Слабость

В свои девятнадцать, по инициативе одного из профессоров моего университета, я попал в программу обучения по академическому обмену. Это предложение было таким неожиданным, что мой оседлый образ жизни, отпечатавшийся едва ли не на генетическом уровне, чуть не вынудил меня совершить грандиозную ошибку, отказавшись. Позже выяснилось, что даже мой отец, привычно холодный и не проявлявший интереса к моей учебе, с радостью отметил потрясающие возможности этой поездки, поэтому решение оказалось ясным, как безоблачная даль. Окидывая взглядом родные стены и вдыхая аромат маминой выпечки, я попрощался с Испанией. Моим временным пристанищем на целый год стал уютный домик в Гамбурге, владелицей которого была премилая фрау Баум. Она с радостью приняла меня, хвалила выбор специальности и говорила, что я стану прекрасным архитектором; благодарностям этой женщине я хотел бы уделить намного больше времени — но речь пойдет не о ней. Год проходил быстро, и я постепенно узнавал остальных домочадцев; так мы подружились с её котами Минкой, Морицом и Блэки, однако самое запоминающееся знакомство случилось со внуком фрау Баум по имени Энрике. Энрике был высоким и жилистым парнем субтильного телосложения. В один день его можно было увидеть в кожаной куртке и высоких, гремящих цепями сапогах, в другой он вдохновлялся эпохой семидесятых и предпочитал бандану, марлевую рубашку и гордый значок «пацифик». Его волосы торчали во все стороны, словно от удара тока, сам он производил впечатление человека-проблемы, однако мне же показался отличным кандидатом для создания новой дружбы. Комната, где мы проводили все свое время, была наиболее обжитой из всех остальных — на стенах красовались плакаты с рок-группами. Легкий бардак, а, вернее, «творческий беспорядок», окутал нашу обитель, на столе привычно располагалась пара кружек кофе, недопитых в одну из бессонных ночей. — Диего, хочешь послушать новый сценарий? — спрашивал Энрике, сидя на подоконнике с сигаретой в зубах; его руки занимали помятые листы бумаги с рукописным текстом. Тем временем на улице сгущался туман, природные краски утрачивали яркость и навсегда исчезали с закатным солнцем. Я наслаждался приглушенным светом торшера и улыбкой Джимми Хендрикса, сияющей мне со стены; тот день выдался спокойным и беззаботным, оттого не нашлось никаких причин отказаться от подобного предложения. Мой друг, заразительно улыбнувшись, стал читать текст. Глаза Энрике восторженно сияли, когда речь заходила о кино. Он мог часами просидеть за компьютером, невольно согнувшись над монитором в вопросительный знак, и монтировать отснятый ранее фильм. Энрике снимал обо всем — он посягал на документальное кино о жучках, что водились в лесу около дома, в иной раз это было часовое размышление о жизни с видеорядом Северного моря… Такое рвение к прекрасному, несмотря на эксцентричность, распространялось на сами картины и придавало им особый шарм. Да и к тому же — если большинству людей то, что ты делаешь, кажется странным, это уже является показателем того, что ты либо сумасшедший, либо гениальный. Энрике совмещал в себе оба этих качества. Он был чертовски талантлив, и когда речь заходила о съемке — даже целеустремлен и отличительно пунктуален; ради нескольких красивых кадров он вставал до рассвета в воскресное, тихое утро, и отправлялся в город со своей потрепанной камерой «Панасоник». Иногда он привлекал других людей сняться в его картине, ведя себя, как настоящий режиссер — живо размахивая руками, поправляя реплики актеров и давая советы; в другой же раз вся работа проделывалась только им одним. Я любил наблюдать за ним, столь сильно погруженным в любимое занятие, потому что сам увлекался каждым хобби понемножку и не имел дела всей жизни; втайне я восхищался своим другом и его рвением созидать. Закончив читать новый сценарий, Энрике распластался по подоконнику и уставился на меня в ожидании реакции. Я молчал, переваривая только что услышанное. Сценарий получился потрясающим, он напоминал кино, которое обычно показывают на Каннском фестивале и награждают «Золотой пальмовой ветвью». Энрике написал драму о женщине, вынашивающей ребенка для семейной пары и медленно привязывающейся к чаду — работа