Кто быстрее?

Шум дождя умрачил дворцовый зал, вызывая меланхолию и толику волнения. Вечер клонило к ночи, большинство свечей лишились огня, а музыкант утешал тоску у, инкрустированного золотыми завитушками, клавесина, изредка поглядывая на великолепие пасторального пейзажа: игривый пастух в поле вальяжно расстилался на коленях молодой девицы в пшеничном поле, пока на фоне, у ветвистого дерева — такого огромного, будто обладающего мечтой укрыть всех от бед и невзгод, — паслось небольшое стадо. Нагоняя теплоту безмятежности и веселья, пальцы Антонио артикуляционно бегали по чëрным клавишам — маленькая сонатка дребежащим звуком резонировала о каждую поверхность. От такой интимной обстановки отвлëк глухой звук громоздкой двери и последующий стук чужих каблуков; Сальери понятия не имел, кому понадобилось срочно появиться во дворце: Император, как и все слуги, спал в такое время и привычки прогуливаться по дворцу не имел. Доиграв до тоники, Сальери, не опуская лица, уложил плавным движением руки на колени, после чего слегла склонил голову в бок и чуть приоткрыл глаза — его взору предстала фигура в чëрном промокшем плаще. — Придворный композитор, — человек с усмешкой изобразила реверанс. — Герр Моцарт, — мужчина кивнул, скептически оценивая приветствие новоприбывшего. — Чего изволите в столь поздний час? И, более, что меня интересует — кто позволил Вам войти? — Не хотел тревожить Вашу столь «занятую» персону, — о Боже, эта фальшивая лесть была очевидна и нелепа, — но я Вам кое-что принëс. А пропустили меня легко и просто: сказал, что у меня к Вам важное дело. — В самом деле? — Без преуменьшений. Но для начала хочу сказать, что Ваш темп в Скарлатти заметно медлителен. Сальери опешил столь странным замечанием. — Что, прошу прощения.? — Ваше скорое Allegro превратилось с затянутое largo, — весело заметил Вольфганг. — Вздор! — резко ответил Сальери, путаясь в темповых ощущениях. — Никакого largo я и в помине не играл. Это Вам не догонялки, чтобы брать бешеные темпы. Амадей засмеялся своим естественным смехом и сбросил плащ на ближащий стул. Короткостриженные светлые волосы опаляли маленькие огоньки. — Где Ваш парик? — резонно заметил капельмейстер. — Дождь на улице, да и торопился… Не успел надеть, — легкомысленно ответил и пожал плечами. Антонио продолжал смотреть на молодого музыканта в тусклом желтом свете, мысленно поражаясь его вульгарным выходкам. Нервозность от такого чрезмерного неуважения к себе начинала давить на виски: неужели он относится к нему — предворному композитору — столь неучтиво или, лучше было бы сказать, нахально из-за своих неугасающих амбиций? Он не смеет, ни в коем случае. Но последующему гневу внезапно наступила обида: оседает горьким порошком на дне души и глумится. — Поразительно… — А чего поразительного? — Ваше невежество поразительно, герр Моцарт. Молодой человек продолжал непринуждëнно улыбаться, обходя Антонио вокруг. — Ладно Вам, герр Сальери. Хватит с нас формальностей, тем более в такой чудный вечер, — обращайтесь ко мне по имени. — Не смею, — ответил Сальери, — никак не смею. — Полно-полно вам, дорогой мой друг. Не для светских бесед я здесь, — в бледных ладонях оказался свëрток бумаги, — тем более я подготовил для вас скромный подарок, но пока… Композитор слегка толкнул капельмейстера в плечо с просьбой: — Устпупите, пожалуйста. Антонио, всë ещë обескураженный вульгарностью гения, уступил клавесин, мысленно просчитывая дальнейшие чужие ходы. Моцарт, как подобает