«27.09» это не убило меня, но что-то умерло во мне в этот день
— Мы дома, Дим, — Олег сглатывает, продолжая держать руки на руле, и боковым зрением смотрит на Матвеева. Правая сторона лица и часть шеи оклеены сетчатой стерильной повязкой в тон кожи. Под плотным слоем ткани, состоящей из нескольких квадратов пластырей на специальной клейкой основе для ожогов, каждый струп и шрам промазан мазью, и от этого в салоне стоит специфический запах медикаментов. Только в машине Дима нехотя и снял с лица медицинскую маску, предоставляя взору Олега все повреждения. Всю дорогу до дома Матвеев отворачивался как можно сильнее: сидел вполоборота, вжимался в дверцу их черной Армады и не произносил ни единого слова, лишь нервно сжимая в руках несчастную маску. Шепс напрягается всем телом и буквально боится сделать лишнее движение. Он смягчается, открывает рот, но не осмеливается сказать то, что первым приходит на ум. Олег подбирает слова, дает оценку своим действиям, тону речи, взглядам. Пустота, образовавшаяся внутри, и клокочущая в горле тревога сдавливают так, что Шепс фантомно ощущает под ребрами полость, словно он выпотрошен и пуст, а от себя осталась только оболочка, прошитая страхом. Олег сглатывает горчащую на языке боль, чувствуя, как комок проходит дальше, падая из глотки прямо в пропасть, но на лицо тянет самую теплую и ласковую улыбку. Дима сверлит взглядом лобовое, бездумно оглядывая окрестности: по правую руку их участок, закрытый цельным коричневым забором из металла. Небольшое пространство перед входом расчищено от снега, как и перед гаражом — большой пласт бетона, покрытого уличной плиткой. Матвеев отдал на растерзание Олегу всю придомовую территорию, личный кабинет и крохотную веранду, в то время как сам занялся обустройством оставшейся части здания. Особый трепет занимало оформление лестницы на второй этаж и комнат. Им удивительным образом подвернулся этот дом за пределами города. Именно в тот момент, когда Олег стремился обзавестись своим жильем, не ютясь в одной жилплощади с братом. Матвеев же тогда разрывался между Москвой и Тольятти, взвешивая все «за» и «против», где ему стоит остаться. Каким-то чудом за их скромные накопления удалось найти домик на два этажа. Их обоих тянет поближе к природе, и съехать подальше от городской суеты — кажется, самое лучшее решение пары. Дима любил фотографию, фотосессии сами собой стали неотъемлемой частью жизни молодого чернокнижника и тату-мастера по совместительству. Поэтому изобилие рамок и отражающих поверхностей в доме стало чем-то обычным и привычным. Стена, ведущая на второй этаж, была увешана снимками, стилизованными под ретро: в основном любительские фотографии самых важных моментов в жизни, бережно вырезанные из журналов, распечатанные на принтере и оставленные за стеклом на память с совместных поездок: прогулки по Самаре, вылазка в Тольятти, свидания в Москве. Дима всей душой любит подниматься по ступенькам и бросать беглый взгляд на их буквально задокументированные кадры из прошедших событий, чтобы будоражить сознание тем, что такого с ними больше никогда не повторится./flashback/
У Олега настрой сегодня нерабочий, и взвинченный с самого утра Матвеев своей энергией душит. Встреча в офисе, куда Шепс устроился обычным сотрудником без экстрасенсорных замашек, назначена на послеобеденное время, но Олег уже в девять завтракает, а к десяти разглаживает руками несуществующие складки на костюме. Удивительно теплый конец сентября выходит из категории понимания «нормального». Люди радуются прекрасному солнечному дню на своих участках: непривычно для осени устраивают пикники во дворах, играют с питомцами. Из открытых окон тянет готовящейся на мангале едой, тлеющим деревом и звуками активной жизни. Сегодня до жути хочется остаться дома и вовсю наслаждаться редким теплом. Шепс, можно сказать, только-только проснулся и кое-как свыкся с мыслью, что перед работой ему надо выполнить функции личного водителя мужа и только потом вернуться к роли офисного клерка, но заряд бодрости Матвеева — неутомимый, мощный, и