Русалка в бадье

Рассказывать бабка Варвара любила всякое: от страстей великих до сказочек малюткам. И каждый в доме любил её слушать, покуда она пряла. Веретено ловко крутилось в её иссохших руках, пока она хриплым стариковским голосом околдовывала внучков своих очередным сказом. Спали они потом крепко и долго, да и сны им виделись самые разные. Где-то похищали слуги Кащеевы красавицу-Царевну, где-то рыскал по лесам да полям Серый Волк, а где-то в одиночестве грустил над участью своей Иван-Царевич. Но в один вечер она что-то замолкла, призадумалась. Веретено в её руках застыло на чуточку, а потом снова отмерло. Варвара прикусила засохшие губы и тихонько вздохнула, оглядывая усевшихся вокруг внучат. — Бабка Варя, ну скажи! Скажи, что ещё-то в деревне бывало? — Ишь, ягоза какая! Всё «скажи, да скажи!» А нешто я уж не помню? Старая стала, да и мысли путаются… — Обещалась же про кузнеца рассказать! — Ох, утомили старуху! — улыбнулась Варвара, подняла голову, поправила тлеющую лучинку и, отложив работу в сторону заговорила. Сказывать историю про кузнеца она очень любила, ибо верила — бродит он ещё где-то, да не один. *** Да что уж тут сказывать-то? Жил был у нас Любомир-Кузнец. Паря видный, статный, девки по нему так и страдали по деревне. Ишшо бы не страдали! Красавец он был знатный. В плечах широкий, руки крепкие, лицом хорош вышел. Но он чудной был — кроме печи и кузнечных мехов ничего в этом свете не видывал. Даже на праздники деревенские не ходил. Всё работал и работал без продыху. Свету белого не видал. От того-то кожа у него красная и была, что от печи не отходил. Но пошёл как-то раз по воду к реке, да так и обмер — на бережку лежала девица бездыханная. Красоты она казалась неписаной — не деревенским девкам неказистым чета. Коса черная до поясу легла, лик белый, аки саван. Персты тонкие, как веточки березовые, щечки румяные. Любая бы чёрной завистью истлела. Любой бы голову потерял. Замер Любомир — не в силах глаз оторвать. Не только из-за того, что красива больно, а сколь потому, что нагая совсем была девица — в чём мать родила. А, что греха таить, дайче-то парнишка не шибко на девок-то заглядывался. Видать выбралась девица из воды — да и без сил осталась: водоросли в волосах застряли, на теле грязь да чешуйки рыбьи. Забыл Любомир про воду. Скинул с себя рубаху, накинул на девицу, да и понёс в дом свой. Благо, что никто из деревенских не видал. Не приходила в себя красавица, дышала только едва-едва. Хладная она была, будто мертвец из могилы. Укутал её Любомир в покрывало, растопил погорячее печь и побежал скорее к ведунье местной. Она всё с людей хворь снимала, да раны помогала врачевать. Люд её толь боялся, толь уважал. Добрая она была, но в гневе — беги подальче. Привёл он её в своё домишко, да и оставил с девицей. Та её умыла, одела, но не просыпалась девонька. Долго лечила её ведунья: и травами и заговорами. Пришла бедолага в себя нескоро. А как открыла глаза и взглянула ими на кузнеца — влюбился тот без памяти. Ведунья строго-настрого запретила её в деревню выпускать. Люд был дурной. Могли подумать, что река ведьму принесла вместе с бедой. Людям — им бы лишь виноватого найти. Бабы-то девчонку тут же бы извели. Да только нет ни на ком в мире вины кроме нас самих. Не виноват был кузнец в том, что ум потерял из-за красавицы. Спросил имя её — а память-то у девки отшибло. Ни имечко не помнила, ни откуда она, ни как её река принесла. Смотрела она на Любомира, не стесняясь. Другая б на её месте уже б со стыда померла, что только в рубахе пред им, а эта сидит и молчит. Только головой качает. Стала безымянная жить у Любомира. Он и так-то затворником был, а уже опосля девки той совсем ото всех закрылся. Никого в дом не