***
«Дракон заглотил наживку» Что ж, Теодор отдал ей должок. Слизеринец отслизеринил слизеринца. Гермиона хмыкнула и задрала ступни на изголовье кровати. Стало чуть легче, но ноги все же гудели. Ей бы удобные лодочки, а не орудия пытки. Дурацкое алое платье уже валялось в корзине для мусора. Оно облегало тело как вторая кожа, и чтобы лифчик не проступал сквозь тонкую ткань, пришлось им пренебречь. Расчет оказался верным: авроры слетелись на призыв Грейнджер как шмели на свежий тягучий мед. Вернувшись домой под утро, она первым делом кинулась под обжигающие струи воды. Терла, терла и терла, мочалкой сдирая с себя липкие взгляды волшебников. И он – Малфой – тоже смотрел. Она поймала в зеркале, как дернулся его кадык, стоило Гермионе томно вильнуть задом. – …Ты уверена, Миона? – с сомнением выдавила Джинни, обнимая ее перед уходом с бала. А бедный Гарри так и вовсе не знал, куда глаза деть от полуголой Грейнджер. Вроде в палатке, когда они переодевались, не стесняясь друг друга, Гарри не краснел настолько густо. – Лишь проработав эту старую травму, я смогу построить счастливые, здоровые отношения с достойным волшебником, – напомнила Гермиона совет целителя разума. – Посмотри на себя, Джинни, разве семья не самое важное в жизни? Даже Рон уже с невестой. А я… А Гермиона ни с кем не встречалась с того самого злополучного выпускного. И дело было вовсе не во вскрывшихся изменах Рональда. А в едких, колючих словах Драко Малфоя, раздери его тролль. Его издевки кололи больнее, чем нападки других обидчиков. «Грязнокровка», – шипел Малфой сквозь зубы. Ледяной аристократ. Она рыдала в подушку, но никому в этом не признавалась. Само осознание, что в мире магии Гермиона считалась ведьмой с изъяном, морозило ярое львиное сердце. Родители Грейнджер были весьма уважаемыми людьми, не богачами, но с весомым достатком. Отец всегда говорил, что главное – это светлая голова, и Гермиона наивно верила, что ее ум и есть самое главное. А потом одно-единственное слово навеки запятнало ее клеймом. Отчего-то Малфой цеплялся именно к ней. С годами Гермиона приучила себя не реагировать. Белобрысому хорьку она не жертвовала и вздоха, тем более что друзья столкнулись с отнюдь не детскими напастями. Мерлин, да ее смекалка не раз спасала им жизни. Но после войны, на восьмом курсе все изменилось. Малфой – к удивлению многих – мигом вернул себе славу слизеринского принца. Иной раз Гермионе казалось, что он крутит шашни напоказ. Ведьмы его превозносили. Ведьмы не были слепыми. Самый высокий на Слизерине, грациозный и жилистый, Малфой будоражил всех, кого влек запретный плод и порочная репутация бывшего Пожирателя смерти. И тем более странными стали его придирки. Глупая юбка. Нелепые чулки. Старомодные туфли. Про волосы и говорить нечего – они раздражали Малфоя особенно сильно. На выпускном он ее уничтожил. – Ты сухая как пятка дементора. Да ни у одного здорового волшебника не встанет на тебя. От твоей промежности разит старой девой, – лениво и очень громко ударил Малфой, скользя льдистой молнией глаз по ее сгорбленной фигуре в смехотворно-белом летящем платье. Она бросилась вглубь коридоров Хогвартса, не разбирая дороги, и врезалась в голые ягодицы Рона и его напряженный таз, плотно увязший в бедрах пресловутой Лаванды Браун. – П-понимаешь, Миона, ты всегда такая сухая, а я… мне… нужно, ну ты понимаешь? Ты ведь до свадьбы ни-ни… Что мне было делать? Я здоровый мужик, – заикался Рон. Браун хихикала, прикрыв ладонью бордовый рот. И зубы Рона тоже были бордовые. «Сухая. От тебя разит старой девой. Сухая». Гермиона вышвырнула все бордовые свитера, юбки и даже сережки с гранатом, которые Уизли – после откровенных намеков Джинни – подарил ей на день рождения. Она вышвырнула Рона. И в тот же вечер Грейнджер вышвырнула саму себя. Но скоро все изменится.***
