ручку в таком же положении, как и были. Снова прикладывают все усилия, налегая вдвоём, и уже спустя несколько секунд Антон чувствует тоже, что постепенно, по миллиметру, но механизм действительно им поддаётся. И это заставляет не останавливаться. — Давай-давай, получается, — зачем-то мотивационно произносит Арсений. Обхватывает поудобнее руками, тянет в свою сторону, и мысленно уже выдыхает, когда чувствует, что спустя множество усилий и несколько сантиметров такой прокрутки, ручка идёт уже намного легче. Настолько, что Антон отпускает её и предоставляет Арсению возможность довернуть до конца самому, что происходит довольно быстро. Внутри — всё замирает. Казалось бы, вторая ручка тоже может оказаться неподдающейся для них, но Антон уже переживает насчёт того, что за этой дверью. Либо проход дальше, либо очередной тупик. Со второй ручкой справиться оказывается гораздо легче. Помощь Антона не требуется совсем: после того, как заканчивает с первой, Арсений кидается ко второй и уже без проблем и без особых усилий раскручивает её до конца, шумно, медленно выдыхая. — Ну что? — вопрос риторический, но Арсений останавливается и не спешит открывать дверь. Потому что пока она закрыта, надежда ещё есть. — Давай проверим, насколько у нас плохое положение дел. Антон берется за ручку и смотрит на Арсения, будто ждёт отмашки. Та является ему в виде короткого кивка, после которого он тянет на себя дверь и открывает им проход в очередную темноту. Антон сразу же рыпается за фонариком с пола, Арсений — пытается разглядеть что-то в темноте, но уже спустя пару секунд оба видят очередной туннель, и то, что сжалось перед открытием двери, расслабляется и начинает с очередной крупицей надежды биться. Они стоят ещё несколько мгновений, светя в проход, где практически ничего, кроме стен по бокам, не видно. Стоят и мнутся на пороге: боятся зайти и боятся снова нарваться на тупик. — Охранник сказал, что они поднимутся наверх и спросят, был бы здесь кто-то. — Да, — соглашается, хотя в тот момент, когда это было озвучено, не лучшим образом воспринимал информацию. — Нам нужно выйти раньше них. Пошли. Антон говорит так уверенно, будто знает, что этот путь ведёт к выходу. И действует также: берет свой рюкзак, надевает на плечи, подает рюкзак Арсения ему же вместе с фонариком, вздыхает и шагает в темноту. В прямом смысле в темноту: фонарики они с Арсением снова выключают. Тактика «тихо пробираться и пытаться ни во что не врезаться» снова в действии. Они захлопывают за собой дверь, идут почти на ощупь вперёд и постепенно понимают, что их опасения не оправдываются, поскольку они действительно не выходят в тупик. Лишь встречают по пути двери в какие-то комнаты, что ещё больше убеждает их в том, что они действительно вышли в коридор. И спустя какое-то время, за которое они тихо пробираются прямиком по туннелю, им снова попадается развилка, которая ведёт либо налево, либо направо. Много времени им не требуется, чтобы сложить факты и решить, что путь слева, вероятнее всего, заставит их встретиться лицом к лицу с охранниками, которые пойдут как раз с той стороны. Они переглядываются, — даже в темноте обмениваются этим ясным пониманием, что им нужно направо. Туда и сворачивают, вместе с этим осознавая и ещё одну вещь: нужно торопиться. Но и об этом они не говорят, боясь лишний раз подышать, потому что где-то в этих коридорах бродят два человека с оружием, и даже мысль о выходе, который, по словам одного из них, недалеко, не расслабляет, потому что нужно быть каждую секунду начеку. Единственное, что они делают, — ускоряются и оборачиваются чуть ли не каждую секунду. То, что их убеждает в правильности выбора стороны на развилке, происходит спустя несколько шагов: они действительно слышат сзади голоса и какие-то звуки. Благодаря тому, что это — туннель, эти звуки отражаются от стен и эхом доносятся довольно чётко, заставляя их теперь в буквальном смысле побежать: Арсений реагирует первым, а спустя секунду — за ним тихонько, чтобы не шуметь, начинает бежать Антон. В комнаты они не заходят, не заглядывают и даже не думают спрятаться, лишь быстро пробираются по коридору, сворачивают, чуть не врезаясь в стену, и не останавливаются, даже несмотря на то, что охрана уже позади. Выбегают на очередную развилку, сворачивают налево, когда Антон шепчет сбивчивое: — Сюда. И пусть сам Шастун не знает, чем руководствуется, Арсений бежит за ним следом, не думая перечить. Но даже когда в конце коридора они встречают очередную герметичную дверь, — не понимают, правильный ли сделали выбор. Останавливаются у неё, пытаясь отдышаться, однако долго не думают. Антон тут же подходит к ручке, слышит от Арсения шёпот: — Только тихо. И принимается как можно тише раскручивать ручку, но при этом не задерживаться. Постоянно кажется, будто им дышат в спину, будто как глупых мышек вот-вот поймают, будто даже дают им фору, а сейчас — вот-вот прихлопнут, и это чувство заставляет Арсения поёжиться и попытаться вглядеться в темноту сзади, пока Антон разбирается с дверью. И ему почти видится силуэт: всё тот же обман его мозга, игра воображения, но сердце и так переволнованное подскакивает, падает, а он — замирает, пытаясь прислушаться к здравому смыслу, который напоминает, что если бы кто-то был так рядом, на них бы уже выбежали и их бы уже схватили. Там никого нет. А Арсений упустил момент, когда его нервы так успели расшататься за всё это время. Но это и неудивительно: это — не призраки. Это — реальная опасность, потому что неизвестно, что у этих двух в головах. А их здесь в случае чего никто не услышит. — Эй, — Антон так внезапно отрывает Арсения от разглядывания темноты, что тот почти пугается, резко поворачиваясь обратно. Не заметил, как он, кивающий в сторону прохода, успел открыть дверь. Арсений не стопорится: идёт сразу же, выходя в уже знакомое, но другое место, от которого накатывает чудовищное облегчение. Это даже не сравнится с тем облегчением, как когда в школе человек, не выучивший урок, идёт первым в списке журнала, а преподаватель решает пойти с конца списка, это не сравнится, пожалуй, ни с чем, потому что они выходят и видят лестницу, в точности напоминающую ту, по которой они спустились в этот бункер на несколько этажей. — Не может быть, — выдыхает тихо Арсений, подняв голову наверх, пока Антон предусмотрительно закрывает за ними дверь и даже закручивает ручку, чтобы в случае чего задержать охрану. Они нашли выход, и это произошло, пожалуй, так неожиданно, что почти не верится. Остаётся только подняться, выйти на улицу и вылезти отсюда, о чём они мечтали по ощущениям часов десять, на деле — намного меньше, конечно же. Но ощущается эта ночь безумно длинной. — Как я люблю приключения и как я рад, что всё это закончилось, — Арсений даже слабо улыбается и мотает головой, после чего слышит поравнявшегося с ним Антона. — Никогда больше не пойду на квесты, где надо откуда-то выбираться и искать выход. Арсений усмехается, бросив на Антона быстрый взгляд. Он с ним солидарен. И всё-таки торопиться ещё имеет смысл. Они подходят к лестнице, которая выглядит так же ненадёжно, как и та, по которой они спускались, но выбора у них нет, и приходится подниматься, ощущая толчки внутреннего воодушевления. Первый этаж, второй, третий: они идут без особой спешки, но и медлить не решают тоже. Шастун семенит первый, перешагивая ненадёжные ступеньки. По всей видимости, кто-то был осведомлён об их шаткости, поскольку местами были видны заменённые: на контрасте со старыми было заметно особенно хорошо. И всё-таки кое-где сильно скрипело, где-то — ступенька отсутствовала в принципе так, что приходилось перешагивать пустое пространство, чтобы не провалиться. Но и в этот раз происходит кое-что, что напоминает им: расслабляться рано. Замерев на ступеньках, оба оборачиваются на резкий звук снизу, который скорее в силу эха кажется громким, а раздаётся из-за той закрытой двери, но именно это заставляет поторопиться, — они так близки к выходу, что сейчас просто не могут попасться. Антон, который идёт спереди, начинает шагать быстрее, Арсений — от неожиданности почти бежит по ступенькам, одновременно прислушиваясь к возможным звукам и оборачиваясь назад, будто в метре от него действительно кто-то бежит. Но это лишь инстинктивно. Только вот это, — а именно, сосредоточенность на нескольких вещах сразу, — является его ошибкой и причиной, по которой он сосредотачивается не на том, на чём нужно. Не на ступеньках, по которым бежит. Когда нога проваливается в дыру между двумя ступенями, а Арсений падает с глухим звуком, от резкой боли и в одной, и в другой ноге с губ почти срывается крик, и какая сила воли, какие инстинкты его сдерживают, он так и не понимает. Только сжимает губы посильнее, потому что так шуметь нельзя точно, жмурится до пятен перед глазами, — хотя они скорее появляются от резкой тупой боли в зажатой теперь двумя ступенями ноге и от боли в рёбрах, которыми Арсений ударяется о ступеньки выше. В кончиках глаз проступают слёзы. Арсений, будучи не в состоянии выплеснуть боль хотя бы минимально, не решает даже двигаться, — сил на это, впрочем, совсем нет. Как и на то, чтобы вытащить ногу из дыры. Как и на то, чтобы пошевелить другой ногой, на которую в том числе неудачно приземлился. Он всегда в таких местах был осторожен, но сегодня — всё идёт не по плану, а Арсений к таким ситуациям не привык. Поэтому и соображать, что делать дальше, он не может: чувствует только пульсирующую от боли ногу, тихонько мычит и медленно, шумно выдыхает в попытке адекватно держаться в сознании. Антон возникает сверху, резко присаживаясь рядом. Говорит: — Схвати меня за руку. И Арсений тут же за него хватается чуть ниже локтя и хватается сильно, вцепляясь мёртвой хваткой, но совершенно инстинктивно, потому что ему больно. И эту боль хочется куда-то вылить, — криком нельзя, потому что сбегутся, а Антон рядом услужливо подаёт ему свою руку и не пытается вырвать даже после хватки Арсения, которому это действительно помогает держать рот на замке: он лишь открывает глаза и тяжело дышит, замечая тёмные пятна в поле зрения. — Нужно вытащить ногу. Арсений хочет запротестовать, потому что он не готов ни к каким манипуляциям, но даже на это у него нет сил. Он одной рукой держится за ступеньку, другой — за Антона и не хочет ничего делать, но Антон, который уверен, что у него