пускал. Разве что в кузницу свою. Токмо ведунью пускал, чтобы та девку лечила. Пошёл слушок, что он с чертями связался и в дому их держит, а ведунью пускает потому, что она с ними сладить может. Однако за подковками к кузнецу народ всё ж заглядывал. Имя своё красавица так и не вспомнила, хотя и оправилась. Потому нарекла ведунья бедняжку Велеокой — за глазищи огромные, зелёные. Так и жила она с кузнецом. А тот, прежде молчаливый и угрюмый вдруг улыбаться стал, даже посмеялся раз, когда Велеока на себя покрывало с печи уронила. Всё в ней ему любо стало: голос её был тихий, но мягкий, спокойный. Говорила она — словно реченька журчала. Смеялась и улыбалась. Хозяйствовать у него она стала в доме. Горница с ней посветлела, пол чище стал, ни одной паутинки по углам не притаилось. Дивился Любомир, да нарадоваться не мог. Всё думал: что же привело к нему эту девицу. И шло у них всё ладно. Ведунья взялась Велеоку учить. Учила травы заваривать, лечить, кашеварить. Но окажись — готовить-то девка умеет, да еще и вышивать оказалась мастерицей. Попросила она у старой ведуньи однажды полотно белое, да и нитки красные с иглой. Заперлась в горнице и шить принялась. Долго гадал кузнец — чем же девка занимается, покуда она не вышла оттуда. Держала Велеока в руках красивую расшитую узором рубаху. — Благодарствую, глазастая моя краса, но почто она мне? В такой рубахе только на праздники ходить, а я на них забыл появляться. — Так сходи, скоро Русалья неделя начинается, — прошептала красавица и пошла за кузнецом. — Много девушек там будет. — Без тебя не хочу туда идти. Жар от печи палил, но не уходила краса, присела токмо в уголочке и глядела на работу Любомира. А у того руки дрожали, по спине холод шёл — настолько пристально глазела Велеока. — Отчего же? — Не могу я ни на кого окромя тебя смотреть. Подняла на него глаза Велеока, улыбнулась. Замер кузнец, дух его перехватило от взгляду этого. Ни одна девка деревенская так на него не смотрела. А она — до нутра пробирала, душу выворачивала. Не удержался кузнец — бросил подкову и присел рядом. Обнимал девицу, целовал. Она — счастьем светится, как звездочка на небе — смеётся, к нему жмётся. Ластится, как кошка. Не зная саму себя, прошлого не ведая, влюбилась девонька в кузнеца. Зажили они как муж и жена. Всё хорошо у них было, всё ладно, покуда днем жарким не купалась Велеока в большой бадье. А мимо двора проходил парнишка-пьяница Некрас. Дёрнул его чёрт заглянуть без спросу во двор Любомиров. Сам-то кузнец у печи стоял, в кузне, а девка в бадье мылась во дворе. И увидал её дурной! Испугался спьяну, побежал по деревне, да голосить начал во весь голос, что нечистая завелась у кузнеца во дворе. Что в бадье у него русалка сидит! Велеока его-то не заметила, умылась себе спокойно, да пошла одеваться, а у ворот кузнеца люд начал толпиться. Всем не терпелось нечисть увидеть, а Некрас — дурень, стоит да голосит: — Вона, в той бадье она! Богами клянусь! Пусть меня покарают ежели сбрехал! Вышел на крики кузнец. Выслушал всех. А потом улыбнулся, подошёл к бадье, да уронил её наземь. Залила вода половину двора. Бадья оказалась пустой. Посмеялся люд, конечно, да и разошёлся по домам. А Некрас так и не унялся. Стал блюсти за домом Любомира. И снова увидал Велеоку — понесла девка крынку с молоком названному мужу своему. Снова пошёл дурак всем балаболить. Люд и верил, и не верил. Кто-то высмеивал Некраса. Злиться он начал. Ишшо пуще принялся за домом следить. Ещё и друга своего позвал. Снова увидали они, как Любомир понёс девушку в дом. Снова пошёл слух. Намного хуже — сказывали теперь, что грешит кузнец с нечистой. Девки деревенские завидовали и осуждали русалку — как прозвали они Велеоку. Узнал Любомир о слухах дурных. Делать