***
Снежные сугробы вокруг настолько высокие, что почти полностью скрывают средние кустарники и заставляют деревья казаться значительно ниже. Слабая метель продолжается. Миллионы снежинок несутся к земле, чтобы сделать снежный покров еще толще. Это красиво. Михаил запрокидывает голову, ловит несколько снежинок губами. У него нет четкого ответа, почему именно зима. Сейчас он достаточно иной, чтобы больше не стремится найти конкретные ответы на все и без промедления. Возможно, причиной стала сцена, которую он наблюдал в штате Миннесота, изучая мир. Влюбленная пара — разнополая, но это не кажется принципиально важным — радостно играла в снежки. Итогом игры стало совместное падение в высокий сугроб. Сцена запала в память ярким кадром. — Эй, — весело окликает Дин. Михаил сбрасывает оцепенение задумчивости, но уклониться от снежка, который прилетает в скулу, не успевает. Тот слеплен неплотно, почти не причиняет боли при ударе и легко рассыпается. — Ты собрался изображать ледяную статую? — Дин усмехается и лепит новый снежок. Михаил прищуривается, быстро идет к Дину. Тот смотрит с подозрением, но отойти не пытается. Целоваться на морозе — плохая идея. Михаил это знает, но устоять не может. Да и мороз совсем легкий. Поцелуй наполняет внутренним огнем и искрящимся теплом. В этот момент правильным кажется даже то, что определенно им не является.***
Михаил перестает притворяться спящим, когда слышит, как выравнивается дыхание Дина. Он переворачивается на бок и любуется красивым лицом. Сейчас оно выглядит безмятежным. Неприятное чувство точит изнутри. Михаил сжимает губы. Он забрал у Дина так много. Кусочки памяти и привычную жизнь. Но дал взамен намного больше. Счастье. Михаил хочет в это верить. Пусть Дин считает, что Сэм строит успешную карьеру юриста в Калифорнии, а от охоты они отказались по доброй воле. Разве это цена за то, насколько счастливы они? Михаил убеждает себя, что не цена. Но незнакомое раньше сомнение гложет с каждым днем все сильнее. Пальцы бережно скользят по волосам Дина, едва касаются его виска, а затем и щеки. Счастье. Михаил признает, что никогда раньше не испытывал это чувство так полно и ярко. Теперь, когда Дин рядом с ним, он знает насколько поглощающим и всеобъемлющим оно может быть. Хрупкое как стекло и твердое как алмаз. Искрящее в сиянии снега в скупых лучах зимнего солнца. Плотное настолько, что его можно попробовать на вкус. Теперь Михаил знает, какое оно, счастье. — Миш, ну какого ты не спишь? — бормочет Дин, который просыпается или от легких касаний, или от пристального взгляда, но не открывает глаза. — Не спится, — это почти правда. Вся их жизнь теперь почти правда. Михаил скрывает вздох, легко улыбается. — Я не хотел тебя будить. — Но разбудил, — указывает Дин. Неожиданно перекатывается на него. Ловко и слишком быстро, как для только проснувшегося человека. Михаил слабо стонет. Тяжесть родного тела хорошо знакома и приятна до дрожи. — Придется извиниться, — Дин ухмыляется и ведет носом по его щеке. — Готов начать прямо сейчас, — легко поддерживает игру Михаил, сам затевает поцелуй и обвивает бедра Дина ногами.***
Естественная аллея, образованная глубоко в лесу вековыми деревьями, кажется картинкой из какой-то сказки. Михаил перебирает и гладит пальцы Дина своими пальцами и любуется шапками снега на ветвях деревьев. Яркий свет полной луны безупречно дополняет картину, заставляет снег сиять и казаться золотым напылением. Они бредут медленно, без какой-либо цели. Позднюю прогулку даже никто не предлагал. Они просто вышли на площадку возле дома, чтобы оценить усилившуюся метель, и стихийно решили под ней пройтись, рискуя превратиться в снежных людей. Михаил не уверен, любил ли Дин снег раньше. Он не нашел ни одного момента в его жизни, который дал бы однозначный ответ. Но Михаил знает, что Дин любит его теперь. Это достаточное основание для того, чтобы их зима затянулась. Снег с одной из веток вдруг резко осыпается прямо на Дина. Тот забавно трясет головой и что-то бурчит. Михаил останавливается. Он не пытается помочь отряхнуться, он смотрит на Дина, взъерошенного, в снегу, с горящими глазами и щеками, и не понимает, как хоть когда-то мог существовать без него. — Давай домой, а? — хриплым голосом