***
Бар «Гроссер» встречает новоприбывших гостей приятной джазовой музыкой, разливающейся по телу теплом и жаждой непродолжительного отдыха. В зале пустуют столы, за исключением тех, что находятся у окна. Там всегда есть люди. В основном молодёжь или те граждане, которые не могли найти более подходящего места для не требующих огласки бесед. Фиолетово-зелёное освещение, излучаемое боковыми лампами, встроенными прямо в стены, придаёт этому заведению атмосферу загадочности. Хотя на самом деле всё предельно ясно. Дядюшка Мо накопил порядочно средств, приобрел новый диван отменного качества, чем и вызвал беспокойство среди вышестоящих лиц. Юнхо поручили проверить, допустимо ли дядюшке Мо иметь вышеуказанную мебель в стенах своего заведения. — Мать твою, припёрлись! Ублюдки чёртовы. Чтоб вас холера одолела! — мужчина уже пожилого возраста с белоснежными волосами, заплетёнными в тугую косу, кричал, стоя за барной стойкой. Он всматривается в бесстыжие глаза вошедших, легко узнавая в них своих любимых клиентов и по совместительству давних приятелей. Но даже при вроде как проявившейся радости от встречи его желание запустить в них бутылку текилы никуда не уходит. — Сукины дети! Терпеть вас не могу. Да сколько можно с этими проверками ко мне захаживать?! — Мы тоже рады тебя видеть, дядюшка Мо. — Юнхо в привычной манере приветствует разбушевавшегося дядюшку с подозрением оглядывающего грозного Чонхо, миролюбиво стоящего в сторонке. — Слышали, тебе диванчики недавно доставили. — Доставили, конечно. Вон, стоят красавцы. Для ваших жопок и приобрёл их, мать вашу. — мужчина тяжело дышит, не скрывая своей паники при виде появившегося в руке Юнхо планшета. — По скидочке большой купил. Сказали, что последние на складе оставались такой модели, я вот и решил обновить интерьер, так сказать. Ну, здание то старое, хочется и украсить. Вы же понимаете. Мужчина закусывает губу от беспокойства, пытаясь выглядеть спокойно, но пальцы на руках подрагивают, будто играют на клавишах музыкального инструмента. Он с раздражением всматривается в документ, отображаемый на экране планшета, но во всех этих цифрах и графиках ничего не может понять. Однако Юнхо со стороны смотрится куда увереннее. Он ненадолго поднимает свой взгляд, оглядывая мебель ещё раз, словно сканируя её на предмет сходств и различий между тем, что представлено в его файле и тем, что находится прямо перед его глазами. Распределитель растягивает губы в предвкушающей улыбке, от которой не то, что у дядюшки Мо, даже у Чонхо что-то начинает скрестись в душе. Хотя он в данной ситуации не больше, чем вынужденный зритель, правда, в любую минуту готовый стать щитом. И вот тогда при трансформации в непобедимого телохранителя весь спектр действия сосредоточится исключительно на нём и на его смертоносной боевой технике. — Ну что ж, дядя Мо, спешу вас поздравить. Диван остаётся с вами. Вы не превысили уровень своих расходов, полностью соответствуя заявленной планке ваших доходов. — Да ты что! Мужчина заметно расслабляется. Его глаза поднимаются вверх, словно в благодарность кому-то особо заботящемуся о его нечистой душонке. Дядюшка Мо тут же подбегает к двери рядом с барной стойкой и со всей мочи стучит по дереву рукой: — Подай гостям наших лучших креветок, балбес! Они, бедненькие, совсем устали с дороги. — дядюшка Мо заботливо оборачивается к гостям и жестом указывает на места около стойки, — Присаживайтесь, мальчики. Чего стоите-то, как неродные. Если Чонхо действительно расслабляется, обрадовавшись скорому приёму пищи, то Юнхо в очередной раз грустно усмехается. Достаточно выдать человеку ту информацию, которую ему бы хотелось услышать, и он тебя сиюминутно полюбит, накормит, обогреет. А если бы ситуация была иной… Не было бы больше этого бара. Креветок по вкусу напоминающих резину, даже несмотря на пресловутый статус «лучших». И Уёна, еле держащего поднос с двумя порциями креветок, с ярко-красной от пара кожи и с злыми как у свирепой собаки глазами. — Ещё раз назовешь меня «балбесом», я скажу матери, что ты снова принял на работу госпожу Чон. То-то я посмотрю, как она тебя по головке погладит вечером. — Уён шипит в лицо своего отца, но тут же мило улыбается сидящему напротив Юнхо. — О, какими судьбами, ребята? Решили-таки отнять у папаши бар и подарить мне свободу? — Боюсь, что тебе придётся ещё долго терпеть общество морских гадов. Твой отец успешно прошёл проверку и даже не приблизился к границе дозволенного процента. — говорит сочувственно Юнхо, однако с удовлетворением замечает тень облегчения в глазах Уёна. Уён не был примерным юношей, хорошим работником, во всяком случае его креветки, несмотря на годы практики, всё ещё были резиновыми, но он был отличным сыном, о котором любой отец мог бы только мечтать. Это выражалось и в помощи, которую Уён оказывал отцу на кухне, собственном перерасчёте средств и сумм, потраченных ими за последний месяц, чтобы семья не лишилась единственного источника заработка… И та самая подработка, о которой прекрасно знает Юнхо, но не знает дядюшка Мо. Незаконное зарабатывание денег — это уголовно наказуемое преступление, но не прерогатива Юнхо. Незаконные заработки не имеют отношения к его профессии, именно поэтому он без зазрения совести закрывает на это глаза и не доносит полиции на Уёна, занимающимся ремонтом автомобилей, мотоциклов и прочей техникой в тёмное время суток. Несмотря на кажущийся образ идеальной семьи, Чонхо рассказывал, как эти двое дрались на кухне, разбили всю имеющуюся в доме посуду и всё из-за того, что не могли решить, какое блюдо у них будет считаться фирменным. Но на самом деле дядюшка Мо своим мальчиком страшно гордился. Да даже сейчас, когда Уён разговаривает с ними, Юнхо наблюдает за лаской в глазах мужчины при виде своего сына в форме повара. Для того, чтобы быть частью кухни мало уметь готовить, нужно быть и душой и сердцем с ней, дядюшка Мо придерживался этой позиции, поэтому спокойно позволял Уёну ошибаться в готовке, разбивать всё, что только можно