Признание. – Ааах! Каблук зацепился за мелкую выбоину на верхней ступеньке, нога подвернулась, лодыжку вмиг спалило огнем. И с рождения неуклюжая Грейнджер кубарем полетела вниз. Она зажмурилась и приготовилась услышать хруст костей. Но… ничего? Гермиона барахталась в паре метров над полом и нелепо махала руками. С другого конца холла, у двери в зал для совещаний Малфой сделал изящный выверт запястьем, и она плавно заскользила к подножию лестницы. Больше того, мерзкий спаситель умудрился развернуть ее так, что ведьма приземлилась на обе ноги. Увы, каблук все же треснул. И ее выдержка треснула. Стоило догадаться, что для победы в споре Малфой применит слизеринские штучки. Змеиные, исподтишка, а сам будто и ни при чем. Хромая, она кое-как доковыляла до статного блондина, встала перед ним и вздернула подбородок. Малфой замер с нечитаемым лицом, вертя палочку в руке. Серый взгляд резал ее нутро, и под ним захотелось поежиться. Она и забыла, насколько у него стальные глаза. Он спас ее. Может, и от смерти. Уж точно не от позора. Малфой выгнул безупречную бровь. Вздохнул. – Пожалуйста, Грейнджер. Пожалуйста. И что бы ты там не надумала, я едва успел бросить Вингардиум Левиоса. Ты… не обязательно меня благодарить. Говорить что-то не обязательно. Однако, что насчет чашки кофе? Она выпучила глаза и схватилась за горло. Спазм. – Я ж сказал. Отвечать не нужно. Просто посиди со мной рядом. Молча. Если хочешь, я тоже буду молчать. Я знаю, ты любишь латте. Может, он такой же он отвратный, как и все, что в нашей аврорской столовой, но идем проверим. И, кстати, Репаро. Он направил палочку на каблук, который встал на место с громким щелчком. – Туфли тебе идут. Шикарно ноги подчеркивают.***
Признание. На обеде Малфой снова поставил перед нею чашку с латте. Надо же, запомнил. А вот Рон за все восемь лет – нет. Гермиона не подняла глаз, да и он на нее не особо заглядывался. Сел напротив и углубился в отчет, прихлебывая зеленый чай. Элегантные пальцы листали страницы, а потом поправили узел галстука. Кольцо наследника рода с гордой буквой «М» сверкнуло. К кофе она не притронулась и сбежала через семь минут странного дыхания рядом. На следующий день блондин угостил ее снова. – Ты можешь и дальше не пить его, Грейнджер, но тогда старания трудящихся на кухне эльфов – заметь, за зарплату, к получению которой ты приложила свои блестящие мозги – все их старания пропадут почем зря. Ты можешь не выносить меня, но латте и эльфы обидятся. Троллев слизеринец! Кофе оказался в тысячу раз вкуснее, чем то министерское пойло, к которому она себя приучила. Теперь не замечать его стало сложнее. Гермиона по-прежнему не произносила ни звука, но спустя восемь дней выпила всю чашку кофе и выскребла похожую на суфле пену. Сегодня на ней было мягкое кашемировое платье в тон любимому напитку. Малфой даже не ухмыльнулся. Только зрачки почти затопили мерцающее серебро радужек его невозможных глаз. К восхитительному, ласкающему язык латте он принес бриоши с корицей. – Свежие, вот, захватил, – пояснил он в ответ на ее вздернутые брови и зарылся в очередное чтиво. Гермиона жадно проглотила обложку. «Дневник Анны Франк». Сердце кольнуло ледяной иглой, булочка таяла во рту, и жевать ее было невыносимо стыдно. Почему Малфой выбрал не просто книгу, а эту книгу. Эту книгу… Гермиона кусала губы.***
Признание. – У нас в мэноре ремонт в библиотеке. Ну знаешь, после всех обысков Министерства нужно навести порядок. Смотри, что я обнаружил. Гермиона хватила ртом воздух: перед нею лежала древняя, пожелтевшая рукопись. «Гариус Томкинк. Легенды, предания и факты, не вошедшие в первое издание «Истории Хогвартса». В животе встрепенулись бабочки. Гермиона провела по вытертому тиснению букв дрожащими пальцами, а потом, с величайшей осторожностью, открыла первую страницу. Ее отвлекло покашливание Малфоя, который клацнул застежкой кожаного портфеля. Гермиона протянула ему книгу, на глаза навернулись слезы. Она остановилась всего лишь на тридцать третьей… – Вернешь, когда закончишь с ней, – отмахнулся блондин и, не дав ей возразить – не то что бы она могла раскрыть рот и выдавить хоть ползвука – стремительно ушел. Столовая была пуста. Остался лишь запах Малфоя – понурая сухость и обещание дождя. Гермиона зажала нос. Нельзя. Нельзя.***