получилась отчаянной и чувственной, было просто жизненно необходимо реализовать эту задумку. — Почему ты никогда не выкладываешь отснятое? Продал бы права киностудии, я уверен, что кто-то захочет… — начал было я, оправившись от благоговейного шока. — Если продам права, придется играть по их правилам, а я еще не готов прощаться со свободой. Когда руки развязаны, творить легче. — улыбнулся Энрике, смущенно потупив глаза. Он любил, когда его хвалили, и в глубине души очень хотел, чтобы идеи откликались у большего количества людей. — Хочешь секрет? Я уже делился творчеством в соцсетях, едва ли кто-то интересовался им. — Разве это повод перестать хотя бы пытаться? — не унимался я. — В большинстве своем люди глупы, ты понимаешь, Диего? Однако даже это знание не мешает нам все так же сильно желать их одобрения. Предлагаю отложить обсуждение до завтра. — разговор утомлял Энрике, и тот, откинув бумаги в сторону, отправился спать. Однако, тем самым «завтра» мне все-таки удалось убедить его взяться за сценарий. Спустя месяц мы вдвоем уже вовсю готовились к тому, чтобы снять «Слабость» — таким оказалось рабочее название проекта, которое в последствие прижилось лучше всех остальных. Энрике подходил к своей преподавательнице по философии и спрашивал, сможет ли она сыграть главную роль в его фильме; та, правда, обещала пожаловаться на непристойное поведение ректору. Мы даже устроились на подработку в уютное кафе кампуса, ведь впоследствии предстояло снять студию, качественные реквизиты для сьемок, арендовать нужную технику… В этот раз все было намного серьезнее, и своей неутомимой тягой к приключениям Энрике вдохновлял на небольшие подвиги и всех остальных. Наконец набрался актерский состав, появилась нужная сумма денег; одна из девчонок, принимавших участие в съемках, позволила нам отснять фильм в её квартире. Мы проводили в этой однушке так много времени, что фрау Баум уже невольно задавалась вопросом, не ввязались ли мы в какую-то авантюру; работа продолжалась на протяжении полугода. — Мы сделали это? Сделали, сделали! Смонтировав последнюю минуту, Энрике победно вскинул руки вверх. Он радостно прыгал по всей комнате, и я, хоть и в своей спокойной манере, разделял это чувство вместе с ним. Кино получилось гениальным — несколько коротким для полнометражного, однако гармонично вмещавшего в себя все важные аспекты, одухотворенность, красноречивую простоту. Слегка остыв, я вдруг осознал: одна лишь кнопка разделяла «Слабость» от того, чтобы её увидел мир. Мы многозначительно переглянулись, изнемогая от невиданного ранее восторга, Энрике опубликовал свою картину, и мы оба стали ждать. Шло время; я с ужасом осознавал: «Слабость» растворилась в интернете среди миллиардов ей подобных, незамеченная и непонятая. Испытывая чувство гложущей несправедливости, я представлял, каково было тому, кто мечтал об успехе картины больше всех остальных. Несколько злых комментариев, бездумно написанных на скорую руку, определенно принесли Энрике только настоящее разочарование. Он угасал с каждым днем, проводя со мной все меньше времени и всячески избегая разговора. Я сам настоял на реализации этой идеи и был уверен в её успехе — и теперь, терзаемый виною, обязан был хотя бы извиниться. Наступило лето. Завтра предстоял долгий путь домой, а я, подобно наказанному псу, стоял возле комнаты друга, не в силах даже постучать в дверь. Будто читая мои мысли, он вышел сам и, стараясь прошмыгнуть в столовую как можно незаметнее, случайно врезался мне в плечо. — Молишься? — отрешенно хмыкнул тот, перед тем, как окончательно раствориться в коридоре. — Думал, нам стоит поговорить. — прокричал я вслед, так и не получив ответа. На следующий день мы попрощались холоднее, чем обычно, словно никогда и не дружили. Я не держал обиду на Энрике: было видно, что что-то в нём надломилось раз и навсегда. Вытерев щеку от следов помады Фрау Баум, я наконец сел в самолет. *** После визита в Германию прошло уже много лет; институт превратился в смутное, далёкое воспоминание. С окончанием учебы я стал самостоятельнее, нашел постоянную работу и даже съехался со своей девушкой Пенни. Не произошло никаких кардинальных изменений с поры моего глубокого юношества, а