буквально сбивает с ног. Поэтому Олегу ничего не остается, кроме как тяжело вздохнуть и смириться. «Дыши глубже», — уговаривает себя Олег и плетется в половине восьмого в ванну на втором этаже; «Дыши глубже», — уговаривает себя Олег, когда Дима ураганом носится на первом этаже, гремит столовыми приборами, шумит кофемашиной и другой бытовой техникой в раннее утро; «Дыши глубже», — уговаривает себя Олег, но злиться получается не особо хорошо. Шепс тихо проходит на кухню, присаживается на стул, облокачиваясь о столешницу едва ли не всем телом, и внимательно следит за тем, как Дима олицетворяет слово «жизнь». Сидя на кухне, без единого желания плестись переодеваться, он умиляется манипуляциям мужа. Матвеев на ближайшие двадцать минут к конфоркам привязан: шаг влево, шаг вправо, секунда отвлечения — и все приходится лопаточкой соскребать от пресловутого «антипригарного покрытия». Поэтому Дима хмурит брови и взгляд сосредоточенный почти не отрывает от сковородки, и Олег не удерживается от того, чтобы прыснуть в кулак. «У каждого человека есть любимая конфорка на плите, на которой он готовит чаще, чем на остальных», и эта крылатая фраза не что иное, как описание Матвеева на кухне. Правая нижняя — Дима включает ее практически всегда, средний диаметр универсальный, и чернокнижник пользуется из всей плиты только ей. Олег даже вызывал мастера в срочном порядке, когда конфорка перестала греть так интенсивно, а Дима категорически отказывался пользоваться другими, делая самое угрюмое выражение лица, на которое способен. На стуле, около журнального столика в гостиной, покоится сумка Матвеева с его сменной одеждой для съемок, а на дверце шкафа висит любовно выглаженный костюм Олега. Шепс смотрит то в маленький коридор, утрамбовывая в голове мысль о предстоящем рабочем дне, то на возящегося с посудой Диму, все еще сонно хлопая ресницами. Шепсу катастрофически хочется в Матвееве забыться и никуда от себя не отпускать. Олег считает, что нужно посоветоваться на этот счет с Сашей или Владом, на худой конец, в конце концов, обсудить с самим чернокнижником непреодолимую к нему тягу. Почему Матвеева в себя хочется вжимать с невероятной силой, буквально сливаться воедино и любить, до дрожи в коленках целовать каждый миллиметр кожи. Олег быстро поднимается на ноги, решительно настроенный на то, чтобы разобраться со своими мыслями и желаниями, возможно, пренебрегая завтраком. Наскоро поправляет лезущие в глаза волосы и шагает, точнее, крадется к Диме со спины, сгребая в охапку разморенного Матвеева, и прижимает к себе как можно ближе. — Дим, у меня проблема, — Олег горячим дыханием обдает шею, ухо, языком мажет по мочке, выбивая из Матвеева довольный полувздох-полустон. Дима, откидывающий голову Шепсу на плечо, усмехается, прикрывая глаза. — У этой проблемы есть имя? Дима не удивляется и не переспрашивает. Видимо, научился улавливать настроение Олега за считанные секунды и считывать его посылы. — Если ты о той проблеме, о которой я думаю, — с той же легкостью в тоне продолжает Матвеев, сцепляя руки на шее Олега в катастрофически неудобной для себя позе. — То у нас ужасно мало времени на устранение твоей «проблемы», Олеж. — Что? Я не, — Шепс о слова запинается, и щеки его заметно краснеют. Дима расплывается в улыбке и едва содрогается в беззвучном смехе. — Я вообще не об этом. Дима непринужденно пожимает плечами, высвобождаясь из цепкой хватки жарких объятий. — Да? Ну извини тогда, промашка вышла. Шепс прикрывает глаза и неслышно вздыхает. К рукам Олега Диму тянет невозможно сильно, и, кинув беглый взгляд на осунувшуюся фигуру Олега, Матвеев сдается. Он подходит, в почти тряпичных тапочках, на манер кошки. Медленно ведет кончиками пальцев по коже запястья, плавно двигаясь по направлению к локтю, очерчивает незамысловатые узоры, задерживая руки на плечах и утыкаясь носом в изгиб шеи. Проводит по коже губами, оставляя невесомые влажные следы, и на ощупь находит широкую ладонь Олега, переплетая с ним пальцы, крепко сцепляя руки вместе./end of flashback/