Признание. – Вот, послушай. Грозовой Малфой сел напротив, с книгой в холеных руках. Галстука не было, но черный костюм смотрелся шикарно. Сам блондин казался бледнее обычного. Его сливочно-белая кожа словно потускнела, не иначе как припорошили пылью. Он открыл «Дневник» и хрипло зачитал: «Ты, конечно, понимаешь, что здесь все чаще спрашиваешь в отчаянии: «Почему, зачем война вообще? Почему люди не могут жить мирно? К чему эти ужасные разрушения?» Эти вопросы вполне понятны, но до сих пор никто не нашел исчерпывающего ответа. Да, почему в Англии все время строят гигантские самолеты, изобретают тяжелые бомбы и в то же время возводят какие-то сборные дома? Почему ежедневно тратят миллионы на войну, а на медицинскую помощь, на искусство, да и на бедных нельзя выделить ни одного цента? Почему люди должны голодать, когда в других частях света гниют продукты? Почему люди так глупы? Не верю, что в войне виноваты только руководящие деятели, только правительства и капиталисты. Нет, и маленькие люди, очевидно, тоже виноваты, иначе целые народы не принимали бы в ней участия. Очевидно, в человеке заложена страсть к уничтожению, страсть убивать, резать, буйствовать, и, пока все человечество не изменится полностью, войны будут продолжаться. Все, что выстроено, выращено, создано, будет растоптано и уничтожено, и человечеству придется все начинать сначала».* Малфой споткнулся. Он буравил ее тяжелым, виноватым взглядом. Снова набрал воздуха. – Я вот думаю, Грейнджер… Они, маглы, не так уж и отличаются от нас, да? Одинаково порочные, одинаково возвышенные. Прости меня. Слышишь? Прости, Грейнджер. Герми… Гермиона. Его правая рука с тусклым кольцом на мизинце дернулась к ней, к щеке, но замерла на полпути. Гермиона отпрянула, вскочила со стула, и тот грохнулся на пол. Выдавила через неимоверную силу: – С-спасибо, М-малфой. Она выбежала из столовой. И не вернулась ни на следующий день, ни через два, ни через неделю. Вела себя так, будто совсем перестала есть.***
Признание. Вконец исхудавшая Грейнджер нашлась на скамейке в парке, с мороженым – и Ноттом. С ним она разговаривала! Улыбалась. Теребила воротник блузки. Крутила тонкую, мерцающую цепочку с голубым камешком, что утопал в ложбинке аппетитных грудей. Ха, Тео тоже ей книжки читал? И она в ответ дарила ласковые порывы? Драко сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу. На него Грейнджер едва поднимала сухой, безразличный взгляд. И только в последний раз, когда он просипел ей те строчки, оставившие рубец на кончике языка, Драко заметил брешь в ее броне. Поймал агонию Гермионы. Ветер растрепал ее кудри, и Тео заправил локон ей за ухо. Грейнджер смутилась, покраснела. Вдруг Драко представил, как Нотт тычет носом в яремную впадинку и крадет густой запах корицы. С каких пор он отчетливо помнит, как пахнет Грейнджер? В ушах грохотал гром. Он убьет Нотта. На тренировке Драко сорвался. Лупил Тео, пока не кончился воздух. Поттер едва разнял их. А Тео вытирал кровавые слюни и смеялся. Нотт просто смеялся. На следующий день Грейнджер – с чашкой зеленого чая – подсела к нему на обеде. И строго, рокочуще произнесла: – Ну что ты творишь, Малфой?***
– Грейнджер, идем. – Куда? Я не могу… – Можешь, Грейнджер. Ты сказала мне уже семнадцать слов за последние три года. Ты справишься. Позволь мне показать тебе. Пожалуйста. – Хорошо, Драко. Его имя слетело с губ совершенно естественно, и поначалу Гермиона не придала этому никакого значения. И только потом, глубокой ночью, когда она лежала в кровати, в истоме от неудовлетворенного возбуждения, – имя Малфоя обожгло ей язык. Он увлек ее на улицы Лондона. Затащил на восемьдесят седьмой этаж небоскреба, откуда открывался вид, буквально разрывающий сердце. «Осколок». Название удивительно подходило стеклянному, острому зданию. Такими же острыми были иглы, пробегающие по рукам и ногам Гермионы. Ее нутро сжалось, и под ложечкой жутко