Только их мир

На всю Монию уже давно опустился полумрак, окутывающий прохладные улочки. Все рабочие разбрелись по домам, в то время как в богатых домах жизнь кипела полным ходом: кто-то собирался на приём в какой-нибудь салон, кто-то только присаживался в своё кресло на театральное выступление, ну а кто-то наслаждался изящной простотой свободного вечера, кружась в незамысловатом танце. Нет, это не был танец в изысканном салоне или на балу среди прочих дворянских особ. Это был танец, свидетели которому лишь звезды и еле тлеющие свечи. Эймон расплывается в мягкой улыбке, когда ему наступают на ноги, давя их, и чуть ли не заставляя мужчину валиться. Но это вызывает лишь тёплое чувство в грудной клетке. Он глядит в хмурое сосредоточенное лицо Госсена, который изо всех сил старался вновь не наступить на чужую лаковую туфлю, оглаживет румяную щеку. Он возмужал... Брюнет рефлекторно подаётся мягкой, точно бархатной руке, покуда не подхватывает брата и не кружит его над еловым паркетом, глядя ему точно в граненое бледное лицо. Им не нужна была музыка или слова. Они понимали друг друга и так. Чувствовали обоюдные желания, которые озвучивало бьющееся в груди сердце. Эймон кладёт руку брату на грудь, словно прислушиваясь к тому, что хотело донести чужое сердце, а носом прячется в взъерошенную макушку. На что тут же получает короткий поцелуй в шею, в то время как руки легонько сжимают худые ягодицы, подхватывая того поудобнее. Наконец Госсен останавливается, глядя брату в фарфоровое лицо, которое выглядело как всегда превосходно. Хотя... Сейчас на нём красовалась широкая искренняя улыбка, и от того оно казалось ещё более изумительным и чарующим: не часто его увидишь вот так широко улыбаясь. Эймон руками зарываясь в чужие волосы, тут же аккуратно касается его губ своими, совсем осторожно обцеловывая припухшие губы брата. На что его оглаживают по бёдрам, а позже и по спине, нарочно вызывая дрожь, от чего белоголовый медленно сползает, но тут же обхватывает Госсена ногами дабы попросту не увалиться на пол. Госсен заглядывает в глаза блондина, читая, что тот хочет сказать, и точно определяет его жажду. Эймон дёргает бёдрами, окончательно развеивая все сомнения. Не разрывая влажный поцелуй, брюнет почти роняет брата на постель, точечно целуя его шею, мигом залезая под ночную длинную рубашку да оттягивая белоснежные накрохмаленные панталоны. В груди мигом разжегся ещё более сильный огонь, плавящий изнутри, и делающий движения с каждым разом всë развязнее и плавнее. Эймон мнёт крупные плечи возлюбленного, пальцами оглаживая выпирающие мышцы, которые его невероятно завораживали, да хватая ртом воздух. Но Госсен скоро отстраняется дабы закрыть занавески — лишние глаза здесь ни к чему. Это только их ночь. По пути он лениво расстегивает брюки да скидывает водолазку прям на пол. На что получает тяжёлый явно недовольный вздох Эймона. Они местами слишком разные. Нет-нет, пожалуй, они почти во всём ужасно разные. Но именно это их и сводит в эту прохладную тихую ночь, именно это каждый раз заставляет огонь в их груди гореть ярким пламенем, и именно этим они живут. Живут друг другом. Находя друг в друге спасение и покой, даже просто глядя друг на друга. Их любовь горит в них. Меж ними нет места тлению. ... Кудрявая служанка, которая уже практически заканчивала всю работу, замечает яркий свет из покоев герцога. Время давно за полночь, не уж то он вновь утащил бумаги к себе и за работой уснул? Девушка стуча маленькими каблучками да шурша пышной юбкой робко подошла к двери, но, побоявшись открывать тяжёлую дверь, она наклонилась к замочной скважине дабы робко заглянуть в неё. Пожалуй, так делать ей совсем не следовало. Она с ужасом падает на пышный подъюбник, прям на мраморный пол, прикрывает дрожащий рот такими же дрожащими руками, безмолвно крича. ... Госсен вновь оглаживает чужую ягодицу, задирая лёгкую ткань ночной рубашки так, что оголяет худые ноги и спину. Холод тут же скользит, отзываясь мурашками по всему телу, на