— Я Бэтти Саше сплавил, — Олег смотрит себе под ноги, разминая пальцы. — Она мявкала так, на крыльцо выбегала все время. Тебя звала. Олег грустно усмехается, не поднимая головы, и разглаживает складки на измятых штанах. — Я ей игрушку новую купил, но она ее даже не обнюхала. Так скучала, — Олег поворачивается, пытаясь поймать взгляд Матвеева. — И я, Дим. Я тоже сильно скучал. — Почему ты не включил печку? — Дима безапелляционно выдает пришедшую в голову мысль, кутая пальцы в рукавах черной пуховой куртки. Взгляда от окна не отрывает и только вскользь кидает взгляд на Шепса, вновь обращая взор на утрамбованную колесами автомобилей листву вперемешку с грязью и тонким слоем снега. — Что? — Олег на несколько секунд впадает в ступор, глупо хлопая глазами и прокручивая в голове услышанное. Тянется рукой к датчику и зависает снова. — Дим, она включена. Шепсу сильно жжет внутренности от повисшего напряжения и от того, что во взгляде Матвеева сплошное «ничего». Тошнота к горлу подкатывает с неимоверной скоростью, и Олег как никогда радуется, что в желудке за последние двенадцать часов не было ничего, кроме воды и мерзкого кофе из автомата. Олег всегда мог считать настроение Димы. За столькие годы он научился распознавать, когда тот злится, обижен или, наоборот, безмерно счастлив. Шепсу никогда не хотелось применять способности медиума в личных отношениях, равно как и Дима никогда не пользовался чернокнижием. Олег весело повторял из раза в раз цитату из фильма: «в человеческих отношениях только люди могут разобраться, и ни одна волшебная палочка не поможет». Дима полностью принимал это, сцеловывая с губ Шепса простую истину. С едкими комментариями Сафронова Дима начал периодически подавлять свои реакции, что не ушло от внимания Шепса. Олег научился Матвеева чувствовать и вычислять крошечные изменения в потоке эмоциональности, чтобы в нужное время обнять, уткнуться носом в русую макушку и шептать на ухо, что плакать — нормально, быть чувствительным — нормально, и запечатывать каждое свое слово поцелуем. Олег попадал точно в цель и этим же обезоруживал Диму, что так стремился контролировать себя. И сейчас Олегу страшно. Страшно от того, что он не может прочитать ни одной эмоции. Их словно высосали из Матвеева, и теперь его взгляд был пуст: от блеска в темных глазах теперь морозит, прошибает током. В них теперь пустота, они до ужаса стеклянные, кукольные, неживые. Дима смотрит на ладонь Шепса, застывшую на переключателе температур, и кутается в куртку сильнее, складывая руки на груди. Олег прокашливается и вновь тянет уголки губ вверх: — Пойдем в дом, а то так до вечера тут просидим. Шепс в одной футболке и домашних штанах, а кожа из-за низкой температуры мгновенно покрывается мурашками. Пальцы от безалаберности Олега в дни госпитализации Димы потрескались от холода и бесконечного обрабатывания антисептиком, что ладони теперь противно шуршат и колят. Заусеницы и крошечные ранки цепляются за одежду. Дима стоит, спиной облокотившись на дверцу авто. Ему хочется быстрее скрыться от этого мира, закрыться за их широким забором и, наконец, выдохнуть, потому что эта пытка сочувствующими взглядами невыносима. — Возьми, я пока разберу вещи, — Олег кивает себе за спину и вкладывает ключи Матвееву в ладонь. — Сам дойдешь или помочь? Дима хмыкает, вскидывая голову вверх, и искривляет губы в иронично-болезненной ухмылке: — Я похож на инвалида? — Дим, нет, я не это имел в виду. — Я знаю, — Матвеев прерывает, подкидывая связку ключей, и перехватывает их в воздухе почти перед носом Шепса. — Но пора называть вещи своими именами./flashback/