разбить, отвешивал подзатыльников, конечно, и угрожал ремнём. Но дальше слов как правило не доходило. — Куда сейчас? — миролюбиво и будто между делом задаёт вопрос Уён. Но лукавая улыбка и глаза, перемещающиеся с лица Чонхо на Юнхо, говорят о том, что ему действительно любопытно узнавать подробности жизни людей более высокого класса. Что совсем неудивительно. Там, где высокие дома и вечеринки с миллионами огней, всё движется в своём ритме. Люди там свободнее. Уж точно счастливее, хотя бы потому что могут позволить себе иметь чуть больше, чем ничего. Во всяком случае они точно не готовят креветки в комнате, наполненной жаром от пара. Да даже в преисподней наверняка гораздо прохладнее, чем на их крохотной кухне. — К клиенту поедем. Не уверен, что знаю его. В досье слишком мало информации, хотя он не молод и наверняка не один десяток раз обновлял базу данных. — Юнхо подушечкой пальца переключает страницы изрядно тонкого личного дела, ограничивающегося лишь упоминанием школьных лет и тем, каким доходом этот человек располагает на данный момент. — Не знаю, с чем это может быть связано. — Может, он преступник? У таких обычно с биографиями проблемы. Неприятности с законом разом перекрывают всё хорошее, что ты делал до этого. Ну, как будто от человека ничего не остаётся, если он вдруг решает пойти по кривой дорожке. Сразу в утиль. И плевать, кто он сейчас и чем занимается. — вносит свою лепту Чонхо, причём совершенно справедливо. Таких примеров – масса. Отец Юнхо воровал, потому что семья голодала. Получается, его осудили за желание помочь своей семье не умереть с голоду и призвали к тюремному сроку — отбывать наказание и пережить немедленную трансформацию из статуса «низшего класса» в ничто. По логике вещей для государства мужчина стал пустым местом, страшно даже подумать, как он сейчас. Юнхо не общался с отцом ещё со времён своего поступления на госслужбу, потому что устав велит не взаимодействовать с субъектами, порочащими звание «распределителя». Это самая главная причина отсутствия контакта между отцом и сыном. Вторая, но, наверное, не менее важная — Юнхо стыдится того, что его отец — преступник. Ему становится противно от одной мысли, что он будет стоять рядом с таким человеком… Юнхо же другой. У него значок на груди и личный водитель. Он уже не помнит, что значит с нетерпением дожидаться возвращения папы с работы, зная, что он придёт непременно с угощением для своего ребёнка и любимой супруги. — Может. Очень даже может быть. — кивает Юнхо скорее самому себе, чем на слова Чонхо. Хотя… В фотографии напротив нет ничего необычного, намекающего на то, что они имеют дело с преступником. Совершенно заурядная внешность, может за исключением проколов в ушах. Крепкие шея и плечи, свидетельствующие о наличии физической нагрузки в жизни человека. Но больше всего Юнхо привлекает взгляд. Обида, горечь, жалость, сострадание и всепоглощающая боль — все эти чувства, абсолютно неприемлемые в условиях современности можно прочитать в глазах напротив. На лице каждого порядочного, пышущего благоразумием гражданина обязательно должна быть улыбка. Таким образом, он выражает свою благодарность политическим руководителям за все те нововведения, которые привели нас к высшей ступени развития. А если ты делаешь наоборот при обновлении базы данных, скалясь в камеру или угрожая кулаком, тебя тут же накажут, мало того — выставят посмешищем славного государства посредством вывешивания твой фотографии где-нибудь в центре города с сопровождающей яркой надписью: «Позор рода человеческого. Да устыдятся предки и потомки твои». Юнхо нисколько не находит этого человека привлекательным или особенным, однако, стоит признать, это очень смело — демонстрировать своё отношение к высшему свету таким неблагодарным взглядом. Полиция при малейшем подозрении в бунте или стремлении препятствовать воле высшего класса обязательно примет меры. И его увезут. Далеко. Туда, откуда обычно не возвращаются, а если и возвращаются, то уже другими. Как будто их напичкали препаратом, лишающим человека чувств. На фоне Уён рассказывает горячие новости о налогах, о долгах конкурентов… А Юнхо продолжает смотреть на экран, мысленно задаваясь вопросами, на которые у него, пока ещё нет ответов. Что же надо было сделать такого, чтобы смотреть в объектив с таким выражением глаз? Разве можно глядеть вот так, зная, что тебя могут арестовать? Или лишить чего-либо? А может… Его просто уже нечего лишать?***
— Дурное у меня предчувствие, знаешь… — тихо проговаривает Чонхо, как только машина подъезжает к подъезду забытого богом дома, стоящего на отшибе. До близлежащих строений не добраться. Кругом пустота. Но внутри дома, судя по данным, совершенно точно живут люди. Скорее всего затворники, социофобы, а может отверженные — лица находящиеся в длительной ссылке по причине своих нежеланий вливаться в систему. Правда, нежелание быть частью единого организма приводит к потери целостности своей личности, другими словами, к подавлению чувств до полного их изъятия. — На всякий случай приготовься. — с этими словами Юнхо первым заходит в подъезд, чуть придерживая дверь для Чонхо. Внутри всё выглядит ещё печальнее, чем снаружи. Облупившаяся краска со стен дома навевает воспоминания о годах, когда государство находилось в подавленном состоянии из-за нестабильной экономической ситуации. Политическим лидерам во избежание кризиса пришлось придумать уникальную систему, способствующую тому, чтобы люди одного сорта довольствовались тем, что они имеют. Стратегия безумно проста: достаточно сделать так, чтобы человеку было не суждено желать улучшений среди условий труда, более высокой заработной платы, стремления к повышению в должности пресекались на корню… Экономика развивалась за счёт расширения и заморозки положения рабочей массы и стабилизации тех слоёв общества, которые однажды оказывались наверху и больше оттуда не спускались. Этот дом не подвергался ремонту примерно с тех времён. Что напрямую говорит лишь о том, что местные