это определенно играло на руку — я любил спокойную жизнь и ее простейшие радости. Все складывалось как нельзя лучше, протекая беспечно и размеренно — сегодня, к примеру, мне дали заказ на создание чертежа библиотеки, и, условно поработав еще час, я отправился домой. Пенни встречала меня в столовой с запеченным цыпленком на ужин. — Как прошел твой день, дорогой? — она спросила об этом непринужденно, однако я чувствовал, что в ее интонации появилось что-то новое, словно ей не терпелось поделиться новостью. — Я в порядке, Пенни, что насчет тебя? — я продолжал подыгрывать ее спектаклю, искренне интересуясь, во что это выльется. — Ты знаешь, я очень рада, что мой будущий муж такой талантливый архитектор. Кто бы мог подумать еще пару лет назад, что этот зеленый мальчишка станет тобой — таким статным, со связями по всему миру… — Пенни не прекращала нахваливать меня. — Что происходит? — я спросил прямо, больше не в силах ждать объяснений. — Ты ведь свободен во вторник, правда? В этот день в Барселоне будет проходить фестиваль Искусства, там будет мой любимый артист… Я знаю, что ты сможешь достать приглашения. Давай поедем, пожалуйста! И я пообещал Пенни отвезти её на фестиваль Искусства, даже несмотря на то, что имел совершенно другие планы, даже несмотря на то, что не был уверен насчет приглашений. В тот день мы собрались рано утром и уже в семь часов начали свой долгий путь в Барселону — пригласительные томились в сумке Пенни, она, поднявшаяся еще раньше для прихорашивания, дремала в машине. Наконец впереди показались огни, громкая музыка и радостный смех. Мы остановились на заправке неподалеку и выбрались наружу, восхищаясь живописными видами. Повсюду висели яркие гирлянды, на углах расположились тележки с Чуррос, бесчисленное количество людей наблюдало за выступлениями уличных музыкантов, поэтов, художников… Моя девушка была очень счастлива, и казалось, что я почти простил ей четыре часа пробок в пути. Первым порывом стало отправить Пенни гулять одну и поспать в машине еще немного, однако позже желание оправдать пригласительный однозначно пересилило. Пенни отправилась на поиски своего кумира, а я пошел за прохладительными напитками, попутно осматривая сымпровизированные сцены с другими артистами. Ради одного автографа к ним выстраивались целые очереди, и это казалось настоящим безумием до тех пор, пока на одной из таких сцен я не увидел своего старого знакомого. Неужели, это действительно Энрике? Он возмужал и перестал носить одежду человека, навсегда застрявшего в пубертате, однако в остальном это был все тот же юноша, с которым я провел год своей жизни. Может, у него всё-таки получилось осуществить мечту? По инерции я влился в толпу, ожидая своей очереди для встречи с ним. — Привет, хотите сделать фото? — вежливо, но сухо улыбнулся Энрике, увидев меня. Затем что-то в его лице изменилось, стоило только получше присмотреться. — Диего?! Это действительно ты? Какой сюрприз! Мы не виделись уже целую вечность! — мы крепко обнялись, вызвав неподдельный интерес у людей в очереди. Энрике устало вздохнул, осознавая, что времени на нормальный разговор не будет. — Ты знал, что я буду здесь? — Честно говоря, девушка уговорила меня приехать. — я улыбнулся, невинно пожав плечами. — Хорошо, хорошо… Может, вечером поужинаем все вместе? Бери свою девушку, я угощаю. — Энрике написал мне адрес и время на бумажке для автографов, а потом еще раз горячо обнял. Узнав о том, что я, цитирую, «дружил с самим Энрике Баумом», Пенни завизжала от радости и с удовольствием согласилась на его предложение поужинать. Я же, полностью отрешенный от шоу-бизнеса человек, пребывал в настоящем шоке от того, что только сейчас узнал об известности своего приятеля. Было столько вопросов и недосказанностей — ужин обязывался состояться. Вечером, вдоволь нагулявшись на фестивале, мы с Пенни отправились в изысканное местечко на встречу с Энрике. Он сидел за круглым столом, в компании обаятельной девушки с безупречно фарфоровой кожей. Наши женщины быстро поладили друг с другом, все окончательно перезнакомились и выпили по бокалу Кьянти. — Ты куришь, Диего? — спросил у меня Энрике. — От случая к случаю. — извернулся я, уже год стабильно