точно появится после этой хватки на руке синяк, подползает ближе и кладёт вторую ладонь на плечо. Только со следующей фразы Арсений замечает, что голос Антона дрожит. — Давай, Арс, помоги мне. Обопрись другой ногой о ступеньку, я помогу тебе вытянуть ногу. Арсению требуется несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и силами, даже несмотря на то, что у них не то чтобы это время есть, — охранники всё ещё ходят где-то неподалёку. Но Антон его не торопит, даёт время, и Арсений, повинуясь ему, когда первая самая сильная боль пусть не проходит, но становится чуть тише, пытается отлипнуть от ступенек, на которые приземлился рёбрами, опереться о другую ногу и присесть на неё, чтобы было удобнее. Но тут же он понимает, что опереться о другую ногу затея не из лучших, — малейшее движение отдаёт очередной пульсирующей болью, от которой пальцы ходят ходуном и слезятся глаза, поскольку нога подвернулась слишком неудачно. Поэтому он, как можно меньше пытается опираться о вторую ногу тоже и просто садится на холодную ступеньку, морщась. В таком состоянии один он вряд ли смог бы справиться, а сейчас ему невероятно помогает Антон. Осторожно просовывает свою свободную руку, за которую не держится Арсений, между двумя ступеньками в эту дыру, касается ноги Арсения и медленно тянет её наверх, пытаясь не задевать о ступени. Арсений молча на это смотрит, морщится, но не от того, что Антон делает что-то не так: сейчас любое движение ощущается невероятно болезненно. Но он не дёргается, не просит остановиться, а терпит и смотрит на свою ногу и на руку Антона на ней. Тот вытаскивает ногу из дыры, не задевая ступнёй ступеньки, и Арсений шумно выдыхает, более-менее приходя в себя после первых, самых болезненных минут. Только сейчас он отпускает его руку. — Ты как? — обеспокоенно спрашивает Антон, замечая, как Арсений осторожно дотрагивается до своей ноги, которая подвернулась в районе голеностопа. Поставив на ступеньку ногу Арсения, которую он вытянул из двух ступеней, Антон осторожно берёт вторую подвернувшуюся, для удобства чуть вытягивает её и фиксирует на своей, осторожно укладывая на неё ладонь. — Нормально… Нормально, — неуверенно и глухо произносит Арсений, сглатывая. Садится поудобнее, медленно выдыхает и чуть мотает головой, возвращаясь в нормальное сознание. Ситуация отвратительная. И не так беспокоит его нога, которая провалилась между ступенек, — гематому от удара он переживёт, — но с той, на которую он упал, всё серьёзнее. Он боится даже попробовать наступить на неё, в то время как им всё-таки нужно как можно скорее отсюда выбираться, — они уже слышали какой-то звук снизу, и в этом абсолютно ничего хорошего нет. Как и в том, что Антону приходится с ним здесь возиться, при этом тоже рискуя. Рискуя, как и в тот момент, когда их закрыли в том туннеле, и ему пришлось отказаться от идеи позвать на помощь охрану, когда как выхода оттуда могло не оказаться. И Арсению за всё это становится уже неловко, — он Антону никто, чтобы тот так рисковал. — Ты… — Арсений прикрывает на пару секунд глаза. — Ты можешь идти, если что. Они сейчас могут подняться. — Совсем дурак, что ли? Какой идти? Сейчас я уйду, тебя поймают, и ты меня сдашь за то, что я оставил тебя. И очевидно, что Антон говорит это в шутку, потому что говорит с улыбкой. У Арсения следом наползает неконтролируемая усмешка, а внутри теплеет очередной комок невероятной благодарности. Он ведь и не мог подумать поначалу, что Антон окажется таким, потому что всегда видел его ребёнком. По каким-то вырезкам из видео, по их первому сегодняшнему общению, а он его спасает. Не в первый уже, кажется, раз. Хочется это как-то выразить, оформить в слова, потому что в тишине Арсений вспоминает, как груб был с ним вначале, и от этого внутри что-то так стыдливо колет, что его это грузит, даже несмотря на боль в ноге и рёбрах. Так что спустя несколько минут тишины, в которой оба ждут, пока у Арсения она хотя бы немного пройдёт, он поджимает губы и неуверенно начинает. — Это был дозиметр. — Что? — Ты… спрашивал перед тем, как уйти. Прибор с колбочками, это устройство называется дозиметр. — Своевременно, — вспомнив, ухмыляется Антон, но удивлённо хмурится. Извиняться Арсению всегда было тяжело, как и признавать свои ошибки. Но сейчас ему тяжело не из-за собственного упрямства, а из-за чувства стыда. — На самом деле я хотел сказать… В общем, прости. Я зря так на тебя наезжал. — Ой, да ладно, всё нормально, проехали уже. Я всё понимаю, я же не обязан тебе нравиться. — Нет, ты мне… не не нравишься. Ты, ну… хороший человек, — произносит как-то топорно, почти неловко, но искренне, глядя в глаза, хотя то и дело опускает взгляд вниз. — Просто я иногда веду себя, как кретин. — Ну, что правда, то правда, — отвечает Антон беззлобно, с улыбкой, заражая ею и Арсения. Всё становится проще. Теперь в этой его непосредственности Арсений видит не ребячество, а некую лёгкость, благодаря которой груз вины становится не таким тяжёлым. — В общем, я переборщил. Прости. — Извинения принимаются, — а это успокаивает окончательно. Оба на несколько секунд замолкают, но Антон, чуть подумав, всё же спрашивает: — Я забыл, а что такое