жители принадлежат к изгоям. Обычно при отправке жалобы в организацию, занимающуюся управлением конкретного сооружения, о неприемлемых условиях для жизни, компания делает всё возможное ради комфорта жильцов. А здесь… Нужная дверь с номером двадцать четыре выкрашена в зелёный цвет неприятного глазу болотного оттенка, и судя по концентрации запаха красили её совсем недавно. Чего только не сделаешь, чтобы место, которые ты называешь домом, стало таковым для тебя, даже такое неуютное. Юнхо даже не решается касаться двери своими идеально чистыми белоснежными руками. Его брезгливость даёт о себе знать. Но попасть внутрь им необходимо по долгу службы. Ситуацию спасает Чонхо, который жертвует своими чистыми руками, стуча в дверь кулаком. Он морщится от досады, когда видит на чёрном рукаве своего пиджака мелкие зелёные пятна. — Только недавно отдавал его в химчистку… — Что только не сделаешь ради службы, с которой хочешь свалить, да, Чонхо? — язвительно тянет Юнхо, однако Чонхо не успевает среагировать на эту остроту, поскольку за дверью слышится тихий щелчок. А после она широко распахивается. В коридоре стоит мужчина, явно молодой, если не юнец. С взлохмаченными волосами, словно он только проснулся. Хотя часы на запястье Юнхо показывают ровно четыре часа дня. Парень глупо моргает, уставившись на двух господ впереди себя. Испачканные в чём-то сером руки теребят мятую одежду, оттягивая её книзу и демонстрируя вошедшим выступающие ключицы. Для такого возраста он очень мало ест. В его рацион скорее всего не входят даже базовые мясные и молочные продукты, а о сладостях и говорить нечего. — Вы к кому? — Сон Минги здесь проживает? — мягко произносит Юнхо в надежде, что спросонья парнишка не понял, кто эти люди и с какими примерно намерениями они заявились. Но Юнхо глубоко ошибается, потому как в следующее мгновение парень начинает громко и беспорядочно лепетать: — Мин… А, нет! Не здесь. В смысле он жил здесь давно. Раньше. Потом уехал, я не знаю, куда. Юноше приходится стремительно ступать в глубь квартиры, поскольку на сцене появляется Чонхо, наступающий на испуганного мальца решительным шагом. Пальцы сжимаются в кулаке. Он с силой толкает парня к стене, хватая за плечи и приподнимая его над полом. — А теперь знаешь, куда? — глаза наливаются кровью, а брови сводятся к переносице. Что-что, а наводить страх и ужас на человека Чонхо умеет лучше всего. Он тяжело дышит, искажая губы в страшном оскале, от которого обычно коленки трясутся… Кроме, разве что, этого парнишки, у которого инстинкт самосохранения, очевидно, до сих пор находится в стадии своего формирования. — Ты, что, глухой? Я же сказал, что не знаю. Можешь хоть сто раз меня головой об эту стенку побить, никакой другой информации всё равно не получишь. И Чонхо бьёт безрассудную жертву в живот. Сначала два раза подряд для порядка. А потом так сильно, что у парня закатываются глаза и губы смыкаются в одну линию в попытках сдержать болевой стон. Он сползает к ногам своего мучителя, отчаянно держась за живот. Но даже находясь в таком положении, он не произносит ни единого слова, давая телохранителю полную свободу действий. Юнхо, правда, задаётся вопросом относительно того, почему они не догадались просто проверить дом. Вероятно, Минги либо скрывается в одной из комнат, либо его действительно здесь нет, и он сменил локацию. Но тогда для какой цели? Он что-то скрывает? Или этот юнец скрывает него самого? Не лучше ли тогда сменить тактику и подвести свидетеля к милой располагающей беседе. — Послушай, мы не собираемся вредить Минги. Я и мой напарник просто выполняем порученную нам работу. — Юнхо отталкивает Чонхо в сторону, а сам опускается перед пострадавшем на колени. Что ж. Благодаря стараниям Чонхо, теперь никакого добровольного сотрудничества не представится. Неизвестно, каким образом им удастся получить сведения от этого упрямца, для которого собственная жизнь, по видимому, является не такой ценной, как жизнь другого человека. Что это за Минги такой? Однако внезапно где-то раздаётся скрежет металла, будто натачивают лезвие кухонного ножа или скрещивают зубчики вилок. И именно этот шум заставляет Юнхо подняться, оставляя позади себя резко подскочившего парня. Он пытается схватить удаляющуюся фигуру Юнхо за руку, но Чонхо не дает ему этой возможности. Он снова валит парня наземь, прижав ладонями к полу. — Не смейте туда идти! Говорю вам! Да оставьте же вы человека в покое! — поток брани и нелицеприятных слов прерывается тяжким вздохом от ещё одного удара в затылок, после которого юноша содрогается и наконец затихает. Юнхо сразу понимает, что нашёл его. Человек напротив очень высокого роста и такого же крепкого телосложения как и на фото. Но вот… Некоторые пряди на некогда чёрных густых волосах отливают серебром, но не от краски. Мужчина действительно перебирает кухонные приборы. Он весь поглощён процессом уборки в кухонном шкафу и не обращает внимания на вошедшего. Даже когда Юнхо подходит совсем близко, пусть и сзади. — Что там в коридоре случилось, Хонджун? Снова кто-то долбился к нам? — Минги оборачивается, чтобы чуть ли не нос к носу столкнуться с гостем. Он замирает от неожиданности с парой чайных ложек в руке, но при этом его взгляд… Юнхо всматривается в глаза напротив, понимая, что если на экране в этом отражающем сгустке боли можно было увязнуть с головой, то сейчас он готов этой болью захлебнуться, принимая в себя все страдания и печали, а не только данные статистики. В его лице есть что-то смутно знакомое, как будто он знал этого человека, пускай и давно, но это было. Чем-то он напоминает отца Юнхо в молодости — возможно своей осанкой, приподнятым кверху подбородком и даже этим приковывающим к месту взглядом. Отец смотрел так на распределителя, когда тот впервые навестил их семью и отнял стол вместе со стульями. Им пришлось ещё целый год поглощать еду на полу, пока родителя не посадили. — Чем могу быть вам обязан, господин распределитель? — голос звучит глухо, громко, неуместно великодушно