что белоголовый податливо изгибается, присаживаясь на чужие бёдра. Эймон обцеловывает щеки брата, придерживая их руками, пока ему ведут рукой по позвоночнику. Такое между ними бывало редко, но это было способом найти отклик друг в друге, найти спасение через такую казалось бы порочную близость. Но иногда это было им необходимо и раз в какое-то время необъяснимая сила тянула Госсена лишний раз зайти к брату под покровом ночи, и эта же сила тянула Эймона закружить брата в чувственном танце. Госсен с вожделением смотрит на красные щеки герцога, ему нравится чувствовать сотни поцелуев на своём лице и шее, чувствовать как вечно холодный старший брат тает в его руках. Он с интересом оглаживает оголившуюся ягодицу легонько сжимая её в руке и оттягивая бледну кожу, что вызывает со стороны Эймона тихий почти недовольный вздох — он не любил слишком быстро переходить к такому делу. Госсен, замечая это, перекладывает руку тому на бедро, а второй оттаскивает подол ночной рубашки, что беспорядочно лежал между ними. Белоголовый обвивает руками плечи и спину брата, прижимаясь к нему горячей грудью, на что получает пару горячих поцелуев у шеи, которые аж пекли и жгли на прохладном ветерку. Это их разговор обо всём, о всëм, что их так или иначе тревожит, что не даёт покоя и угнетает. Они отпускают все страхи и беспокойства через каждый поцелуй на бледной коже, через каждый неловкий щипок и вздох. И нет больше никого, кто мог бы так же помочь отчислиться. ... Госсену всегда нравилось смотреть на то, как брат читает. Как он вглядывается в мелкие буквы в книге с крайне серьёзным лицом. Госсен знал, что тот читает какой-нибудь роман, за который сам брюнет никогда и ни за что не взялся бы. Эймон не отвечал на вопрос о том, почему они ему нравится. Но младший догадывался: тому нравится абстрагироваться от насущных проблем реалий, хоть на пол часа погружаясь во что-то другое. В эти пол часа чтения его даже никто не дёргал, что было крайне удивительно. ... Эймон мостится ближе, желая ощутить больше теплых объятий, больше горячих несдержанных поцелуев и нежных поглаживаний. Госсен обнимает его за талию, глядя тому в голубые, светящиеся глаза, которые он просто обожал. Но ведь они такие же точно, как у всех остальных членов их семьи: светло голубые с кружевной окантовкой из белых ресниц. Но для Госсена они всегда были особенными: они то потухали, то снова загорались, в них точно отражалось настроение и состояние герцога. Только вот мало кто акцентировал на этом так много внимания. Эймон наконец позволяет избавиться от ночной длинной рубашки, позволяет оголить бледное рельефное тело и отдать его полностью, поддаться каждому движению чужих рук. Для него показать сейчас нескзанную слабость — это способ почувствовать спокойствие. Сейчас ему не нужно думать о политических делах, о куче не разобранных бумаг и порядке в герцогстве. Этот момент единственный, когда он может быть слабым и поддаться течению. Госсен прекрасно понимал его и был готов отдать тому всë накопленное им тепло прямо сейчас. Он обцеловывает ключицы и грудь, оглаживает талию и легонько кусает все чувствительные места на груди брата. Ооо, он их успел прекрасно выучить. Эймон с интересом глядит за всеми действиями младшего, смотрит на взъерошенную макушку и сгорбившуюся спину, по которой он не отказывает себя в удовольствии пройтись пальцами, огладив сначала каждый позвонок, а потом каждую выпирающую мышцу. ... Эймон обожал глядеть на то, как Госсен вытворяет что-то новое, чем ошарашивает всех вельмож. Ведь в этом весь он, без этого душевного огонька он — не он. Будь то побег из замка в поле, дабы прийти поздно вечером с охабкой цветов да с размазанной грязью по красному и мокрому лицу, или то поднос сворованных помпушек из кухарской. Он непоседа, каких ещё поискать. И пока вся аристократия с шумом обсуждает проделки младшего непоседливого брата Герцога Пэксли, Эймон с улыбкой на лице наблюдает за тем, как этот негодник раз за разом убегает от стражи то