дозиметр? И Арсения почему-то пробивает на тихий смех, за которым Антон внимательно, с улыбкой наблюдает. — Зато мы выяснили, что ты всё-таки умеешь улыбаться. Арсений долгого взгляда не выдерживает: опускает глаза в пол почти смущённо и ничего на это не отвечает. Возвращает в это помещение тишину, которую буквально спустя несколько секунд снова нарушает Антон. — Ладно, раз у нас сейчас минутка извинений, я должен признаться, что соврал тебе, когда сказал, что проверил территорию. — Это я уже понял, — но Арсений не злится, лишь улыбается. Пусть даже они, возможно, могли избежать всего этого, сейчас он на Антона совершенно ни за что не злится. — Прости, — да и Антон произносит это так виновато и почти мило, что при желании злиться не получилось бы. — Проехали. Всё нормально. Оба хороши. — И не поспоришь. Так. Ладно. Попробуй подвигать ногой. Он ладонью, которая всё ещё греет кожу Арсения через чёрные облегающие джинсы, приподнимает его ногу за щиколотку, и Арсению приходится постараться, чтобы болезненность не отразилась на его лице. Только вот, когда он, как ему и сказали, пытается покрутить сперва стопой, мышцы лица непроизвольно дёргаются, а брови прыгают к переносице. Больно. Но нога двигается. Антон кивает. Чему — непонятно, но Арсений не спрашивает. Он видит, как Антон ставит его ногу на свою, смотрит и чувствует, как длинные пальцы осторожно плывут выше, будто ощупывая, но не надавливая сильно. В одном месте Арсений тихонько шипит, морщится, и Антон перестаёт ощупывать, но сосредоточенно и почти невесомо обводит подушечками пальцев это место. — Нужно уходить. Я попробую как-нибудь дойти до выхода. — Сиди спокойно, — осекает его Антон. — Подождём столько, сколько сможем. «Сколько сможем» — это ещё минут пять, после которых оба слышат звуки внизу, но теперь это не один секундный звук, а продолжительные: звук железа и, кажется, даже разговоров. Они переглядываются тут же, и в их глазах сквозит понимание того, что дальше сидеть действительно нельзя. Нужно выбираться, пока их не схватили. Уже привычный адреналин стреляет в кровь и заставляет их резко подскочить с места. Арсений, почти забыв про больную ногу, опирается о неё, чувствует ноющую боль, но делает один шаг под внимательным взглядом Антона и понимает, что в целом — идти может. Будто сказав это глазами, Арсений кивает, Антон — зеркалит его движение и шагает вместе с ним наверх. Идут они медленно: шуметь нельзя, как и Арсению тревожить свою ногу быстрой ходьбой и уж тем более бегом. К счастью, остаётся всего один этаж. Только когда они доходят до верха и выходят за дверь, которая ведёт в туннель, оба непроизвольно начинают идти чуть быстрее, но не достают фонарики, даже несмотря на то, что в этом коридоре темно. Примерно понимают уже, где они, — особенно, когда открывают изнутри огромную герметичную дверь, которая уже однажды им встретилась, — как раз в тот момент, когда Антон заупрямился и пошёл не в ту сторону, куда сказал идти ему Арсений. И выходят они, кажется, действительно оттуда. Гермодверь они за собой закрывают. Закручиваются ручку, молча переглядываются и теперь уже пытаются не радоваться раньше времени, потому что это обрывалось уже не один раз. Только молча шагают, проходят несколько метров и оказываются именно на той развилке и выходят именно из той стороны, которую Арсений хотел осмотреть. — Вот мы и посмотрели, что в этой стороне, как ты и хотел. — Ага. Бойся своих желаний, как говорится. Антон усмехается, бросает что-то вроде «ага» и думает о том, что прошло не так много времени, оказываются они в том же месте, но теперь кое-что… другое. Иначе. Между ними уже нет того негатива, Арсений уже на него не скалится, а Антон и не пытается сделать вид, что недолюбливает своего конкурента, — на деле же к нему он никогда не испытывал ничего отрицательного. Ему нравились его видео, манера подачи, его познавательные рассказы, — пусть и не всегда у Антона укладывалось всё в голове, как случилось с дозиметром, — и пообщаться с Арсением вживую, а уж тем более побегать с ним от охраны — опыт интересный. Он уверен, что сегодняшний день будет точно вспоминать с довольно большим спектром эмоций. Поскольку их небольшое приключение подходит к концу, Антон, поднимаясь за прихрамывающим Арсением, думает об этом с нотками сожаления. Так, будто не рисковал свей шкурой, будто не боялся и не предполагал худшее, но эмоции, которые он сегодня получил, не позволяют назвать сегодняшний поход плохим. Пусть даже эмоции не всегда приятные, пусть его за сегодня несколько раз окрестили ребёнком, пусть Антон узнал, какой Арсений бывает зануда и заёба, — иногда это даже забавно, — адреналина Антон получил столько, что сейчас чувствует себя невероятно вымотанным. Тело начинает особенно ныть, когда они выходят на прохладный воздух, и это точно не от физических нагрузок. Но в каком-то плане это — приятно. — Я думал, никогда больше не выйду на улицу, — выдыхает Арсений, прикрывая глаза под приятным ветерком, который дует прямо в лицо. — Я же говорил, что ты королева драмы, — Антон фыркает, заставляя Арсения чуть приоткрыть глаза и зыркнуть с улыбкой на него. Они стоят у того самого входа в