я хочу, чтобы во рту оставался честный вкус сигарет.

мне крайне важен твой цвет.

Входная тяжёлая дверь крайне тихо открывается. В квартире пахнет лавандой, чистотой, немного старостью, которая просачивалась через стены. Ему стыдно показаться на глаза: весь разбитый, подавленный, кровь испортила очередную чёрную футболку. Но ведь дома всегда ждут, и это не зависит от того, что ты успел натворить, ведь так? Белые кеды осторожно были сняты с уставших ног и поставлены на специальную подложку. Кое-где выгоревшие обои коридора были озарены ярким оранжевым светом, пробивающимся из открытой комнаты. Парень ещё раз зачесал свои тёмные волосы назад руками, только что замечая, как сильно он их изранил. А ведь Феликс любил их нежность, всегда ластился к его прикосновениям. Правильно ли он поступил? Суд теперь будет вершить другой. Хенджин делает шаг через порог и замирает, боясь дышать. Парень с вымытыми фиолетовыми волосами смотрел прямо на него. Это было худшим наказанием: взгляд любимого, сверкающий злым оскалом. Его фарфоровая кожа лица была в слезах, которые даже не думали впитываться, падая ему на сложенные по-турецки ноги, становясь осколками бриллиантов, которые разрывали его кожу, оставляя лишь болевые ощущения и пустоту. «Ужасная плата за содеянное,» – пронеслось у старшего в голове, прежде чем он сел на кровать с другого края, чувствуя, как пружины наровили его избить. Но взгляд тут же смягчился. Парень с ужасом протянул к нему руку, на которой красовались раны: глубокие, рваные, с кровоподтеками по краям и пигментом, что оставила алая кровь. – Что с тобой, Хёнджин? А что с ним? Он не жалеет, что отпиздил парочку хуил за дело. Он жалеет лишь о том, что мог расстроить этим своего ангела. – Ты не будешь сильно злиться? – как маленький ребёнок продолжает надеяться старший, зяглядывая в янтарно-зелёные глаза. Феликс ничего не ответил. Лишь медленно встал, шлепая босыми ногами по линолеуму. Он оставил Хвана одного с этой войной в голове, боже. Почему так невыносимо больно ждать? Но Феликс вернулся быстро, почти сразу. Он в руках нёс тазик с водой и в зубах небольшую аптечку, швыряя это всё на другую сторону кровати, не решаясь смотреть даже исподлобья на Хёнджина. Тишина резала сильнее прежнего: сильнее, чем ожидание; сильнее, чем слёзы резали Ликса; сильнее, чем люди. Наконец-то он сел в сантиметрах от брюнета, толкая его в плечо, чтобы он лёг на подушки позади. Руки, которые он хотел обхватить и прижать к своему часто бьющемуся сердцу, бесцеремонно задрали окровавленную ткань, смотря на сильные, но не критичные порезы. – Скажи, – раздался резкий и оглушающий своей неизвестностью голос, – кто это сделал? А ведь в глаза он так и не посмотрел. – Давай закурим сигарету и я всё объясню, – оттягивал момент, как резинку на руке, которая рано или поздно отскочит обратно, принося боль. Ангел наконец поправил очки, которые сползли на нос, мешая спокойно смотреть «в никуда» – в глаза Хвана. Они сидели в полумраке, который наживую резал закат, заставляя пускать кровь оранжевого цвета. Он окрашивал сожжёные волосы младшего, в которых ещё остался фиолетовый пигмент. Окрашивал и стертые до мяса руки старшего, что делал первую затяжку, выдыхая дым с лёгкой тряской: тело его не слушалось совершенно. Феликс не отставал: продолжал делать затяжки одна за другой, быстрее выжигая сигарету, которая обращалась в пепел, что так и останется чем-то, что не восстанет вновь. Потом следующая, но теперь она зажата между губами, пока сам парень сел поотдаль, поджав под себя ноги, смачивая бинт в тазу. – Мы постоянно были подвергнуты гонению со стороны людей, помнишь? – голос задрожал от боли, которую приносила тёплая вода, смывая за собой следы побоев на теле. – Я всегда верил в закон бумеранга. Но он перестал действовать, кажется... – О чём ты говоришь? – руки ангела затряслись, пока он снова смотрел, будто выжигал сейчас той самой сигаретой, которую держал в руке, всех тараканов в голове Хёнджина. – Я встретил возле института тех, кто считал, что такие как мы не достойны жизни. Им досталось знатно, хотя я знаю, что легче от этого тебе не станет... – он нежно обхватил лицо возлюбленного руками, сцеловывая дым с его губ слишком невесомо. Феликс сидел в его любимой серой футболке и свободных штанах, на которых были разбросаны белые пятна пепла. Он опёрся одной рукой с тряпкой о матрац, а в другой держал двумя пальцами сигарету, смотря на парня из под длинной чёлки. Он был словно ангел, который падал слишком много раз, но оставался таким же святым. Ему отрезали крылья, пока он был совсем маленький, не позволяя лететь на свет. Его заперли в темноте, поэтому