Дима приходит в себя. Сознание до сих пор спутано и Матвееву кажется, что его мысли — всего лишь результат размытого сна: он бормочет что-то неясное, то, что не в состоянии понять, лежа на импровизированной подстилке прямо посреди студии. Фоном смазанные разговоры, звуки, фигуры людей, отчего-то все взволнованы, и ему на мгновение становится очень и очень тепло от чужих рук. Ему кажется, что он всего лишь дремлет, а потом словно выныривает из своего вакуума, уверенный в том, что странный сон закончился, и пытается проморгаться отяжелевшими веками. Фокусирует взгляд перед собой и дергается всем телом. Дима видит перед собой незнакомый ранее стык потолка и стен, мгновенно пугаясь от мысли, что он не дома. Пульс за считанные секунды учащается, сердце стучит где-то в глотке, а глаза шокированно оглядывают помещение, в котором он находится. Пульсометр пиликает в такт ухающему под ребрами сердцу, и дышать становится трудно. Матвеев был уверен, что спал дома, и все мелькающие образы — обрывки проекций сознания, поэтому ничего сейчас не занимает его голову так сильно, как сковывающий страх. Дима не сразу замечает Олега, который практически сполз на пол, частично оставаясь лежащим на маленьком диванчике по левую руку от Матвеева. Шепс спал в совершенно неудобной позе, сильно скрючившись и отключившись глубоким сном от усталости. Поверх одежды накинут белый халат, а ноги обуты в кроссовки с бахилами. — Олеж, — Дима почти скулит, выдавливая из себя хриплые и рваные звуки. Он понимает: что-то случилось, и от этой мысли горло сдавливает болью, а глаза слезятся так, что Матвеев не может сдержать всхлип. Диме очень страшно. Его душит слезами от чувства вины, ведь он понимает, что что-то случилось именно с ним, а быть может, из-за него, и ему плохо от этой мысли. Хочется сжаться в комок и исчезнуть, закрыть глаза и проснуться в их спальне, найдя Олега у себя под боком на мягкой постели, а не сидящим на полу в искореженной позе. Дима давит в себе подступающий вопль, крича от боли куда-то внутрь себя так сильно, что глотку сводит спазмом, а легкие норовят разорваться от давления воздуха. Олег начинает шевелиться, мыча себе под нос что-то нечленораздельное, на автомате вытирая ладонью лицо, как это делает каждый раз, когда его выдергивают из сна. Пролежав еще пару секунд, Шепс подскакивает, полностью оседая задницей на кафельном полу. Фокусирует взгляд на койке перед собой, выжидая, пока прекратит так сильно рвать башню, и палата перед глазами перестанет кружиться. Дима, услышав копошение, затихает и старается слиться с постельным, потому что он впервые в жизни испытывает вину за то, что открыл глаза. Ему никогда не было так больно от того, что он способен слышать и видеть то, что происходит вокруг. Матвеев проглатывает звуки и всхлипы, но получается это все с большим трудом. Поэтому когда Олег, отойдя от резкого просыпания и встав рядом с койкой, тянет к нему руку, Дима не может сдержать рвущегося из груди воя. Сжимает веки до цветных всполохов перед глазами и чувствует, как обжигает родное тепло переплетенных пальцев. Олегу щемит сердце. — Эй-эй, Дим, — Олег целует ужасно холодную руку, губами касаясь каждого пальца: кожа ледяная, и Шепс давит в себе мысль, что руки Димы, словно у покойника. Олег целует несколько раз одно и то же место, потому что откровенно не может понять губами, что он целует. Кисть словно неживая, и Шепс греет пальцы дыханием, целует вновь и вновь, пока не успокаивает накатившую тревогу. Вот он, Дима, перед ним, живой. Дышит, и его сердце бьется. — Ну ты чего? — Олега трясет, глаза на мокром месте и голос срывается на высокие ноты. — Все хорошо, кот, все хорошо. Я так испугался за тебя. Дима отводит взгляд к потолоку, стараясь согнать удушающую истерику: — Это все из-за меня. Олег кладет его ладонь себе на щеку, продолжая пытаться согреть окоченевшие пальцы. — Тшш, все хорошо, — Шепс почти шепчет. — Главное, что ты живой. Я с тобой, мы со всем справимся, Дим. Обещаю, справимся. — А с чем мы справимся? — Дима поднимает взгляд на Олега, и внутри все съеживается от того, сколько отражается в них надежды. — Что со мной, что-то несерьезное, ведь так? Олег чувствует, что его щеку поглаживают большим пальцем, а темные омуты полны предвкушения, страха и наивной надежды на лучшее. Он знает, что должен сказать сам, ведь если ему об этом сообщит врач, то Диму это убьет гораздо сильнее. — У тебя ожоги и… и шрамы на лице. На фотосессии лампочка взорвалась, и ты, — Шепс облизывает губы. — Пострадал. Ты не чувствуешь? Дима хмурится и медленно мотает головой. — Лампа? Это же скоро пройдет, да? Олег оглядывает палату растерянным взглядом и спустя время заторможенно кивает, натягивая уголки губ вверх./end of flashback/