обычаю, при посадке откинул полы камзола, которого, как ни странно, не было, отчего добавился элемент комичности. Потянул руками вверх, размял плечи и зискивающее посмотрел на Антонио — тот не отреагировал. Вернувшись обратно к чëрным клавишам, заиграл двойные репетиции в бешенном темпе. У Сальери дëрнулся глаз. Наглое хвастовство уже даже не сердило, нет — оно вызывало смех. Про себя отметил, что виртуозность пальцев австрийского выходца поражала. Но он же не хуже. На секунду играющий хотел всë так же посмотреть на итальянца с возгордившейся физиономией, но его пальцы на треллях заплутали и повернули не на те клавиши, а там пошли и новые гармонии, которых Скарлатти не писал. — Ох… — остановился Моцарт. — Опять увлëкся. Ну так как Вам моë умение? О, можете даже не отвечать. Ответ я знаю: прекрасно, виртуозно, гениально, неповторимо! Сальери откровенно засмеялся. Этот шут — иначе он никак не мог его назвать в этот момент — доведëт его до бессмертной жизни. А такими темпами это случится скоро, а возможно и сегодня. Но уступать капельместер не желал, а потому сказал: — А теперь уступите мне, маэстро. Покажу Вам prestissimo в его истинной ипостасии. — Как погляжу, герр Антонио, Вы вошли во вкус, но сперва я продемонстрирую мою скромную выдумку. — И какую же? — с интересом спросил композитор. — Вариации, — торжественно заявил юнец, — на тему «Mio caro Adone» — из вашей Венецианской ярмарки. — Герр Моцарт, — Сальери, будучи польщëнным до глубины души, скромно улыбнулся, — уже смею заявить, что вы написали нечто прекрасное. Я очень рад, что моя работа смогла Вас вдохновить. Желание поскорее выхватить ноты и ознакомиться с материалом жгло ладони — капельмейстер начал опасаться за своë терпение. — Если признаться честно, я принялся за их написание несколькими часами ранее — перед визитом к Вам. Эта Ария что-то частенько стала крутиться в моей голове и я подумал: что, если сделать из этой легкомысленной мелодии нечто прекрасное? Сказанные слова и внезапный раздражающий смех сбил увеселенное настроение Сальери. Особенно едкое слово «легкомысленной». — Всë сказали? — голос итальянца заметно изменился, став более серьëзным. Сквозь смех Амадей лишь выразил словами «да» и продолжал ухахатываться. — В таком случае можете идти, — прощептал Сальери. Подобно молитве, повторял, ранее сказанные Моцартом, слова. Утирая глаза от выступивших слëз, Моцарт схватил Сальери за плечо. — Ах, Антонио, чего же Вы такой холодный? Я опять задел Вас? — Идите, — ровно произнëс Сальери, на что Моцарт демонстративно вздохнул. — Какая жалость. Кажется, придеться избавиться от этих чудных вариаций, ведь они никому не нужны. Тут Сальери встрепенулся. — Вы хотите их выкинуть?! — А что же мне с ними делать? Это был подарок лично Вам, но Вы даже не хотите ознакомиться, как сразу гоните прочь. — Хотите сказать: всë было зря? Зря пришли, зря потревожили меня? — Получается так. — Отдайте, — мужчина протянул руку, — прошу, дайте взглянуть. — Значит, Антонио, Вам всë-таки интересен мой гений? — Моцарт ехидно улыбнулся и всучил рукопись в руки. — Берите, наслаждайтесь. Сальери оглянул ноты, борясь с тремором от жгучего интереса и волнительности. — А скромности Вам «не занимать». Сальери отстранился, разворачиваясь спиной, и углубился в ноты. После темы начались вариации: каждую капельмейстер напел. Снова пробежался клазами по чернильным линиям, поджимая губы. — Не молчите, синьор. Я жду вашей отзывчивости. — Право, я польщëн такой «лаконичной» вещью. В вашем духе, — и отложил листы в сорону. — Как скромно. — Да — не в Вашем характере. — По такому случаю, забираю их обратно. — Не смеете: это подарок. — Это мой подарок, и сейчас я желаю его вернуть, — цепкая рука схватилась за желтоватые листы, но чужая ладонь не собиралась их отпускать, — тем более Вам не понравилось. А Сальери понравились Вариации — чудесные проведения мелодий от гения на его музыку. Такие лëгкие и светлые, подобно лучезарной улыбке автора. Лесть отзывалась жаром под рëбрами, сжигая лëгкие, но это пренебрежительное поведение композитора гасило всякий огонь. Нет смысла откликаться восторженными эмоциями. — Вы мне их уже отдали, — сквозь зубы прошипел капельместер, — тем более для Вас они всë равного ничего не значат. Не успев сделать паузу после последнего слова, как по щиколотке пришëлся удар тупой болью. После Амадей схватил мужчину за камзол и повалил на мраморные полы. Оба продолжали держаться за ноты, сминая в плотно сжатых пальцах. — Что Вы себе позволяете? — сердито спросил Сальери. — Почему Вы продолжаете вести себя подобно юродивому мальчишке? — Мне всего лишь на всего приносит удовольствие доводить Вас до нервозности, — Моцарт склонился над его лицом, прижимая композитора всем своим весом. — Встаньте с меня. — Нет. Не хочу. — Встаньте, Вы… чëрт. Моцарт на это лишь луково улыбнулся. — Признайте, что Вы мной восхищаетесь. Скажите прямо в глаза, как Вы любите мою музыку и восторженно слушаете все мои премьеры. Признайтесь, что любите. Ну же, Антонио. Скажите. Сальери замялся, задумчиво отвëл взгляд на пару секунд и слегка откашлялся. — У Вас много страстных поклонников. Много людей восторгаются Вашим непроизойдëнным гением. Вольфганг прикусил губу, горько усмехаясь. — Это самое ужасное и льстивое признание… — Но это не Все мои слова, — голос придворного потерял былой уверенный тон для излития откровений. — Я Ваш самый преданный поклонник. И да, я люблю Вашу музыку, поэтому… — итальянец мигом выхватывает из обмякшей после таких слов руки, — …я забираю это себе. Вырывать их обратно Моцарт не стал, лишь громко захихикал. — Ах, Антонио, Вы прелестны, — на предыхании сказал композитор. — А знали ли Вы, что признаваться музыке в любви — всë равно, что признаваться самому автору? — Что? — недоумëнно спросил Сальери, но вмиг ощутил голову на своих колениях и руки, охватившие лицо и тянущие его для поцелуя. Быстро чмокнув, капельмейстер сражу же отпрянул. — Вы хотите переломить меня пополам? Вольфганг… — Нет-нет-нет, — протороторил австриец, — меня и так все зовут этим именем. — Хорошо, герр Моц… — Да нет же, — композитор приложил палец к губам Сальери, — у меня есть другое имя. Зовите меня Амадей. Ну же! — Амадей, — и его снова прервали быстрым поцелуем. — Амадей, Боже правый! Моя спина и так болит. — Понимаю, Антонио. Но соблазн велик — не в силах удержать желание. Оба чуть размякли на холодном полу: Сальери не мог уложить происходящее в рамки допустимого, а Моцарт лишь бегал глазами по потолку и композитору. Не ясны помыслы молодого человека: издëвка, баловство? Но капельмейстер так не хотел отстраняться от гения, что ему уже всë равно. — Прелестный клавесин. И художник. Чудесная работа, — глаза засияли, а улыбка расползлась. — Антонио, да ведь мы сейчас как та девушка с юношей. Итальянец взглянул на маслянную роспись на крышке инструмента и убедился: да, он сидел в той же позе, что и девица, а на его коленях расположился юнец. — Случайность. Но