обещавший Пенни бросить. — Давай, сегодня будет случай? — тот улыбнулся и зазывающим жестом указал на округленный, открытый балкон. Я бросил Пенни извиняющийся взгляд и, слегка колеблясь, пошел за Энрике. Первые звезды усеяли небо, делая его похожим на вуаль с миллионами жемчужин. Всю идиллию нарушал только запах табака и явное напряжение, повисшее в воздухе. Я много думал о сегодняшнем дне. Всё это — явно не мечта Энрике, его лучистые глаза потухли и больше не интересовались окружающим миром так сильно. Как ни странно, нужно иметь особую силу воли, чтобы сохранить детскую непосредственность, и этого больше не было в моем некогда пылающем жизнью приятеле. — Я не слышал о тебе в медийном пространстве. — честно признался я. — Тем самым, не потеряв ни одной интересной вещи в этом мире. Ты в любом случае не моя гипотетическая аудитория, уж извини. — усмехнулся Энрике по-доброму и одновременно ядовито, как в день нашей последней встречи. — Я снял целый сериал, представляешь? Мелодрама в лучших традициях Болливуда. — Звучит ужасно. — расхохотался я, когда вино неожиданно ударило в голову. — Что насчет твоих собственных сценариев? — Не получилось. — Энрике пожал плечами и осунулся, однако произнес это так спокойно и смиренно, что первобытный ужас пробрал меня с головы до ног. Ты не должен так реагировать, подумал я! Должен бороться, бороться! — …Если люди хотят смотреть такое, что же мне делать, скажи? — Мне всегда нравилось твое настоящее творчество. Может теперь, когда ты так именит, можно спродюсировать то, что по душе? — поинтересовался я. — Может быть. — Энрике слабо улыбнулся чему-то у себя в мыслях, и я почти увидел его прежний облик, что восторгался любой обыденностью жизни. — Кстати, как раз недавно у меня промелькнула интересная идейка… — Энрике Баум? Вы мой кумир! Этот ваш сериал «Сплетенные судьбой» просто улётный! Я так рада! Так рада, что встретила Вас! Подружки обзавидуются! — наш разговор прервала фанатка, без умолку рассыпающаяся в комплиментах своему любимому режиссеру. — Я до последнего не понимала, с кем останется Миранда и так счастлива, что она выбрала Джека, ведь он такой… он такой… Господи, можно с вами сфотографироваться? Когда девушка ушла, настроение рассказывать об идее у Энрике пропало, и последний огонёк, до этого все еще теплившийся в глубоких закромах его души, безвозвратно погас. Не проронив ни слова, мы вернулись за столик к нашим дамам, занятым оживленной беседой о подлинных радостях жизни. За время нашего отсутствия услужливые официанты уже принесли ароматные горячие блюда, которые еще никто не попробовал. — Я убеждена, что человеку важно понимать, какова вдохновляющая цель, побуждающая стать тем, кем он хочет быть! — распалялась моя Пенни, отпивая глоток вина. — А как же быть тем, кто в первую очередь озабочен поиском средств на пропитание и быт? — переходя на полушепот, вопрошала девушка с фарфоровой кожей. — Так одно другому не мешает! Чем раньше придет осознание в каком направлении развиваться, тем ближе перемены! — не унималась Пенни. Диалог их разбавлялся милыми шутками и выуженными из задворок памяти жизненными историями. Энрике, в свою очередь, монотонно теребил вышитую ажурной гладью салфетку и взгляд его, полный отрешения, скользил по причудливому золотистому узору крупной тарелки, на которой помпезно возвышалась неимоверных размеров фаршированная утка. Безучастный и отстраненный, он лишь изредка взирал на меня. В эти моменты он словно мысленно искал ответы на свои вопросы, источая желание выпорхнуть чувствам на волю. Мое же внимание было рассеянным, оценочные суждения норовили спрятаться за ширмой более приятных мыслительных конструкций. За окном разыгрывался мелкий моросящий дождь. Небольшая стайка бойких воробьев пряталась от порывистого ветра под арочным навесом, а ветви деревьев ритмично чеканили дробь по крыше, с которой, всхлипывая, лились ручьи воды. Опадающие листья, прежде, чем устлать собою газоны и клумбы, кружили в воздухе замысловатые па. Посетители ресторана постепенно покидали заведение, вслед за ними собрались и мы. Тепло попрощавшись с Энрике и его спутницей, мы с Пенни вернулись в Испанию. По телевизору иногда показывали «Сплетенные судьбой».