с цветами, то с помпушками, то просто что-то натворив. И это грело душу. ... Он точно знал сколько боли пряталось за каждым бугорком на спине брата, и какую ношу он носил каждый день. Теперь он свободен. Эймон готов гарантировать ему эту забвенную свободу и высоту полёта. Он больше не хочет видеть хоть сколько печали на этом смуглом лице, усыпанном веснушками. Наконец, Госсен уже с накипающим нетерпением, приподнимает брата за ягодицы так, чтобы тот согнул колени, вязкими от мази пальцами медленно, по одному входит внутрь, нежно поглаживая того по спине да ожидая, пока тот свыкнется со всем, пока сам не начнёт подаваться к этим злощастным трём пальцам, уперевшись Госсену в ключицу да горячо прерывисто дыша. За этот вид Госсен был готов отдать всë что угодно. Лишь бы всегда была возможность вернуться сюда или застать герцога за стопкой бумаг в небольшом карманном монокле, который он ни за что не покажет на людях. Это всë его ночные посиделки за документами, на которые Госсен бесконечно ругался. Эймон подаётся грудью вперёд, изгибаясь в спине так, что касается чужого горячего тела, на что Госсен хмурится, рефлекторно отстраняясь оттого, что такое положение вгоняло лишь в больший жар. Под тихий выдох брата, брюнет вытаскивает пальцы, сжимая мягкие ягодицы, немного наклоняя их, пытаясь подобрать более удобный ракурс. Эймон тянется за очередным влажным поцелуем, оттягивая момент, тем самым лишь разжигая возбуждение Госсена. Он кладёт бледную холодную руку на чужой пах, проведя ей по всей длине, остановившись на мягкой головке, тут же заглядывая в голубые глаза, словно ожидая чужих действий. И они следую: Госсен почти резким движением приподнимает брата, заставив того вздрогнуть и охнуть, приобняв того за шею. В этот момент в коридоре слышится глухой шлепок, что заставляет их обоих замереть, глядя в сторону двери. Они переглядываются, неуверенно всматриваясь друг в друга. Спросить что-то страшно, режущую тишину никто не хочет прерывать. За дверью такая же тишина и, кажется, её так же боятся прерывать. От этой тишина скоро начинает кружиться голова, и, не выдержав, Эймон нехотя встаёт с чужих коленей, пряча оголенное тело под шёлковым халатом, берёт ключ и еле слышно направляется к двери. Госсен с ухмылкой смотрит на стройный силуэт. Ему нравилась фигура брата: он более вытянутый, а мышцы лишь правильно дополняют эту стройность, добавляя вкусности. Госсен же более коренастый, хотя и не намного, но это заметно, заметно сколько он вкладывает в физические тренировки. Но дверь закрыта. Это хорошо. Немного подумав, Эймон вставляет ключ в скважину, оставляя его там. Ему стоило сделать это раньше. Возможно, не будь они так опьянены друг другом, придали бы тому больше значения, но не сейчас, нет. Это только их ночь. Эймон аккуратно спускает халат с плечь, с интересом глядя на брата. Он какое-то время думает, скидывать ли его или оставить, но Госсен подтягивает его к себе, вновь усаживая на колени: ему нравилось и то, как тот выглядит в халате. На этот раз Госсен не медлит, направляет Эймона точно к своему паху, на что второй лишь утыкается к взъерошенную макушку, приобняв его за шею. Он рвано дышит, чувствуя как входит горячий член. Ненадолго он отстраняется от объятий, вытянув руку, уложенную на плечо. Белоголовый хмурится, а его губы дрожат. Он тут же получает короткий поцелуй в шею, затем ещё один и ещё. Скоро он вовсе расфокусирует внимание, замыленным взглядом, смотря за действиями брата. Брюнет медленно опускает того до конца, руками легонько оттягивая ягодицы, плавно пальцами проходится по выпирающим костяшкам Эймона, давя их точно пластилин. Наконец из уст герцога доносится тихий стон и он ведёт тазом, лишь бы было поудобнее. Он успел совсем отвыкнуть от этих ласк и от того, как Госсен ощущается внутри. Младший чувствует, как чужие руки упираются ему в колени, а бледное тело выгибается. Эймон пальцами касается низа своего живота, проведя чуть ниже, словно это помогло бы унять неприятное ощущение. Госсен