бункер, в который вошли и из которого вышли. Охранники остались позади, а они… наслаждаются свежим воздухом, ветром и тишиной. Не такой, которая там, внизу, в бункере. Здесь — слышен шелест листьев, где-то неподалёку шум машин, но эта «тишина» — приятнее. И пусть стоять здесь — не лучший вариант при любом раскладе, им нужна всего лишь минута. В крайнем случае, две. Арсению эти минуты нужны, чтобы поверить в то, что они выбрались, насладиться этим мгновением и успокоиться, отложив сегодняшний хаос в сторонку. Антону эти минуты нужны, чтобы оглядеть умиротворённое лицо Арсения, который снова прикрывает глаза, и шире улыбнуться тому, как на ветру у него забавно колышутся волосы. Несколько прядок на макушке подпрыгивают, падают и снова, поддуваемые ветром, подлетают выше. Антон не хочет ничего говорить и не хочет его торопить. Антон просто хочет молча стоять рядом и смотреть на то, как у Арсения скачут волосинки, будто прыгают на прыгалках. Это зрелище как будто вводит его в некий транс, заставляя из головы выкинуть абсолютно все посторонние мысли. Они постояли бы ещё всего минуту, после чего Арсений всё-таки открыл бы глаза и дал понять, что им нужно отсюда выбираться, возвращая Антона в реальность. Они выбрались бы отсюда и разошлись по своим делам, — всё это обязательно случилось бы, если бы они вдруг не услышали голос, который обращается к ним. Антону требуется чуть больше секунды, чтобы повернуться на мужчину в нескольких метрах, услышав что-то вроде «вы кто такие?», увидеть, что, к счастью, у него оружия нет, — на поясе видна только дубинка, — и осознать, что нужно… — Бежим, — бросает он Арсению и бегом направляется в сторону забора, чтобы вылезти. В голове у него бьёт мысль, что осталось немного. Сейчас они перелезут через забор, отбегут подальше, отдышатся, и уже точно всё будет кончено. Но как только Антон спустя несколько метров оборачивается, чтобы убедиться, что Арсений бежит за ним, он видит, что тот не бежит. Видит, как Арсений присел на пол и схватился за ногу, а мужчина, — вероятно, как раз тот, про которого говорили охранники и который должен следить за камерами, — подбегает к нему. Весь запал пропадает моментально, Антон — останавливается, резко выдыхает, глянув в сторону забора, и понимает, что ну не может. Даже несмотря на то, что они всё это время так старательно избегали того, что их поймают. Сердце бьётся быстро, но это — лишь от бега. Антон не боится и уже ни о чём не думает, когда возвращается обратно к мужчине лет пятидесяти и сидящему на земле Арсению под его удивлённый взгляд, в котором читается, — да беги же ты дурак, что ты творишь? Арсений был почти уверен, что Антон свалит. Был готов к тому, что придётся разбираться самому, поскольку нога запульсировала такой резкой болью в голеностопе от попытки побежать, что он уже был не в состоянии на неё опираться. И сейчас кажется, что это конец. Что их загребут, отвезут в отделение, увидят, что они даже снимали это секретное место, а Арсений и того хуже — снимал, возможно, секретные бумаги. Кажется, потому что мужчина говорит грубым голосом: — Вы кто такие, я спрашиваю? И что здесь забыли? Я сейчас вызову… И достаёт рацию, держа в другой руке дубинку. Оба понимают, что если тот вызовет тех двух охранников, это точно не закончится ничем хорошим, а Арсений с этим как будто уже и вовсе смирился, — только за Антона у него, как ни странно, неприятно сжимается сердце. За человека, который помогал ему всё это время, который не оставил в беде и который в итоге так глупо рискует сейчас снова из-за Арсения и из-за его глупой неосторожности. Антон же будто верит до последнего, не сдаётся: приподнимает руки в успокаивающем жесте, когда мужчина достаёт рацию, и пытается его остановить. — Нет, пожалуйста, подождите, — мужчина замирает от резких слов Антона, который он на пару секунд переводит взгляд на Арсения, будто вспоминает, зачем он вообще здесь, и судорожно пытается что-то придумать. — Дайте мне минуту, пожалуйста. Мы… Мы не знали, что здесь охраняемая территория. — А забор для кого? А ворота закрытые, предупреждающие знаки? Совсем с ума посходили? Что вам тут нужно? — Антон смиренно это выслушивает, поглядывая на рацию в руке. Пока его главная задача — не дать ему вызвать охрану. А как они будут выпутываться из этой ситуации, он не понимает пока сам. — Да, мы… виноваты, — он выдыхает, опустив руки. — Просто мы исследуем заброшенные места, и так получилось, что… Мы вообще совершенно случайно здесь оказались, клянусь, мы не хотели ничего такого, — как будто «клятва» может сработать хоть как-то. — А мне это, по-твоему, как проверить? — мужчина заводится ещё больше, а у Антона уже заканчиваются аргументы. — Мне из-за вас сейчас что, проверку вызывать, чтобы убедиться, что после вас тут всё работает? — Мы ничего тут не трогали, мы же… Да у нас есть каналы на ютубе, мы просто снимаем развлекательный контент, ходим по заброшкам, и всё. — Так вы это ещё и снимали? Антон чувствует, что ничего не получается. Чувствует, что делает только хуже, что ничем хорошим это не обернётся и что срочно нужен план получше, потому что после небольшого молчания мужчина говорит: — Я зову