нечего. Надобно было идти к старосте деревенскому на поклон, да просить поженить его с Велеокой. Ибо жизни он уже без неё не представлял. Да и она в нём души своей не чаяла. Пусть и прошлого своего так и не вспомнила. — Люд тебя видел. Надобно будет жениться, а то нам жить спокойно не дадут, — сказал как-то раз Любомир, ночью обнимая Велеоку. — На что жениться? Мы и так уже муж и жена, — улыбалась ему красавица. — А народ пусть потешается. Им же худо будет. — Откуда ты ведаешь? — Ведаю, что нельзя нам к старосте идти… Что-то страшное случится. Но не послушал кузнец свою жену. Собрались они всё-таки к старосте идти на праздник. Женил тогда старец парней да девок. Дошла очередь до кузнеца и русалки. Не дал разрешения на брак старец. Девку вовсе хотел с обрыву сбросить в реку — ибо вода от греха очищала, а девица наверняка была грешницей, раз жила наспокое у чужого мужчины. Не унимался кузнец. Всё на своём стоял. Староста не дал ответу. Решил только последить за ними на празднике, а потом уже сказать — даст своё добро али нет. Делать нечего. Огорчились Велеока с Любомиром, да порешили на игры всё ж пойти. А там все бежали от них, как от прокажённых. Стоило подойти, как трель смолкала вместе с голосами людскими. Злобно глядели на красавицу-русалку деревенские бабы, а мужики меж собой перешёптывались, да тихо завидовали кузнецу. Но никто упротив его слова не посмел сказать. Силушка-то у кузнеца была немалая, а нрав больно уж горячий. Принялись девки с парнями через костёр прыгать. Испугалась поначалу Велеока, в сторонке осталась. Прыгнул Любомир вперёд, высоко и ловко, а уж потом и ненаглядная его решилась. Говаривали, что она всё ж огонь задела, только он ей таки ничего не смог сотворить плохого. Дивились люди — как же нечистую огонь-то пропустил спокойнёхонько? А Некрасу всё неймётся. Задумал он подлость сотворить. Подошёл к одной из девок деревенских. К той, что шибче всех Любомира любила и ревновала — Весее. Да и предложил ей Велеоку заманить к реке, да и сбросить оттудова, а деревенским сказать, что нечистая в воду спряталась. Та живёхонько согласилась. Стали ждать они, пока красавица одна останется. И вот — отлучился кузнец. Нет его и нет. А Велеока спокойнёхонько в сторонке стоит, на пляску девок смотрит, да пританцовывает. — Ты же жёнка кузнеца? — подошла к ней Весея. — Он говорил, что на бережку тебя поджидает. Просил провести. — Но як же? — удивилась «русалка». — Он же сам сказал мне тут его ждать. — Мне что велено — то и передала. Так пойдёшь? Он тебя там дожидается! — фыркнула девка и пошла в сторону реки. Делать нечего — пошла Велеока за Весеей. А та совсем далёконько увела её от места праздника. Привела к обрыву. Видит красавица, а на самом краюшку стоит парень. Улыбнулась девка побежала к нему, и только потом разглядела, что это не Любомир был. Некрас схватил её да скинул в реку. Тут уж выбежали на берег Староста, мужики да бабы деревенские. Ибо староста всё ж глаз-то с голубков не спускал. Следом уж и кузнец показался. Услыхал, что жену его в реку кинули, так следом и сиганул с обрыва. И не видал их никто больше. Ни кузнеца, ни его русалки из бадьи. Неведомо никому, что с ними стало. Кто-то говорил, что разбились они насмерть оба. Кто-то сказал, что Велеока и впрямь оказалась русалкой, ибо сарафан её на берегу потом нашли рядом с рубахой кузнеца. Сказывали, что она его в нечисть обратила. Староста жестоко наказал Некраса с Весеей. Но и поделом им. Ибо смертоубийство — грех великий. *** — Бабка Варя, а ты видала кузнеца с русалкой? — Видать не видала, но как-то раз на берегу слышала два голоса. Будто девушка с пареньком смеялись. Токмо рядом-то не было никого совсем. Кто знает — может то Любомир с Велеокой были?