терпеливо ждёт, пока тот успокоится и усядется, сам нетерпеливо начнёт двигать тазом. Потому ни на мгновение не прекращает оглаживывать бархатную кожу то на спине, то на бедрах. Он бы поменял позу на более удобную для него самого, где он мог бы больше действовать, но точно знает, что Эймону нравится так. Поэтому смиренно сидит, напрявляя чужие короткие движения горячими руками и еле ведёт тазом, подаваясь к чужим движениям. Эймон глядит на мутный взгляд брата и целует его в губы, легко ущипнув за лопатку, словно это отрезвит его возбуждённый разум и снимет накипевший жар. Теперь Госсен не отстраняется от горячего тела, напротив, жмёт его всë ближе к себе, заставляя прогнуться и простонать от крайне удачного ракурса, под которым брюнет теперь медленно двигает ягодицы Эймона, который обрывисто горячо дышит тому в шею, спрятав лицо за мокрыми волосами. Сейчас нет никого, кроме них. Они — центр всей планеты. Только они есть друг у друга. И только так они могут дойти до предела человеческого взаимопонимания. Это так, однако, наврядли их поймут. Во всяком случае не захотят понять. Эймон сильно прижимается к чужой шее, уже без малейшего отклика помутренного разума, переставая сдерживая короткие стоны, подстать обрывистым толчкам. Госсен каждый раз тихо выдыхает в белую влажную макушку, которая аж вскудрявилась от жары и влаги. Ему это нравилось, брат походил на забавного баранчика. Особенно забавно это выглядело с его обыденно серьёзным лицом последнего душнилы. Госсен чувствует, как его пах уже аж пульсирует внутри, он чувствует свой предел и потому отстраняет бедра Эймона, тяжело выдыхая ему в волосы. Он выходит неаккрутным движении, заставив того вздрогнуть и вздохнуть. Госсен проводит горячим влажным пахом меж чужих бёдер, пару раз двинув белоголового, и тут же тихо стонет, чувствуя, как узел внизу живота расслабился. Эймон просил делать так. Ему не хотелось терпеть ужасную боль в животе ещё день. Вернее... Возможно в этом и было что-то эдакое, но у него просто не было времени отлеживаться ещё сутки после того как Госсен кончил бы в него. Он не мог себе это позволить. Эймон вздрагивает, глянув на красное лицо брата. Тут же обцеловывает его, получая такие же поцелуи в ответ. Госсен ещё с пол минуты переводит дыхание, вдыхая такой приятный запах родного тела. Он целует того в ключицу, оставляя небольшое розовое пятнышко и тут же ловя серьёзный взгляд Эймона, которому это явно не понравилось. Белоголовый горбится, чувствуя ужасное ноющее ощущение в паху. И это не остаётся незамеченным: Госсен неожиданным движениям меняет позицию, оказываясь меж бледных дрожащих ног лежащего герцога. Брюнет с интересом глядит на то, как он в недоумении смотрит на него, изогнувшись от возбуждения. Влажными поцелуями Госсен усеивает бледную грудь, прикусывая розовые бусинки сосков, что вызывает дрожь по всему телу. Затем мокрая дорожка продолжается до пупка и низа живота. Покуда припухшие губы не накрывают чужую головку, а затем и весь член. Эймон с лёгким удивлением глядит на Госсена, невольно зажав его голову меж бёдер. Тем немение, ему это не мешало, черт возьми, великолепно отсасывать, языком ещё больше склоняя брата к сдержанному стону. Скоро движения становятся более уверенными и резкими. По его спине проводят ледяной ногой, явно отрезвляя разум морозом, а рукой старются оттянуть за волосы, но тот, не даётся. Скоро белоголовый срывается на последний стон, с теперь уже явным удивлением глядя на брата. Тот последний раз проходится по члену, а затем легонько кривит губы. Эймону всегда нравилась эта мимика на лице брата. Она прям таки отдавал чем-то госсеновским и часто недовольным. Эймон обнимает того, за шею, прикрыв глаза. Они оба молчат, но понимают друг друга. В глубине души сожалея о своих неверных поступках по отношению друг с другу. Через время Эймон встаёт, прикрываясь халатом, да, подойдя к небольшому столику, наливает два бокала красного вина, поднося один брату. Они стукаются бокалами. Но если