предлагает Дин, и это выводит из прострации. Михаил кивает, идет. Он не знает, в чем причина столь резкой смены настроения Дина, но пошел бы за ним на край света. Можно считать поверхностные мысли, этого наверняка окажется достаточно, чтобы понять, дело в упавшем на голову сугробе или в чем-то ином. Михаил отгоняет идею. Он давно не касается мыслей Дина. И начинать снова не хочет. Гостиная встречает их привычным уютом. Они создавали его вместе. В камине ярко полыхает пламя. На столе стоят два бокала вина, которые Михаил наполнил как раз перед их выходом на улицу. Дин удивительно легко привык иногда заменять пиво или виски вином. На стене рядом с каминной полкой расположилась их фотография, на которой они выглядят счастливыми. Это все ненастоящее. Мысль приходит словно бы из ниоткуда и отравляет. Михаил сжимает губы. Он знает, что забрал у Дина много. Охоту, брата, часть привычек, убежденность, что однополые отношения это отвратительно. Но еще он забрал накопленные за годы боль и горечь, отчаяние, которое уничтожало надежду, и отвращение к самому себе. Он забрал личный ад Дина без остатка. И дал ему взамен рай. Им обоим. Толчок к креслу заставляет оставить неприятные мысли. Михаил смотрит на Дина. В зеленых глазах бушует огонь, способный соперничать с пламенем в камине. Снег в волосах Дина стремительно превращается в капли воды, которые отражают огненные всполохи. Михаил взглядом выражает вопрос. Дин целует: глубоко, жадно и настойчиво. Почти агрессивно стаскивает с него куртку. — Мм, — это могло бы стать вопросом вслух, но не становится. Михаил не знает, что подвигло Дина к действиям сейчас, но это не имеет принципиальной важности. Михаил поднимает руки, позволяя стащить с себя пуловер. Избавляет Дина от рубашки и запускает руки ему под футболку. Сколько бы они ни получали друг друга, жажда между ними неутолима. — Хочу тебя… Ты так на меня смотрел на аллее… — отрывистые фразы звучат горячо, куда-то в шею и ключицу, которые Дин исследует поцелуями. Сильные руки разворачивают. Михаил упирается ладонями в массивную верхушку спинки кресла и вжимается в широкую грудь спиной. Дин ведет ладонями по его торсу, доходит до пояса джинс, ловко расстегивает ремень и их. Михаил откидывает голову назад, подставляет жадным губам шею. Дин спускает сначала его, а затем и свои брюки вместе с трусами вниз. Умудряется при этом целовать его плечи и лопатки. Михаил слышит, как с тихим щелчком открывается тюбик со смазкой. Дин свободной рукой сжимает и интенсивно гладит по всей длине его еще не возбужденный до конца, но стремящийся к этому член. Скользкие пальцы, кажется, их два, проникают внутрь легко. Они не так давно были вместе. Михаил прогибается в пояснице, чтобы максимально подставиться под мягкую ласку внутри и грубоватую снаружи. Член, который массируют и дразнят чувствительными прикосновениями умелые пальцы Дина, твердеет до предела в считанные секунды. В слияние их тел вложено так много всего. Это не меняется от раза к разу, сколько бы их ни случалось. Михаил жаждет очередного. Все, что они не могут или не хотят сказать вслух, становится очевидным, когда за них говорят тела. Это убирает необходимость читать мысли. Чувствовать, а не просто знать, — это восхитительно. Михаил сделал это открытие рядом с Дином. Пальцы, которых незаметно стало больше, исчезают. Дин немного передвигается, так, чтобы вжаться возбужденным членом в его ягодицы. Михаил поощрительно ведет бедрами. Дину нет нужды спрашивать разрешения даже так бессловесно. От этого мелкая забота приятна вдвойне. Дин приподнимает его ногу, сгибает ее в колене и прижимает к кожаной спинке кресла. Он входит одним мощным толчком до упора. Замирает, давая привыкнуть. Михаил знает, что это лишь на несколько секунд. Но даже они не нужны. Он хочет чувствовать Дина бесконечно, яростно и абсолютно. Дин словно слышит его мысли. Он начинает двигаться, берет быстрый темп сразу. Внутренние мышцы отвечают на мощные толчки легкой болью. Михаил не обращает внимания. Ему нужна одна мысль, чтобы убрать дискомфорт. Но лишаться чего угодно, связанного с Дином даже косвенно, а тем более так явно, он не желает. Кровь циркулирует по телу с бешеной скоростью. Пульс стучит в ушах, в каждой клетке, под