по отношению к незванному гостю. — Мне было поручено проверить, не злоупотребили ли вы своими… — Средствами, чтобы не превысить планку имеющегося у вас имущества. В противном случае надлежит изъять избыточный предмет, купленный вами относительно недавно. — Минги заканчивает фразу за Юнхо с тем же профессионализмом и улыбкой, к которой всех молодых специалистов приучают чуть ли не с первого курса. Юнхо шокирован. Обескуражен и естественно сбит с толку. — Боюсь, я просчитался, уважаемый коллега, и решил украсить дом кастрюлей. Не в чем варить картошку, понимаете ли? Можете даже не сверяться со своим гаджетом. Но вам придётся подождать, пока обед соизволит приготовиться. Вряд ли для него ваши слова о допустимой норме расходов будут иметь какой-либо вес. — Минги усмехается, показывая рукой на три очищенные картофелины в кипящей воде. Для распределителя он выглядит откровенно плохо с этими мешками под глазами, неухоженной кожей и вещами, которые может и были когда-то чистыми, но ещё в то время, когда в доме была стиральная машинка и пока её не забрали из-за… — Вас уволили? — внезапная догадка осеняет Юнхо. На самом деле это предположение имеет место быть. Потому что никакого значка у Минги нет. Он стоит на фоне пострадавшей временем кухни с облупленной напольной плиткой, ржавыми трубами… Даже окна на сотню раз переклеены скотчем, чтобы в зимний период было не так холодно. — Сам ушёл. — Как сами? — Юнхо переспрашивает, потому что уйти самому из профессии распределителя невозможно. Это карается ссылкой, позором… Это накладывает след на то, кто ты есть сейчас и кем, к сожалению, тебе не суждено стать в будущем. — Просто сделал выбор. — Минги пожимает плечами. Но Юнхо не удовлетворён ответом, потому что выбора нет. Понятие «выбора» исчезло уже давно. Ты обязан жить по правилам, не учитывающим твоих желаний, по правилам, которые не спрашивают, чего в данный момент тебе хочется. Выбор убивает человека, стоит ему только о нём задуматься… Потому что в действительности всё будет так, как того захочет власть. И даже если тебе повезёт увернуться от предначертанного пути, где гарантия, что тебя вновь туда не вернут. — У нас нет выбора. Ваш выбор закончился на моменте, когда вы приняли решение работать госслужащим. — упрямо заявляет Юнхо, видя, что Минги держит себя куда более уверенно на фоне вечно пафосного и жёсткого Юнхо, чьи догмы никогда не подлежали сомнениям. — Даже на этой должности не всегда удаётся действовать согласно инструкциям, и тогда приходится вести себя иначе. — Но если ты не действуешь согласно инструкциям, ты предаёшь почётное звание распределителя. — Верно, ты действительно предаёшь почётное звание распределителя. — Минги опускает глаза, чуть наклоняя голову вниз в жесте, полном… сожалений. Несказанных «ты здесь, потому что уверен, что проживаешь лучшее из возможных событий», «ты уверен в том, что ты говоришь, потому что тебе внушили, что это правильно», «ты отнимаешь у других всё, потому что просто не пытался поступать по-другому». — Но не себя. Предать себя — сложно, особенно, когда понятие личности свелось к тому, что ты «хороший», только потому что не поступаешь вопреки воле государства, считаешься с мнением большинства и никогда не пререкаешься с лицами выше тебя по статусу. Юнхо не осознаёт, что имеет в виду Минги. Твоё «я» неотделимо от твоей роли в этом мире. Это же логично. Тогда, ты не предаёшь себя при условии, что соблюдаешь правила, предусмотренные в уставе. Разве не так? — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. — наконец выдавливает из себя Юнхо, когда ощущает, что все его мысли спутались в единый клубок, и вытащить из него одну конкретную и нужную — не представляется возможным. — Если не понимаете, значит, вы ещё не сталкивались с проблемой. У каждого распределителя в жизни наступает такой этап, когда он вдруг начинает задаваться вопросом «а можно ли в этом случае поступить иначе?» — мужчина по-хозяйски выключает плиту, не забывая о том, что у него на соседней конфорке уже закипает чайник. Картофель заботливо укладывается в маленькую неглубокую миску, а вода сливается в раковину. Под пронизывающим взглядом Юнхо Минги моет кастрюлю в тазу, причём делает это особенно тщательно. Всё же теперь эта кастрюля, служащая ему и Хонджуну верой и правдой целых два дня, скоро отправится к новым хозяевам. Неизвестно, что её ждёт там, может, её и вовсе не будут использовать в готовке, а отдадут детишкам в качестве нового барабана. И такие родители бывают… У многих шкафчики от посуды ломятся, вот они и придумывают детям забавы. — Что послужило причиной вашего ухода с работы? — Юнхо не останавливается, решая всё же добиться от своего собеседника вразумительного ответа, а не довольствоваться каким-то «выбором». Минги застывает над столом. Он весь вытягивается, словно струна. И о чём-то долго думает. Лицо тускнеет до серого оттенка, и сам он становится похожим на изваяние. — Когда я в первый раз навестил Хонджуна, ему только исполнялось пятнадцать. Родителей нет. Бабушка находилась при смерти. Мне поручили определить долю семейного дохода, и если бы пенсия женщины составила бы вдруг меньшее количеств средств, на которые подростка принято содержать, то я должен был бы написать заявление и определить мальчика в детский дом. Я не следовал инструкциям. — И что же вы сделали? Неужели занимались фальсификацией данных? — Конечно, это был единственный способ не ломать ребёнку жизнь. Я отправил ложные данные в базу, а благодаря безукоризненной репутации, избежал проверок. Но всё равно сознался в содеянном, когда мальчику уже ничего не угрожало, и ушёл. Сострадание приводит к потере — первое правило, которое Юнхо запомнил надолго. Минги испытал сожаление по поводу тех обстоятельств, в которых оказался этот Хонджун, и тут же лишился всего. Своих усилий, прекрасной зарплаты, возможно, друзей, и теперь никто, кроме уже взрослого Хонджуна, не желает иметь с ним никаких дел. Только сейчас Юнхо обращает внимание на те же выпирающие