Дверь поддается легко, и первое ощущение, которое окутывает Диму с головой, — это то, что дом кажется чужим. Скрупулезно отобранные предметы интерьера кажутся безвкусными, мебель слишком громоздкой, а обилие фотографий сбивает с толку: Дима не понимает и в голове спрашивает сам себя, но не находит в себе ни одного ответа, что был бы способен его удовлетворить. Единственное, чему он не противится и даже благодарен, — это окна с видом на внутренний дворик. — Дим, ты идешь? — Олег появляется в проеме, облокачиваясь плечом о дверной косяк. Устало оглядывает комнату, потирая пальцами переносицу. Дима грустно улыбается, поджимая губы. Путь в спальню пролегает через лестницу и коридор. Коридор, который хранит множество прекрасных и ярких воспоминаний, которые навсегда останутся ими. Как у Олега горели глаза, расширенные зрачки, влюбленный, затуманенный взгляд, как он губами касался линии подбородка, носа, век, скул, потому что хотел и мог, касался шеи, расплываясь в улыбке, потому что ему было приятно. Шептал без умолку: «Дим, Дим, я люблю тебя, люблю». Матвеев помнит, как встречал его, вымотанного, с работы, обнимал за шею, полусонно шепча на ухо «Ты пришел», и целовал в щеку, чувствуя руки на своей талии./flashback/
Шепсу растягивать удовольствие — в радость, наблюдать за млеющим от каждого движения Матвеевым — сладкая месть. Доводить его до исступления и неотрывно прослеживать сменяющийся спектр эмоций на лице — невероятно. Мысль о том, что Дима на грани, доходит не сразу, и Олег цепляется за нее крепко-крепко, в сознании фиксируя. Он смотрит в потрясающей красоты темные, почти черные глаза, скользит взглядом по оголенному телу и рисункам, змеями оплетающими предплечья. Смотрит на блестящие от слюны губы, которые чернокнижник постоянно облизывает, буквально иссыхая, жаждой поглощенный из-за Олега. У Димы дрожь по телу, сердце, ушедшее в пятки, и тянущие ощущения внизу живота. Олег скользит по ребрам и талии медленно, оцарапывая короткими ногтями чувствительную кожу, в ответ получая шипение и тихий стон. — Ты такой красивый, — медиум проговаривает на грани слышимости. Дима нервно дергает головой в попытках откинуть взмокшую челку и усмехается, на секунду останавливаясь и упираясь руками в его грудь. — Олег Шепс, не знал, что Вы со мной из-за внешности, — Матвеев старается звучать жалобно, но из-за улыбки, которую скрыть невозможно, выходит из рук вон плохо. — Дурак, — Олег усмехается и пальцами оглаживает выпирающие тазобедренные косточки, успокаивает. — Я люблю тебя. Дима благодарно кивает: — Взаимно. Когда Олег проталкивает в него головку и останавливается, Матвеев стоически сдерживает в себе звуки, но когда Шепс, уткнувшись взмокшим лбом ему в плечо, входит до упора, не дожидаясь, пока тот привыкнет к тянущим ощущениям, Дима теряется в собственном дыхании. Легкие сводит, и чернокнижник открывает рот, стараясь дышать глубже, больше вдыхая кислорода, словно на мгновение стало трудно дышать. Щеки покрываются красным румянцем и по ощущениям едва ли не горят. Мысли путаются и прыгают по черепной коробке хаотично и беспорядочно, Дима ни за одну не может зацепиться, лишь где-то на затворках сознания ощущая впечатанное намертво чувство горячей плоти в своем теле, и Матвееву на секунду становится страшно: Олег сейчас его видит, слышит, чувствует каждым сантиметром собственного тела, в кожу вгрызается зубами, целует шею, линию подбородка, ключицы, плечи; оглаживает широкими ладонями изгиб позвоночника, пальцами проходясь по каждому позвонку, плавно опуская руки на ягодицы, но двигаться не торопится. — Дима, — хрипит Олег и носом утыкается в изгиб шеи; дышит так, что Матвееву кажется, будто от него непременно останется ожог. — Не зажимайся, прошу тебя. Чернокнижнику ужасно трудно не то что говорить, взгляд сфокусировать