кожей. Это прекрасно и ярко настолько, что могло бы стать совершенной агонией. Сущность впитывает все. Каждый миг, каждую эмоцию Дина, каждый стон, каждое касание. Дин давно стал мерилом абсолюта чувств. Но сейчас он его вершина. Сосредоточиться на человеческих реакциях легко. Михаил выгибается в спине сильнее и стонет громче, когда Дин чуть-чуть меняет угол входа и четко задевает членом центр удовольствия внутри. Нервы звенят, а эмоции поглощают. Забыться и быть почти человеком рядом с Дином — это легко. — Малыш… — хрипло просит Михаил и сжимает кожаную обивку кресла пальцами так, что почти рвет ее. Желание испытать удивительное чувство невесомости на вершине удовлетворения и разделить его с Дином толкает к действию. Михаил поворачивает шею чуть сильнее, чем смог бы обычный человек. Дин достаточно увлечен, чтобы не заметить такую мелочь. Зато она позволяет дотянуться до губ Дин и накрыть их требовательным поцелуем. Дин отвечает, слегка засасывает его верхнюю губу. Входит в него еще быстрее. Замирает на короткие моменты, оказываясь полностью в нем. Ощущения становятся еще ярче. Михаил двигает бедрами, что позволяет потереться членом о спинку кресла и впустить Дина еще немного глубже. Низко вскрикивает, когда Дин сжимает его член рукой и разрывает поцелуй. — Я люблю тебя, — слова Дина раскалывают реальность. Его рука уверенно ведет к финишу. Михаил разрывается между множеством мыслей в голове и множеством ощущений во всем теле. — Черт, я… Плевать. Я люблю тебя. Люблю… Пара мощных толчков и интенсивные движения руки выбрасывают их обоих в желанную невесомость. Михаил хочет ей слепо насладиться вместе с Дином, который утыкается губами в его плечо и тяжело дышит. Протянуть миг разделенного оргазма. Но в этот раз не может. Такую откровенность Дин позволяет себе впервые. Это толкает к необходимости принять решение. Михаил смотрит на их совместную фотографию, висящую на стене. Она появилась по его настоянию. Он сумел убедить Дина сделать ее. Сейчас Михаил не знает, убедил он тогда словами или согласие стало следствием общего воздействия на разум Дина. Он не знает правильный ответ слишком часто. Ситуация с фотографией лишь одна из целого ряда. Подобные признания для людей — это серьезно. Михаил в этом уверен. Признание Дина почему-то видится гранью. Или отпустить сейчас, или уже никогда. Михаил не разбирается, почему так чувствует. Это можно сделать позже. Он смотрит на фото. Чувствует горячее дыхание Дина на коже. Вспоминает неисчислимое количество счастливых моментов вместе. Принимает решение. Неважно, что было в их прошлом. Неважно, как много он забрал и столько ли дал взамен. Неважно, насколько настоящие чувства Дина сейчас, когда его воля уже ничем не ограничена, но все еще урезана в основе. Неважно даже то, почему Дин стал важнее всех, включая отца. Михаил аккуратно разворачивается. Улыбается, когда Дин недовольно ворчит. — Я тоже тебя люблю, малыш, — человеческих слов слишком мало, чтобы выразить все чувства, но так понятнее Дину. Сказать общепринятую фразу проще, чем пытаться облечь в слова то, что Дин — его конец и начало, его правда и смысл, его рай и жизнь. Михаил целует, потому что может и хочет. Он твердо знает одно: отныне он лично уничтожит каждого, кто попробует посягнуть на их счастье или попытается их разлучить.***
— Серьезно? — Дагон присвистывает. — Мы не рассчитывали, что эта штука настолько забористая, что подействует даже на архангелов. — Ты не рассчитывала, — флегматично поправляет Рамиэль. — Я достаточно ценю покой и свое уединение, чтобы сделать все для их сохранения. — Ну что же, братья и сестры мои, — Асмодей раскидывает руки и сдувает несуществующую пылинку с рукава белоснежного пиджака. — Цель достигнута. Вирус создан и успешно распространен среди наших пернатых нетоварищей. Засим я откланиваюсь. Дела не ждут. Если что, вы всегда знаете, где меня найти. — Поболтаем, когда из твоего рта будет литься меньше пафоса, — Дагон закатывает глаза, кивает Рамиэлю и исчезает первой. Асмодей раздраженно вздергивает уголок губ, но повторяет прощальный кивок Дагон и исчезает следом. Рамиель неторопливо идет к дому за удочкой и ведром. Его ждет неизменная вечерняя рыбалка. Больше никакой апокалипсис ей не помеха.