ключицы, что и у Хонджуна. Конечно, они недоедают. Скорее всего занимаются нелегальными подработками, но этого мало, чтобы существовать. Взгляд останавливается на выделяющихся мешках под глазами — таких тёмных и страшных, будто он толком не спит. А потом Юнхо вспоминает заспанного Хонджуна, встречавшего их на пороге, и теперь всё понимает. Они только и делают, что карабкаются, падают и снова карабкаются, пока не удастся хотя бы минутку передохнуть. Покупают скудные продукты по низкой цене, работают до изнеможения, чтобы утром снова начать всё сначала. Но этот странный Минги всё равно по-доброму улыбается ему, распределителю, который через минуту буквально унесёт кастрюлю, стоящую больше тех скудных копеек, которые они получают за одну рабочую неделю. И вот это удивляет Юнхо больше всего. Никакой ненависти. Даже в коридоре не слышится жалоб Хонджуна, хотя его скрутили по рукам и ногам. Кто эти люди? И Юнхо, так и не посмотрев в экран планшета, забирает кастрюлю с собой. Он замечает на диване в гостиной накрытого пледом Хонджуна, чья голова лежит на коленях Чонхо, а сам Чонхо обеспокоенно всматривается в спящее лицо. И Юнхо узнаёт его этот взгляд, свидетельствующий о тревоге — не переборщил ли он, не сделал ли человеку плохо. А Юнхо от этого всего дерьма становится просто невыносимо. Горло сдавливает, будто воздуха нет и нечем дышать. Минги там после того, как проверит живот Хонджуна на предмет синяков и ссадин, хлопает Чонхо по плечу и спрашивает не хочет ли он разделить с ними ужин. Те три картофелины на самом деле. Юнхо успевает это увидеть, перед тем как сбежать из квартиры наружу. К тёплому ветру, машине. Солнцу, которое светит всем одинаково, в отличие от всего остального. Кастрюля отправляется на заднее сидение сначала броском, а потом, как только перед глазами Юнхо, всплывет эта сцена на кухне, он сам садится в автомобиль и ставит себе её на колени. Те клиенты, которые не имели проблем с деньгами, которые могли позволить себе обложиться роскошными вещами (такие, как правило, даже в магазинах не продаются. Их выставляют на специальных, предназначенных для богачей аукционах, особенно если речь идёт о драгоценностях и технике), с такими клиентами Юнхо было труднее всего. Они всегда кривили лицо, выражая своё презрение к какому-то человечишке, возомнившему, что он имеет право считать их деньги. Но это же всего лишь его работа. Это тоже его способ зарабатывать себе на еду и жилье. Почему все эти мерзкие лицемеры считают, что могут выказывать своё недовольство тем, что видят Юнхо у себя в гостях, в то время, как двое, которые лишаются очередной необходимой вещи, всё равно относятся к нему как к человеку?***
Юнхо ночью отправляется в гараж к Уёну. Он специально облачился в спортивные штаны, куртку, какие-то кроссовки, купленные ещё месяца два назад. И всё это наряжание ему остро необходимо, лишь бы зудящее чувство куда-то ушло подальше. Ускользнуло. Он даже отложил новые дела на время, чтобы хоть немного привести себя в порядок и отвлечься. Благо, друг вечерами всегда проводит свободное время в гараже, ремонтируя чужие автомобили, перепродавая найденные им детали или не найденные, но это уже другой вопрос. При таком раскладе проблем потом Уён с законом не оберётся. — А где ключ? Куда я его положил? — Уён ползает по бетонному полу в надежде отыскать пропажу. Он забавно ударяется головой о колесо автомобиля, тут же вскакивая, шикая и попутно пиная чужую дорогую тачку. — Хочешь потом заявить хозяину, что ему на самом деле нужно заплатить куда большую сумму? — Юнхо появляется из темноты эффектно, как шпион во всех этих старых в былое время модных фильмах, крутящихся по телеку и вызывающих приступ ностальгии. — Нет, скажу, что слова о том, что машина и водитель похожи — чистая правда. Так что забирайте вашу ублюдскую машину, она готова. — парень неуклюже приобнимает Юнхо за плечи, боясь испачкать того в масле. Всё же он знает о том, как Юнхо ненавидит грязь и всё, что с ней связано, поэтому и старается вести себя корректно. Правда, он ни за что не признается, что вот это маленькое коричневое пятнышко на носке ботинка Юнхо — дело рук машинного масла, капающего с его пальцев. — По какому поводу ты снизошёл до моего гаража? С одной стороны ясно, почему Уён спрашивает. Юнхо навещает его не так часто, как тот хотел бы из-за загруженного рабочего графика, но с другой — если Юнхо приходит, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Может, ему снова удалось стать работником месяца? Купить ещё одну машину своей маме по скидке, то есть, через знакомого Уёна? Или он смертельно болен и ему срочно нужно писать завещание? (на этот счёт у Уёна лежит целый список того, что он хотел получить. Особенно посудомойку. Его ладони скоро покроются волдырями от всех сомнительных средств, которые покупает его папаша. Экономия — штука серьёзная, а в некоторых случаях даже опасная). — Час назад я был в больнице. Срочно требовалась медикаментозная помощь. — Юнхо не уточняет какая, потому что в ситуации с его профессией всегда требуется только один вид препарата, отрезвляющий человека, испытавшего желание помочь другому. После работы ему стало ещё хуже: пот скатывался по телу, впитываясь в простыни, позвоночник выгибался до невозможности, даже глаза закатывалась от нестерпимой боли… Его ломало от мыслей, что он сейчас отдыхает, а там людям есть нечего. Открой холодильник, вытащи хоть всё и отдай им. Поступи так, как поступали раньше, до всей этой перезагрузки устройства государства, улучшений, которые ухудшили жизнь большинства ради благостей элиты. Ему пришлось обратиться в клинику за уколом, иначе агония свела бы его с ума. Такое, чтобы до боли и ломки, у него происходит впервые. Юнхо тянет в этот дом, на эту разрушенную кухню… И будь он хоть тысячу раз проклят, но ему жизненно необходимо снова увидеть этот затравленный, но такой живой взгляд по сравнению с этой повсеместной бутафорией и наигранностью. — Как ты себя чувствуешь? — Уён волнуется. Он не