охрану, — и снова поднимает рацию, готовясь уже нажать на кнопку, заставляя Антона соображать активнее и в панике выпалить: — Нет, постойте, — мужчина уже, кажется, хочет то ли рявкнуть, то ли наброситься на него с дубинкой, но Антон его опережает, стараясь не смотреть на Арсения: почему-то не хочет видеть его реакцию. — Двести тысяч. — Что? — Двести тысяч, и вы нас отпустите. — Вы мне взятку предлагаете? — Я предлагаю вам двести тысяч. Сто восемьдесят, вернее. Всё, что у меня есть на карте. Пожалуйста, подумайте. Мы правда не сделали и не хотели сделать ничего плохого, мы здесь совершенно случайно, и мы правда… ошиблись и думали, что это заброшенное место. Я вам клянусь, это просто нелепая случайность. Антон будто пытается уговорить мужчину не только словами, но и взглядом. Не понимает его реакцию, не понимает, что будет дальше, потому что по лицу своего сейчас собеседника это прочитать невозможно, но понимает единственное: тот ещё не нажал на кнопку рации и не вызвал охрану, а значит есть небольшой шанс. Подобное проворачивал его друг, когда его поймали. Того, правда, чуть ли не загребли даже после получения взятки, но сработала угроза, что в таком случае он расскажет о том, что охранник согласился на взятку, после чего проверить поступление денег на счёт не составило бы труда. Антон держит это в голове, по шагам проговаривая про себя весь план дальнейших действий, пока видит замешательство на чужом лице. Антон бы поинтересовался, какая зарплата у обычного охранника, попытался бы склонить мужчину к нужному ему шагу, сказал бы, что сто восемьдесят тысяч на дороге не валяются, но вместо этого он лезет в карман за телефоном. Мужчина — сразу же приподнимает дубинку и готовится подойти, заставляя Антона дёрнуться и замереть.. — Я просто… достану телефон, — Антон обе руки приподнимает вверх и уже более медленными движениями лезет пальцами в карман и также осторожно вытаскивает телефон под внимательный взгляд мужчины. Радоваться рано, но тот не заставляет его засунуть телефон обратно, не говорит ничего, а надежда внутри Антона начинает гореть всё ощутимее. — Назовите номер телефона. И я переведу. Хорошо? Он приподнимает брови, всё также опасливо смотрит на мужчину, параллельно поглядывая в телефон, где открывает нужное приложение, чтобы перевести деньги. Когда мужчина начинает называть ему цифры номера, опустив дубинку, Антон вдруг понимает, в каком напряжении всё это время был, потому что все мышцы внутри будто начинают потихоньку разжиматься. На счету сто восемьдесят три тысячи, Антон — переводит сто восемьдесят, мужчина — тут же проверяет и выглядит так, будто совершенно не ожидал того, что это — правда. Несколько секунд мнётся, будто думает, что ему делать теперь, а Антон едва удерживается, чтобы его не поторопить, — всё-таки охранники с пушками могут выйти в любую минуту, в любую секунду, поскольку всё-таки шли почти за ними. — Показывай галерею, — произносит мужчина после молчания, и Антон сразу же открывает приложение с фотографиями и показывает, не сразу понимая, для чего. Потом — врубается, когда тот смотрит только последние фотографии. — Ты тоже, — обращается охранник к Арсению, про которого Антон вспоминает будто только сейчас. Поворачивается к нему, сидящему на земле и тупо наблюдающему за всем, что происходит, замечает, как тот не спешит лезть за телефоном, а почти хочет запротестовать, потому что личная собственность, чёрт возьми, но Антон протягивает руку вперёд, намекая, чтобы тот отдал. — Давай, Арс. Арсений лишь несколько мгновений думает над тем, как забавно: Антон без проблем расстался с такими деньгами, а он сам не в состоянии дать на несколько секунд свой телефон, после чего в итоге достаёт его из кармана, снимает с блокировки и отдаёт в руку Антону, замечая чуть дрожащие пальцы. И заставляет себя отложить весь стыд на чуть попозже, — пока он тут рассиживался с больной ногой, Антон улаживал все проблемы и пытался сделать всё, чтобы их не загребли. Об этом Арсений подумает перед сном и перед сном встретит горящие от стыда щёки. Шастун сразу же заходит в галерею, показывает мужчине и отдаёт телефон обратно, готовясь к следующим словам. — Показывайте, на что снимали. Это было ожидаемо. Подгоняемый собственными мыслями Антон мгновенно присаживается на корточки, достаёт всю технику и при мужчине стирает все видео из бункера, которые успел заснять. Удалять момент их личного знакомства с Арсением, его испуг — жалко, но и выхода другого, к сожалению, не остаётся. С камерами Арсения они делают то же самое. — А теперь проваливайте, и чтобы я больше вас здесь никогда не видел. Ещё раз увижу… — Не увидите, — спешит убедить мужчину Антон, мило улыбаясь. — Мы сейчас уже уходим. Как только охранник отходит от них, Антон, который проводит его несколько секунд взглядом, тут ж присаживается рядом с Арсением на корточки, обращаясь теперь целиком и полностью к нему. На душе пусть и становится в разы спокойнее от того, что, кажется, получилось, — нужно сделать последний рывок. — Как твоя нога? — тихо спрашивает Антон, обеспокоенно заглядывая в глаза. — Я... Нормально, да. Антон, ты... не обязан был. — Давай ты скажешь спасибо, когда мы