Эймон делает несколько глотков, прежде чем поставить бокал на тумбу у постели, то Госсен допивает всë залпом. От части чтобы перекрыть солоноватый привкус во рту, но скорее это было просто желание выпить, заглянцевав тем самым и без того приятный вечер. Они вновь целуются, валясь на постель да зарываясь в пуховое одеяло, долго молча лежа в обнимку и глядя друг на друга. Ни у кого из них не было, нет и вряд ли будет кто-то ближе. —Это в качестве извинения, — Эймон в недоумении поднимает бровь, на что получает поцелуй в нос, от которого первый морщится, рефлекторно вытирая место поцелуя, — За засос на шее, — Поясняет Госсен, самодовольно улыбаясь. Эймон хмыкает, на мгновение задумавшись, а потом, одним движением ложится на чужую грудь. —Это было слишком хорошо, мне понравилось, — кладёт голову на ключицы, прикрывая глаза, — Искупаться бы... —Не поздновато? В ответ получает тихий, словно разочарованный вздох, который, тем не менее, выражал согласие. —Спасибо, что зашёл ко мне. Но и он не получает ответа. Оно и верно, ведь это вещь, за которую благодарить не нужно. В воздухе витало спокойствие, греющее душу, спокойствие, заставляющее их снова и снова всречаться вместе, и одаривать друг друга сотнями поцелуев. Это только их мир. Один, на них двоих. —Я люблю тебя, не представляешь как, — Он мог сказать больше, он хотел сказать. Но в этом уже не было надобности, Госсен и без слов всë прекрасно понял, понял, какие бесконечные признания в любви мог бы писать ему брат. —И я тебя люблю ... —Ваш чай. —Да-да, поставьте его на стол. Девушка робко зашла в ярко освещённый кабинет, неуверенно взглянув на сидящего за очередной стопкой бумаг герцога. Она поджала губы, не в силах развидеть то, что по глупости подсмотрела вчера. У нее начинают дрожать руки, а фарфоровый сервиз на подносе гремит. Этого же быть не может, да? Ей причудилось вот и всë, точно же. Не может быть столько порочности в двух лишь людях. Эймон кидает спокойный взгляд на дрожащий подрос, и на громыхающий чайник, из которого девушка пыталась налить чай в кружку. Но её не покидали мысли, она свела брови и вся порозовела. —Кажется, Вы перетрудились, отдохните пару дней, — Эймон достал какую-то бумажку, что-то записав на ней и чиркнув подпись, — Держите, покажите это дежурной, она Вас отпустит, — Он ещё раз глядит на чайник, который девушка со страхну так и не отпустила, и аккрутным движением вынимает его у неё из рук, — Оставьте. —Прошу простить меня, я, мне... Она неловко берёт бумажку, глядя на того. Сознаться? Нет ни в коем случае, нет-нет. Что же... Что же это такое. Щеки у неё порозовели, и они застыла на месте. —Всë в порядке, не беспокойтесь, — Он легонько хмурит брови, ещё раз оглядывая горничную, — У Вас жар, право, идите отдохните, прилягте. Девушка тут же кивает головой, быстрыми шагами выходя из кабинета. Точно! Жар! Ничего такого и быть не могло, вот, что удумала! Срам какой! Опорочила такого святого человека! Боже правый! Госсен, лежащий на диване, да закинувший на его спинку ногу, проважает её взглядом. Но она, кажется его вовсе и не замечает. Брюнет перекидывает взгляд на братца, скоро подрываясь с дивана дабы подойти к нему и присесть на стол. Он игриво щипает Эймона за нос, трепая его, на что его руку отстраняют. —Ну ты и душнилище, Герцог Пэксли, — последние слова он нарочно говорит с какой-то насупленной интонацией, выпивая чай из чужой чашки. —Я занят сейчас, — Тихо выздыхает, глядя на документ, на который присел Госсен. Госсен лыбится самоуверенно, соскакивая со стола. —Ну бывай, — деловой походкой выходит из кабинета, заложив руки за голову, — Только рубашку повыше застегни, — С этими словами оставляет брата. Кто знает куда он ушёл, может в поле за цветами, может в укромное место дабы потренироваться, а может зайдёт допить вчерашнее вино. Эймон, неловко застегивает белоснежную выглаженную рубашку, пряча очередную проделку этого негодника. Однако эта проделка вызывала лишь большее умиление. Это был их мир. Только их двоих.