рискует дотронуться руками до лба Юнхо, чтобы не оставить на коже грязи, но по крайней мере его страх за жизнь друга выражается мимически и интонационно. Он выглядит так, словно вот-вот и заплачет. С эмпатией у Уёна всегда было отлично… Подобное проявление сострадания во времена рабочего апокалипсиса — подобно величайшему дару. Но Юнхо всё равно ему не завидует. Без сердца и переживаний за других — жить легче. Ничего не саднит внутри. Не сбивает тебя в кучу на постели, пригвождая тяжёлыми мыслями и попытками вообразить «а что было бы, если бы я повёл себя по-другому». — Сейчас мне намного легче. — Но ты здесь. Не означает ли это, что тебя всё-таки что-то беспокоит. Уён не был бы Уёном, если бы не знал всё наперед. Он слишком хорошо понимает других, потому и делает соответствующие правильные выводы. И Юнхо бы иронически ответил что-то наподобие «да всё отлично, я просто решил отложить свой сон ради того, чтобы составить тебе компанию в этом забытом богом гараже», но его обрывает скрежет двери откуда-то сбоку. И выглядывающая из-за неё макушка возмущённого Ёсана. — А вы чего это тут? — он звучит крайне недовольно. Видимо, их голоса заставили его прервать свою работу и выяснить, почему вместо того, чтобы заниматься заказом, Уён стоит и болтает без дела. Мало того, что им часто приходится переносить часть заказов на следующий день, так ещё его товарищ-механик периодически отлынивает, ссылаясь на важные, не требующие отлагательств проблемы, за решение которых (в отличие от тех же заказов) ему никто не заплатит. — Моему другу требуется срочная психологическая помощь. Я не могу ему отказать. — оправдывается Уён, пытаясь выглядеть беззаботно и так, будто у него в самом деле всё под контролем. И та супер непонятно откуда взявшаяся деталь на его столе уже давно приспособлена к механизму внутри двигателя. — Тебе самому она бы очень не помешала. Я бы даже порекомендовал тебе воспользоваться электрическим вмешательством малой мощности. Чтоб поэффективнее было. — Ёсан ухмыляется и ловко уворачивается от метнувшейся в его сторону гайки. — Что-то, правда, произошло, Юнхо? Ёсан работает с Уёном давно. Примерно с самого открытия вторым своей тайной ремонтной мастерской, работающей исключительно в тёмное время суток и в ограниченное количество дней в неделю. Они периодически ссорятся из-за того, что каждому требуется выполнять примерно одинаковое количество заказов, но по причине того, что Уён фактически является хозяином сего предприятия, Ёсану достаётся чуть больше работы. Ему даже жаловаться некому. Их труд нелегален и после первой возможной жалобы их контору тут же прикроют. Но эти двое всё равно находят между собой компромисс, точнее, Уён идёт на уступки и даже извиняется в моменты, когда понимает, что поступает с Ёсаном несправедливо. А второй старается вести себя с Уёном более уважительно. В его понимании уважение определяется отсутствием нецензурной брани в адрес Уёна, физического урона и попыток заграбастать себе большую часть получаемых денег. Зарабатывают они средне, если говорить о подработке и мало, если сравнивать их труд с официальной занятостью. Но выбирать не приходится. Нужно как-то выживать. — Ничего страшного правда. Всё в порядке. Просто… я приходил к одному человеку сегодня. И мне пришлось после него обратиться в клинику за помощью. Было тяжело сдержаться, чтобы не вернуться в его дом. — Юнхо улыбается одними уголками губ в надежде, что этого хватит, чтобы убедить обоих, что он действительно в норме. У них полно работы и без его проблем, он не собирается их задерживать или мешать. Тем более у Уёна завтра очередная смена в баре, а Ёсану предстоит снова заменить своего коллегу в школе. Юнхо понятия не имеет, как тот только находит в себе силы писать конспекты уроков за несколько часов до начала занятий по математике. А всё из-за того, что у него семья: две дочки и жена, которая ждёт появления на свет ещё одного малыша. Ему нужно их кормить, одевать. Он настолько силён духом, что не позволяет супруге работать, чтобы не навредить себе и здоровью ребёнка. После рождения, она, если захочет, сможет выйти из декретного отпуска, но сейчас важно беречь себя и есть как можно больше мяса и овощей. А о деньгах Ёсан позаботится. Юнхо не знает, что он будет делать, если его отправят к Ёсану домой. Сможет ли он забрать что-либо у молодой семьи, учитывая тот факт, что он знает, каким трудом достался каждый из имеющихся в доме предметов… — Ты скажи нам, как его зовут. Я в этом городе знаю, если не всех, то многих. — Ёсан подходит ближе и скрещивает в ожидании ответа руки на груди. Он тоже устал, Юнхо это видит сразу. Ему бы тоже не мешало поспать, но ситуация практически безвыходная. Юнхо решает показать им фотографию Минги на планшете. С устройством он никогда не расстаётся, даже если его рабочий день подошёл к концу. Это слишком ценная вещь, чтобы её можно было оставлять дома. Ребята всматриваются в фотографию, видя отображенные имя, фамилию, адрес проживания, и их глаза округляются. Уён так вообще закрывает рот от удивления рукой, стараясь подавить писк. — Так ты к нему ходил? — Что вам о нём известно? — Юнхо с воодушевлением расспрашивает, надеясь выведать ценные сведения и удержать их в мёртвой хватке. Слишком много тайного вокруг личности этого Минги. Мало информации. Хонджун, который оберегает его даже ценой собственного здоровья. Всё это даёт понять одно — Минги что-то скрывает помимо профессии. Может, сейчас у него имеются преступления за спиной, совершённые в порыве ярости и обиды на то, где он оказался? — Разве ты не слышал, что ночью проводится специальное мероприятие, на котором абсолютно каждый житель может получить право отыграться на распределителе? — Ёсан старается подбирать слова, чтобы выразить свою мысль наиболее мягко. Он видит, что Юнхо выспрашивает у них про этого Минги не просто так. Что-то его гложет. Человек, который спрашивает о ком-то из простого любопытства, не может глядеть на них так, будто от этого зависит вся его