становится едва ли не непосильной задачей. Олег ловит ладони Димы, кажется, входя еще глубже, и целует пальцы, мокрыми распухшими губами проходясь по рукам, и исподлобья, почти неотрывно, смотрит Матвееву в глаза, взгляд растерянный и мутный пригвождая к себе. Дима прикрывает глаза, инстинктивно облизывая губы, и, ухватив сцеженные сквозь зубы звуки, осознает, что Шепс все еще в нем, и чувствует остро каждое движение. Матвеев нагибается плавно, стараясь не причинить боли, и цепляется за плечи Олега, пылко и так же мокро целует его, стараясь в этот поцелуй вложить отмашку на действия. И Олег понимает. Медиум толкается неспешно, больше Диму путая в скользящих по телу движениях рук: оглаживает спину, ладонью проходится по шее, большим пальцем слегка надавливая на кадык, вызывая почти неощущаемое удушье, вверх от бедер проходится по ребрам и останавливает пальцы на сосках, немного сдавливая, на что Матвеев хмурится и топит стон в выдохе и закушенной нижней губе. Олегу ужасно не хочется долбиться в Диму на пределе скорости, доводить его до исступления, когда Матвеев скользит пятками по кровати, стараясь безрезультатно найти точку опоры, когда царапается короткими ногтями и хмурится от глубоких и резких фрикций, срывая дыхание, притягивая Шепса к себе за шею, выдыхая часто где-то над ухом. Олегу сейчас это совершенно не нужно. Он находит настоящий кайф в неторопливом темпе, когда Дима двигается почти на равных, бедрами помогая и меняя амплитуду толчков и скорость движений. Шепса ведет и ему на уровне инстинктов хочется Матвеева метить: каждый миллиметр шеи покрывать собственными следами, и от осознания, что Дима совершенно не против, сердце щемит с особой силой. То, с каким упоением и нежностью смотрят на него черные омуты, заставляет Олега почувствовать себя самым счастливым человеком во всей Вселенной./end of flashback/
Помнит, как они раздевались прямо в прихожей, нетерпеливо, будучи не в состоянии добраться до кровати. Он помнит. Все. До мельчайших подробностей. Дима поднимает взгляд на Олега и кивает. Олег смиряет Матвеева взглядом, полным сомнения, когда тот пытается проскользнуть мимо. Шепс останавливает его рукой, заглядывая в глаза. — Все нормально? — Вполне, — хрипит Дима, скидывая руку Олега с плеча и продвигаясь к лестнице. Комната в точности как была месяц ранее. Дима почему-то только сейчас обратил внимание на стопку галстуков Олега, которые выглядывают из незакрытой до конца тумбы. Дима прислоняется спиной к стене, откидывая голову назад, сглатывает. Там, во втором, он точно помнит, коробка с подвесками Шепса, которые так восхитительно смотрятся на его шее, и кольца. Бесчисленное количество колец. — Дим, сними, потеряешь ведь. — Это будет напоминание о тебе, раз ты сам не можешь поехать на фотосессию. Я буду смотреть на кольцо и думать, что ты рядом. Матвееву хочется истерически засмеяться. Он потерял, но не кольцо. Олег снимает по пути к кровати мягкую футболку, минуя Диму, и переодевается в свободную домашнюю майку, оголяя торс и плечи, на которые Матвеев залипает непривычно. Не с желанием и восхищением. Никак. — Скажи что-нибудь. Дима сжимает с силой веки и слегка мотает головой, подходя ближе и укладываясь на свою сторону кровати. Кидает взгляд на Олега и хочет приказать ему не смотреть на него так преданно. — Я хочу спать. Диме больно: от того, что руки Олега пахнут фурацилином и фукорцином, от которого остались крошечные, въевшиеся в кожу розовые пятна; от того, что Олег, как и прежде, касается его нежно, обвивая рукой талию, придвигаясь ближе и утыкаясь носом в плечо. Мягко, нежно, будто боится спугнуть или быть более настойчивым. Не хватает никаких сил терпеть. Дима слышит, как начинает сопеть Олег, как бьются их сердца в этой оглушающей тишине. Видит, как едва подрагивают густые ресницы, какой Шепс прекрасный. — Олеж? Шепс глубоко дышит, убирая руку с талии Димы, и во сне поворачивается на другой бок, укутываясь в одеяло плотнее. — Я борюсь с собой прямо сейчас, — выдыхает через губы Дима, шумно втягивая носом воздух.