отсюда выберемся? Боюсь, если выйдут те двое с пушками, их подкупить не получится. Да и не думаю, что их удовлетворят последние три тысячи, — он улыбается, на что Арсений топорно мелит: — Да, да... конечно. И чувствует себя так, будто должен делать всё, что ему скажут, за своё неоднократное спасение. Антон был прав тогда, когда сказал, что благодаря воровству идеи для видео Арсений всё это время ходил не один, потому что не представляет, как справился бы без него. Антон помогает ему встать. Позволяет Арсению перекинуть руку через него, подхватывает его чуть выше талии и ковыляет вместе с ним к тому месту, где он перелезал через забор. — Нужно было попросить его ещё об одной услуге, — чуть кряхтя, выдаёт Шастун. — Чтобы выход нам открыл? — Ага. — Мне и без этого казалось, что он тебя пошлёт с твоими деньгами. — От моих ста восьмидесяти тысяч ещё никто не отказывался. — Потому что ты никому не предлагал? — усмехается Арсений, останавливаясь вместе с Антоном у забора. — Перелезай давай, умник. «Умник» начинает перелезать при помощи Антона, который его подсаживает. Подтягивается, помогает подтянуться своему главному сегодняшнему помощнику, перекидывает ноги и под Антоново: — Аккуратнее с ногой только. Пытается действительно как можно осторожнее приземлиться на землю по другую сторону от забора. Морщится, слегка сгибается, уперевшись ладонями в бёдра, но в целом, к счастью, терпимо. Антон спрыгивает следом, шумно выдыхает и кладёт ладонь Арсению на плечо. — Порядок? — Да, нормально, — он распрямляется и оглядывается по сторонам. — Вон там были лавочки недалеко, идём. И они медленным шагом идут туда, куда указал им Антон. Арсений — прихрамывает, но Шастун не решает почему-то снова предложить свою помощь. Лишь кидает быстрый, обеспокоенный взгляд и медленно идёт рядом, не говоря ни слова. Не знает, что сказать. В голове пусто, он — чувствует себя вымотанным до невозможности, но что-то в этом есть приятное. Возможно, хороший конец. А, может быть, сам процесс местами был неплохой, — Антон никогда не понимал спортсменов, которые работают на износ до состояния «свалиться и умереть». Сейчас нечто похожее проскальзывает и у него. Внутри усталость дикая, но когда он падает вместе с Арсением на лавочку, чувствует, что не жалеет о том, что сегодня оказался здесь. — Теперь можно? — Что? Антон удивлённо поворачивается к нему, хмуря брови. Разглядывает первые секунды профиль Арсения, а затем — смотрит в глаза, когда тот поворачивается к нему. — Спасибо, — под теплым взглядом голубых глаз приходится опустить свои почти смущённо, а улыбка снова расцветает на губах. — Как я уже сказал, ты не был обязан, и я... не знаю, как без тебя справился бы. Правда, — на удивление, говорить Антону такие серьёзные и искренние слова благодарности на порядок легче, чем кому-нибудь ещё. — Ну ладно, ладно, можешь не так драматично. — Я серьёзно. И я верну тебе все деньги, обещаю. — Так, ну нет, всю сумму я точно не возьму. — Это не обсуждается. Если бы не я, ты бы вообще ни рубля не заплатил. — Какая разница? Я же сам принял решение остаться и помочь. И я заплатил, чтобы он нас двоих отпустил, не только тебя, — Арсений прожигает Антона долгим, внимательным взглядом, слышит настойчивое: — Пополам, — и выдыхает тихое: — Идёт, — отворачиваясь обратно к дороге напротив них, по которой передвигаются редкие машины. — А мне показалось по какому-то видео, что ты жадный и скупой. — Да что ты, правда? Антон встречается с взглядом Арсения снова, угукает и наблюдает за тем, как тот нарочито задумчиво поднимает глаза и поджимает губы. — Ты знаешь… На самом деле, кажется, я правда переборщил с полной суммой. И Антон смеётся, обнажая свои котячьи, — почему-то у Арсения приходит именно такая ассоциация, — зубы. Но всё это — пустые шутки, оборванные фразы, лишь бы был повод ещё здесь немного посидеть и не расходиться по домам, пусть даже холодный ветер неприятно обдувает кожу. И как только Арсений об этом задумывается, — о своём странном нежелании расставаться сейчас, — небольшое молчание становится каким-то неловким. Кажется, что вот-вот уже придёт пора прощаться, а ведь он так и не успел рассказать Антону про дозиметр, не успел закончить историю, которую начал там, когда они прятались от охраны в соседнем помещении, не успел ещё много всего. Не успел узнать его поближе. И это ощущается так, будто сейчас всё кончится. Будто они разойдутся и больше никогда друг другу не напишут, — словно они возвращаются в реальность, где их каналы конкурируют, а они друг на друга фыркают, так какая здесь к чёрту дружба? Поэтому хочется ещё немного продлить, хочется что-то придумать, чтобы не было этого неловкого молчания, в котором повисло это «ну, бывай». — Было… прикольно, — начинает Арсений, не поворачиваясь. — Да. — Я бы, конечно, не повторил, но… — Но да. «Но» и разговоры вдруг кажутся тоже какими-то неловкими, что даже странно. Такого не было ни разу за всё пусть и небольшое время их знакомства. Была злость, гнев, принятие, страх, тревога, благодарность, стыд, замешательство, но не неловкость, которая откуда-то сейчас возникает. Арсений больше не знает, что сказать, на ум ничего не приходит, да