дальнейшая жизнь. А тот, кто является по профессии распределителем — особенно. — Минги там — главная закуска каждого вечера. Там не то, что отыгрываются, его натурально избивают до потери сознания. Организаторы платят ему, конечно, но уверяю тебя, деньги там небольшие. Они же в курсе, что устроиться куда-то он не может. И все эти побои в качестве мести совершают те граждане, которых он лишал части имущества до своего ухода. Юнхо кажется, что голос Ёсана звучит где-то на фоне гулким протяжным эхом. Это состояние сложно описать для человека, который за несколько часов до этого момента принял лекарство, способствующее стабилизации эмоционального состояния. Но что-то внутри рвётся на части, будто сердце пробивает рёбра в попытке достучаться до бесчувственной оболочки. Это странное ощущение вызывает в Юнхо желание исчезнуть отсюда, а оказаться где-то там, на «ринге» рядом с расплачивающимся за прошлое Минги. За то, что когда-то он принял решение зарабатывать больше, жить лучше… И в итоге потерял всё из-за неродного ему человека. На негнущихся ногах Юнхо выходит из гаража, не обращая внимания на оклики друзей и держась за стены руками. Голова кружится. В районе груди скапливается сгусток горечи, постепенно разливающейся по внутренностям обжигающим потоком. Он проходит мимо поликлиники и останавливается прямо напротив дверей. Рука стискивает ворот куртки. В голове набатом повторяется навязчивая мысль войти и вколоть себе ещё одну дозу, потому что предыдущая не работает, потому что он хочет вырвать чужого ему человека из лап обидчиков. А это противоестественно. Это ненормально. Юнхо опускается на колени перед зданием оттого, что чувствует, как увлажняются его глаза… Как скапливаются на ресницах слёзы. И всё из-за того, насколько сильно прогнил этот мир и Юнхо вместе с ним. Настолько, что люди готовы забивать человека из-за прошлого, которое безвозвратно ушло. Которого не вернуть. А они убеждены, что отнимая жизнь своего карателя в прошлом, тем самым совершают правосудие. Юнхо не посещает больницу. Он возвращается домой, чтобы успеть выспаться, а утром снова приступить к своим обязанностям с безупречным видом и приветливой улыбкой каждому. Даже тому, кто возможно на протяжении этой ночи безжалостно оставлял на лице Минги синяки.***
— Родной, что-то случилось на работе? — госпожа Чон кладёт палочки на крохотную фарфоровую подставку в форме лягушонка и тяжко вздыхает. Её волнует состояние сына, который уже какую по счёту ночь плохо спит. Она не хотела бы вмешиваться в его дела, но материнское сердце неспокойно, оно чувствует, что в жизни её мальчика всё проходит не так гладко, как он желает ей того показать. Со вкусом обставленная кухня целиком состоящая из красного дерева со множеством технических приспособлений необязательного характера, включая кофемашину, тостеры, небольшие печи для выпекания хлеба. Обо всём этом позаботился её сын. Он тратит огромные деньги на содержание дома в идеальном порядке. Выделяет определённую сумму матери на расходы, особенно на одежду, которую ранее в силу ограниченности средств она позволить себе не могла. И за это она ему непомерно благодарна. Не каждая мать сможет похвастаться ребёнком, достигших таких высот собственным трудом, отсутствием полноценного сна и некой жертвенности ради тех возможностей, которыми теперь они обладают. Их знают в высшем свете и, как следствие, часто приглашают на ужины. А тот кошмарный дом из прошлого остаётся в забытье… Женщине ни разу за всё это время не пришло в голову снова вернуться в район, в котором они жили раньше, и посмотреть, что с их домом сейчас. — Мам, если бы я вдруг оплошал… если бы больше не был тем, кто я есть сейчас. Ты бы смогла это принять? — Юнхо ковыряется в тарелке, смотря с непонятным ему отвращением на любимую яичницу с беконом и овощами. Ему не хочется есть то, что ранее приносило ему удовольствие. Как будто он не заслуживает всех этих благ. А если бы всего этого вдруг не стало? Если бы он снова считал копейки, отсчитывая каждую кончиком указательного пальца у себя на ладони? — Странные вопросы ты задаёшь, дорогой… Ну, если только гипотетически… — женщина мнётся на месте, то кладя локти на стол, то наоборот убирая их. Её золотые серьги позвякивают от того, как часто она мотает кудрявой головой с бриллиантовыми заколками. И этот звон заставляет Юнхо сжать зубы от непонятной, скапливающейся в душе злости. — Я бы это, конечно, приняла. Мне бы другого не оставалось. Но в таком случае нам бы пришлось жить отдельно друг от друга. Я ещё могу зарабатывать, но тебя, сынок, уже никуда не возьмут. Ты представляешь как о нас будут судачить соседи? — Мам. — Юнхо знает, что скорее всего это их последний разговор, потому что он мельком поглядывает в экран своего планшета и видит имя следующего клиента, от которого его бросает в дрожь. И сердце заходится в учащённом ритме. Он решает потратить эту последнюю беседу на единственный вопрос, ответ на который он знает, но боится услышать из чужих уст. Слишком страшно. — Да, дорогой мой? — Если ты, будучи распределителем, думаешь об одном человеке постоянно. Словно там, где он, и есть твоё место… Что это значит? Испытывать что-то большее, чем просто стремление работать хорошо — вызывает тревогу у начальства. Испытывать что-то к человеку, кроме ненависти и стремления сделать больно другому — неправильно. Понимать, что кто-то чужой вдруг становится частью твоего несуществующего сердца под иглой золотого значка — губительно. Юнхо всего лишь хочет, чтобы его приняли любым. Чтобы мама любила его, даже если вдруг разрушится этот идеальный дивный мир, и они стремительно скатятся в глубокую яму. Женщина лишь усмехается, но не по-доброму, а так, будто Юнхо только что всадил ей нож в спину по самую рукоять. Она вытирает губы салфеткой и, сощурив глаза, цедит: — Сходи в больницу по дороге на работу, дорогой. Вот, что это значит.***