вполне carino. — О, чëрт, — Вольфганг внезамно вскочил и уселся за клавесин. — Мой сердечный друг, мой amore! А я ещë быстрее сыграю. И сыграл. Живее. Сальери заворожëнно внимал беглость пальцев, сосредоточенный взгляд и лëгкую ухмылку. Сердце сдавило. Поднявшись с пола, капельмейстер шагнул к юноше. — Амадей, а Вы с какими намерениями здесь? — Намерениями? — переспросил Моцарт. Придворный композитор кивнулкивнул, на что Моцарт похлопал глазами. — Не понимаю о чëм вы. — Нет, это я ничего не понимаю. Вы здесь чтобы поиграться или Вы действительно… — Ах, вы об этом, — гений чуть отсел на широкой банкетке. — Садитесь. Антонио приблизился и присел рядом. Для двоих взрослых людей места мало, но ноги помогали не свалиться. — И? — Антонио, послушайте, — голос Моцарта необычайно спокоен и учтив. Сальери старался внимать каждый обертон. — Может, со стороны это выглядит оскорбительно, по-детски и легкомысленно, однако, всë не так. Я действительно хотел встретить Вас наедине, отчего даже дождь не стал мне помехой. Понимаете, я не хочу Вас задеть. Вы мне интересны и, кажется, я чувствую к Вам что-то как к женщине. В этом плане. — Я тоже хочу сказать, что… — слова встряли поперëк глотки; старания произнести каждое слово далели голос всë тише и тише, — …я тоже к Вам не равнодушен. Но, Господи, это всë неправильно. Вольфганг усмехнулся заглянул в чужие глаза. — Неправильно любить? — Нет, я не об этом. — А о чëм? Сальери замялся, раздумывая о поставленном вопросе. Он хотел ответить уверенным тоном, но как подобрать нужные слова? Всякая формулировка получается грубой и вульгарной. — Моя вера не позволяет мне… — голос Антонио надломился; скачкообразные интонации придавали толику волнения, если не брать в расчëт учащëнное дыхание в душном, как обоим начало казаться, зале. — Не позволяет любить? Но в Ветхом Завете ничего не сказано о запрете любить. — А Вы сами-то его читали? — Пролистывал, но Бог видел, как мне было скучно. Постепенно их лбы столкнулись. Ладони Сальери держались за чужие локти, пока ловкие пальца касались его отбеленного шейного платка, неспешно поднимаясь к скулам, подушечками очерчивая линию челюсти. Их рты приоткрылись и снова устремились слиться воедино: в темпе средней части сонатного allegro. — Люблю Вас, Антонио, — с придыханием вымолвил Амадей, после чего слегка прикусил нижнюю губу сидящего рядом мужчины. — И я Вас, — на выдохе произнëс придворный композитор. — Неуверенно. — Что? — Вы неуверенно звучите. Их губы расстались. Руки Моцарта легли на чужие колени, сильно сжимая их. Сальери открыл глаза, но перед ним снова незатейливая улыбка, восхищающая и презираемая одновременно. Он собрал все свои силы: выпрямил осанку, прочистил горло и решительно взглянул. — Я люблю Вас, — голос твëрд, без малейшей тремоляции. — Ещë, мой друг. Скажите ещë. — Я люблю Вас, — ещë более твëрдо произнëс Сальери. — Ещë, маэстро! — Моцарт начал переходить на крик. — Я люблю Вас! — Ещë громче выкрикнул Антонио, но дальше, посмеиваясь, тихо продолжил. — О Боже, какой кошмар. И чем мы только занимаемся.? — Дурачимся, Антонио. О, и кстати, я всë-таки быстрее. Вдруг Сальери опомнился: он же так и не продемонстировал свою виртуозность. — Уступите? — Пожалуйста. Моцарт подорвался. Сальери сел на против, и, хрустнув пальцами, ударил по клавише в быстром темпе. Но не успел отзвучать первый такт, как прозвучал треск — лопнула струна и плектору больше не за что цепляться. Нота «ре» перестала звучать. — О, дьявол!