он стал светом. Он сделал из своих слёз зеркала, в которые смотрел каждый день, после разбивая их, крича и разрывая на себе кожу, которая, казалось, была слишком тесной. – Ты спятил? Ты что... избил кого-то? – умоляюще шептал Ли, сильнее сжимая в руке тряпку, которой сейчас продолжал обрабатывать израненное тело. – Да и тем более, они меня пальцем не тронули! – сорвался. – А ты видел их счастливые ебальники? – Ликс тяжело дышал и молчал, наливая на ватный диск какую-то ужасную смесь спирта или перекиси водорода. – Вот поэтому я подправил им их. – И вот теперь взгляни: что с тобой теперь! – это был не крик, это был рык злости, который издал Феликс, пытаясь затянуться, но он слишком сильно сжимал сигарету трусущимися руками. Его волосы были сожжены, как и его душа, которую, казалось, ничто не может больше восстановить. Он был слишком сильным человеком, чтобы просить помощи даже спустя столько лет. В момент, когда капля жидкости попала ему на раненную руку, вместо ватного диска, он сильно зашипел, швыряя всё на светлое постельное бельё. Вот что происходит, когда ангелу приходится заново отращивать крылья. Хван всегда бережно относился к своему возлюбленному: он никогда не скажет лишнего слова: никогда не станет держать Феликса возле себя, зная, как тот любит свободу; никогда не будет делать то, что принесёт боли Ликсу. И сейчас он опустил свою футболку, садясь ближе к нему, осторожно беря бутылёк с лекарством в руку. – Ликси, – тихо зовёт он его. – Ты теперь готов рассказать то, что произошло, пока меня не было? Он ждал этого. Не стал спрашивать, а лишь терпеливо ждал. Послышался всхлип. Совершенно приглушённый. Феликс заглушил его в своих ладонях. Хван хотел было протянуть свою руку и коснуться его плеча, но Ликс резко посмотрел на него, вытирая слёзы так, будто это не он сейчас их ронял. – Всё хорошо, – было похоже больше на пиздёж. – Нет, не ври, – руки Джина всё же ухватились за расцарапанные руки ангела, прикладывая смоченную ватку к одной из ранок, ощущая, как в его плечо резко впивается свободная рука парня, оставляя полоски от ногтей. Хёнджин проделал то же самое и с остальными, поглаживая другой рукой по волосам, пропуская их через пальцы, робко, словно по-детски, целуя в лоб, щёки, уголки губ. – Я истеричка, – закончил Ли, наконец смотря в глаза старшему. – Прости, пожалуйста.. – Не говори такого, пожалуйста. Ты не понаслышке знаешь, какие скандалы я закатываю. Если сейчас я сижу спокойно, то только из-за болевого шока, – улыбка поползла на лицо обоих, освещая комнату вместо света. – Если что, я в порядке, просто проблемы в голове, – младший сполз на пол, идя в кухню своей грациозной походкой раненной лани, пытаясь не упасть из-за затёкших ног. Как же Хёнджин любит его каждую частичку, которую общество может принять за недостатки. И брюнет действительно не понимал этого. Мой ангел ещё будет летать высоко и красиво, озаряя светом только свой правильный путь. Я сделаю всё, чтобы он сиял ярче и ярче. Я ненавижу людей, которые делали ему больно; я ненавижу общество, но из-за того, что я его часть, то я ненавижу себя больше. Он не маленький мальчик, которого нужно оберегать, он сам легко может переломать мне рёбра при огромном желании. Он не колючий, он самый нежный, просто люди ни-ког-да не знали его таким. Я не идел, голова нуждается в починке, но... если я с ним, то всё хорошо. Феликс грозно похлопал в ладоши, привлекая внимание своего парня, который так и продолжал сидеть в комнате, погружаясь в свои мысли. – Сегодня пьём чай с лимоном, – торжественное завяление, конечно, выдал Ликс, как только брюнет замаячил на горизонте кухни. – Нет, только не он, – снимая грязную футболку через голову, простонал он, опираясь руками о столешницу. – Поздно, за всё деньги плочены, да и тебе нужно, – и он улыбнулся. Улыбнулся так, как никогда ещё сегодня не улыбался. Его мокрые от слёз глаза блестели, волосы были растрёпаны, падали ему на лоб, кожа светилась. Хван взял его руку, целуя каждый её миллиметр под возмущённые крики и смех парня. Это его принц. Он никому его не отдаст. – Я люблю тебя, – Ликс взял одну из израненных любимых ладоней и приложил к своей щеке, всё также ластясь и урча. Хёнджин наклоняется ближе: придвигает лицо, сокращая расстояние между ними до незначительного. Губы соприкасаются нежно, осторожно, почти бережно. Ли победно стонет, вжимаясь сильнее в сладкие и искусанные губы возлюбленного. Он чувствует как от них по всему телу идёт разряд неведомого тока. Хван же осторожно двигается ближе, хватаясь рукой за узкую талию парня. Воздух вдруг смешивается с запахом чужой кожи. – И я тебя люблю, мой ангел.