Юнхо просит Чонхо довезти его до нужного адреса и запрещает подниматься в квартиру вместе с ним. Когда тот его спрашивает о причине такого странного поведения, нарушающего все предусмотренные уставом правила и инструкции, Юнхо впервые на своей памяти повышает голос, говоря о том, что сегодня он не должен идти вместе с ним, не потому что это сказал чёртов пункт из закона, а потому что Юнхо по-человечески просит его не подниматься. Это его просьба. И только после этого пристыженный, раскрасневшийся от смущения Чонхо остаётся в машине, однако всё равно провожает взглядом как всегда идеально прямую спину до самого подъезда. На деле у Юнхо внутри рушилось всё, что столько времени так кропотливо выстраивалось, кирпичик за кирпичиком. Там были и мечты, лелеемые юным парнишкой, что вот-вот скоро он закончит блестяще учёбу, выделится среди толпы и его тут же возьмут на должность с обещанной высокой заработной платой. Он обязательно купит большую квартиру с дорогой мебелью и позаботится о маме… Но всё это рухнуло. Мир с его встроенной системой не предполагает счастья для каждого. Он выборочно раздаёт свои подачки, отбирая их у тех, кому они остро необходимы. Люди крутятся в этой жизни, как в стеклянной банке, попеременно сталкиваясь со своим обезображенным отражением — тут либо люди притворяются, что не знают, во что они превратились, либо пытаются измениться… Но Власть всё выстроила так, чтобы изменения были невозможны без медленной иногда отсроченной гибели желающего вырваться из этого ада. Юнхо стучит в дверь ровно два раза. Прячет планшет в свою рабочую сумку в надежде, что забудет о нём теперь уже навсегда и с нетерпением в теле всматривается в глазок. Наконец, за дверью слышатся тяжёлые шаги, от которых желудок затягивается в тугой узел. — Кто там? — тихо раздаётся голос, кажется, не внутри квартиры, а внутри самого Юнхо. Он тяжело сглатывает, стараясь улыбаться, на этот раз не как распределитель. — Я, пап. Его обнимают сразу, как только дверь распахивается, и мужчина в преклонном возрасте прижимает его к себе, тихо плача куда-то Юнхо в плечо. — Что же ты… Где же ты был, моё солнышко? Я звонил тебе. Звонил так долго. — Юнхо целуют в щёки, трогают за плечи, чуть ли не силком заталкивают в квартиру, абсолютно неприспособленную для жилья. Там мусор и грязь, не потому что мужчина не убирается, а потому что весь этот хлам — единственное, что ему разрешено иметь по закону, и чего его сегодня должен был лишить родной сын. Потому что пенсии у старика нет и не будет. Его отправят в дом престарелых с минимальным уходом. И Юнхо видит его сегодня в последний раз. — Что ж ты рыдаешь, сыночек? Юнхо рывками утирает слёзы, еле сдерживая внутри себя горечь и печаль, потому что после его ухода отсюда, какого-то человека отправят сюда… Он отберет всё, начиная с какой-никакой мебели и заканчивая его домом. Юнхо больше его не увидит. Он просит у старика прощения всё то время, пока находился у отца в гостях и чуть ли не рычит от собственного бессилия. Несчастный отец, который не отказался от него даже после предательского игнорирования скоро должен вытерпеть ещё один удар… Но Юнхо сделает всё. Он сломает эту систему напрочь, но добьётся встречи с отцом, где бы он ни находился, даже если ради этого ему придётся вытерпеть нападки разъярённой толпы, требующей расплаты. Позднее, планшет оказывается в мусорке одного из центральных парков. Юнхо не отвечает на звонки Чонхо, игнорирует сообщения от матери… И двигается только в одно место, куда зовет его сердце. Где он должен был быть, наверное, с самого начала.***
Хонджун не задаёт вопросов, когда снова видит Юнхо у себя. Только мрачно кивает, зачем-то подавая ему грязные испачканные то ли в соусе, то ли в супе мягкие тапочки, которые Юнхо надевает на себя. И его даже собственная брезгливость ни разу не смущает. Он идёт на кухню, отсчитывая каждый шаг. Тело наваливается тяжестью от прокручивания последних событий. От скорой потери отца, своей прекрасной квартиры, которой мама гордилась перед своими подружками, от того, что Юнхо больше не воспользуется услугами клиники, в которой его знали и по-настоящему уважали… Он спотыкается на ходу, но его подхватывает вовремя подскочивший, кажется, ещё более похудевший Минги. Юнхо удерживает его за предплечья и чувствует, мать его, кости. А уж когда он поднимает от этих пугающе худых рук глаза… У Минги всё лицо избито до крови. Кое-где наклеены пластыри, но это не спасает ситуацию. Нос сломан, разбита бровь. Кажется, ему даже уголок губ разорвали, будто пытались воткнуть туда что-то острое. — Господин распределитель… Что с вами случилось? — Я сделал выбор, я сделал его, чёрт возьми, — Юнхо не осознаёт, почему ему плохо. Почему он всех этих ублюдков, посмевших касаться чужой кожи своими кулаками, готов разорвать в клочья. И Минги, словно прочитав его мысли, притягивает его к себе, обнимая до ломоты в костях. Будто самое лучшее, самое страшное и вместе с тем желаемое происходит в этой обшарпанной временем кухне. На пиджаке Юнхо больше нет значка. Он выкинул его в подворотне, предварительно растоптав ногой, и ушёл, не оглядываясь, сюда. Чтобы оказаться в самых тёплых объятиях, позволить чужим испачканным в крови рукам касаться его пока что идеальной кожи… Но со временем Юнхо понимает, что и она испортится от тех же синяков, от худобы, потому что вскоре ему предстоит работать там же, где работает Минги сейчас. Но теперь их пальцы будут переплетены и плечи прижаты друг к другу… И возможно все они в конечном итоге умрут от голода, потому что только что он уничтожил себя в качестве распределителя, но возродил как человека. Юнхо теряется в странном, расползающемся по всему телу теплом чувстве, которое тут же окутывает с головой, когда чужие синие от болезненного состояния губы прижимаются к его. И Юнхо, оторвавшись от совсем короткого как счастье поцелуя, улыбается, потому что хочет улыбнуться. И Минги такой худой, но почему-то всё равно прекрасный улыбается просто так ему в ответ, как сделал это в их самую первую встречу, будто почувствовал ещё тогда, что в его жизни грядёт ещё один важный выбор.