и Антон не пытается тоже. Только поворачивается к Арсению, смотрит в глаза и читает в них нечто похожее на то, что чувствует сам. Будто вопрос «что делать?» пролетает в его взгляде, а кто-то сверху нажимает «копировать-вставить» и впихивает этот же вопрос в Антоновы глаза. Что делать дальше, не понимают оба. Антон же, будто стремясь эту неловкость разрушить, говорит как-то смазано: — Так, ну, я, наверное… — Да, — Арсений всё понимает. Бросает ему быструю улыбку, опускает взгляд и чувствует странный укол от того, что вот и пора. Возможно, они спишутся, продолжат общение, если не будут скованы этой неловкостью, которую пальцами можно прощупать, но сейчас у них больше нет весомых аргументов, чтобы оставаться здесь. А кажется почему-то, что аргументы нужны. — Тебе помочь..? — Арсений приподнимает брови, а доходит до него, только когда Антон кивает на его ногу. — А, да нет, всё нормально, я… сейчас позвоню другу, попрошу приехать. Всё хорошо, ты уже достаточно помог, — уверяет, натягивая широкую улыбку снова. — Хорошо. Тогда… — Антон приподнимается с лавочки, а Арсений пытается выглядеть так, будто всё окей, как и должно быть. Потому что всё действительно окей, а он — почему-то парится из-за такой ерунды, как прощание с человеком, которого знает всего ничего. — Я домой, наверное, устал просто дико. — Да, да, конечно, это… неудивительно, — уголки губ приподнимаются скорее из какой-то вежливости, пока Антон как-то тупо стоит у скамейки. — Ну… давай тогда. Ещё спишемся. — Спишемся. Арсений уже представляет, как они спишутся. Сам он, возможно, так и не решится, но через несколько дней увидит сообщение от Антона, который будет спрашивать его про заброшки, по которым можно полазать, — ведь именно этот повод написать кажется более логичным. Арсений ему что-то посоветует, смазано поинтересуется, как у него дела, Антон спросит у него, как нога, и на этом общение закончится, — почему-то эта картина ярко вырисовывается в голове. Возможно, Арсений преувеличивает. Возможно, всё будет не так, и они действительно найдут в себе желание и возможность продолжить знакомство. Но пока он провожает удаляющегося Антона взглядом, ему вдруг становится неожиданно тоскливо. Хотя на деле в душе должно царить чувство радости от того, что он выбрался (почти) целым, и его не упекли за решётку. Перестаёт буравить спину Антона он только лишь в тот момент, когда тот скрывается за углом здания. Поворачивается в сторону дороги, провожает каким-то безразличным взглядом машины, — проезжает одна, вторая, за ними — тишина в несколько секунд, после которой проносится ещё одна, и снова становится тихо. Стоит позвонить Серёже или поковылять в сторону автобусной остановки, но он лишь сидит и прокручивает в голове кусочки ночи. Как он искал Антона, как они убегали от охраны, как Антон прижимал его к стене, как держал его ногу, и эти вспоминания вызывают улыбку, но уже более искреннюю, чем при прощании с Антоном. Вероятно, он действительно напишет ему сам. Может быть, даже предложит полазать по заброшкам вместе, как заживёт нога и как перестанут ныть рёбра, ведь это их объединяет, и оба знают, что, несмотря на сегодняшний риск, они это не бросят. Просто будут осторожнее. Поэтому повод найдётся всегда. Холод ночной улицы заставляет поёжиться. Время будто останавливается, хотя по сути: останавливается, замирает сам Арсений, потому что ветер всё ещё приятно обдувает, машины всё ещё проносятся одна за другой, а свет от фар всё ещё бликами отражается в глазах. Арсений провожает каждую глазами и пытается понять, что изменилось внутри за это недолгое время. Одна машина проносится быстро, другая, которая едет по ближайшей к Арсению полосе, наоборот медленно. Чрезвычайно медленно, — это он замечает не сразу за своими мыслями. Только лишь когда она вовсе останавливается около него, он хмурится и готовится говорить, что не знает, как проехать в нужное водителю место. Но когда окно открывается, он с удивлением обнаруживает на месте водителя улыбающегося широченной улыбкой Антона, который открыто и с задором в глазах смотрит на него. — Вас подвезти, мужчина? Арсений инстинктивно начинает улыбаться так, что ещё чуть-чуть, и начнёт сводить щёки. — Только если ваших оставшихся трёх тысяч хватит на бензин, — парирует и неожиданно для себя замечает, как в нём что-то начинает расцветать. В том числе и от тихого смеха Антона. — Должно. Запрыгивай. Не для того я тебя от тюрьмы спасал чтобы ты тут окоченел, — и несмотря на холод, на душе неожиданно становится тепло. — Но учти, личное такси не бесплатно, — Арсений приподнимается (чуть ли не подпрыгивает) с лавочки и подходит к машине, внимательно слушая. — Да неужели? И что же я вам должен? — Вы должны мне свою испуганную рожу, предыдущие записи были утеряны безвозвратно. Арсений смеётся. И сквозь смех с губ срывается совершенно не злобное, а наоборот по-особенному тёплое: — Козёл, — с которым он заваливается в машину на соседнее сиденье и захлопывает за собой дверь. — Эй, ну это чё начинается опять? Возмущение Антона фальшивое. А смех и улыбки, которые не заканчиваются на протяжении всей дороги к травмпункту, а там и к дому Арсения — настоящие.