сосало. – Красиво, правда? Малфой стоял сзади, вплотную, и обвивал ее талию крепкими ладонями аврора. Мышцы предплечий сплетались в идеальный причудливый узор, и у Гермионы сохло в горле. Она заставила себя смотреть вниз, на огни огромного города. – Ты ведь никогда не летала, Грейнджер. А я всегда был человеком неба. И я говорю не только о квиддиче. Всю жизнь, с самого рождения я видел мир так – с высоты. Красивый, цельный и бесконечно далекий. Чтобы разглядеть его по-настоящему, мне пришлось рухнуть вниз, в центр шторма. И оказалось, что наверху я был слеп. Ты понимаешь, Гермиона? Она вздрогнула, развернулась спиной к бездне. Его серые глаза сверкнули, и он поцеловал ее. Не нежно. Голодно, как хищник поглощал вожделенную добычу, он сминал ее губы, проникал глубоко в рот и посасывал язык. Гермионе казалось, что упади они вниз – она бы не заметила. – Драко…***
Признание. – Джинни, я плохой человек. Я ужасный человек. Гадкий. После ночи метаний волосы превратились в мочалку, сбежавшую от гиппогрифа. Ее душа наверняка выглядела не лучше. Кое-как ведьма сцепила упругие пряди. – Разве твой гениальный план не работает? Миссис Поттер откровенно зевнула, и угли камина зевнули следом. Пришлось тормошить будущую мамочку ни свет ни заря, ведь ни секунды больше не вынести режущих ударов нечистой совести. Гермионе нужно опять – снова! – проговорить вслух, ради чего она затеяла холодную войну с Малфоем. Вспомнить, что вот уже три года она тушевалась под мужскими взглядами и пряталась за скучными серыми брюками и невнятными свитерами с высоким горлом. Лишь Нотту удалось пробить глыбы льда, которыми намертво сковала себя Грейнджер. И то, потому что Тео – приятель. Друг, с которым она иногда случайно встречалась в парке за Министерством. – В том-то и дело, что работает, Джинни! Малфой никогда не притворялся, когда валял меня в грязи. И сейчас он не притворяется. И это так отвратительно. Так отвратительно прекрасно… – Разве ты не этого хотела, угостить Малфоя его же варевом? Двигаться дальше, разложить по полочкам все свои заморочки? И что? И кстати, как там твоя интрижка с Ноттом? Целовалась с ним? По щекам Гермионы расползся румянец. Целовалась. Она целовалась с Ноттом, она целовалась с Малфоем. Гермиона ощущала себя подзаборной шлюхой. Вряд ли миссис Смит – лучшая целительница разума и хранительница секретов золотой девочки – одобрит, что Грейнджер водит двух слизеринцев на поводке. Вчера утром Малфой встретил Гермиону у камина в Атриуме и, взяв за руку, проводил до ее кабинета. И мягко куснул за шею, прямо при секретарше! А вечером был ужин, и прогулка по Косой аллее, и властные руки Драко по всему ее телу, и стон – стон Драко Малфоя, бархатный, влекущий… Его приглашение провести с ним выходные, и ее глупое, эгоистичное согласие на поездку в Париж. Вдвоем. Вдвоем с ним. Пока еще можно, Гермиона вдыхала нотки своенравного ливня, тот особый, тонкий аромат Малфоя. – И как он? – нетерпеливо спросила Джинни. Гермиона вынырнула из своих стыдных грез. – Кто? – Кто? Нотт, разумеется! Хорошо целуется, м? – Ну… – Гермиона смешалась. – Теодор весьма… опытен. У него… изощренные губы. То, как он ими водит и…, это… как искусство, Джинни! Как… дракклов шедевр. И дыхание Тео было свежим, сплошь клубника и мята. И пахло от него почти домом. И мышцы груди были твердыми. Но у Гермионы не дрожали коленки, и мир вокруг не вращался бешено, словно она вновь неслась на фестрале сквозь ураган. А с Драко… – О, подруга. Да ты вся светишься! Не упусти своего мужчину, дорогая. Гермиона вымучила лучезарную улыбку. – Джинни, кажется, мне пора бежать собираться. Раннее совещание у Кингсли, он ночью прислал сову. Прости, что разбудила, подруга. – Миона! Но Гермиона уже скрылась в ванной, чтобы вновь впериться в бесстыжие карие, интриганские глаза. О, Мерлин. Что же ей делать?***
Признание. – Скажи мне что делать, Грейнджер. – Р-разве, разве ты не знаешь? Ее голос охрип. Малфой сидел перед ней на корточках и пожирал ее взглядом. Его кровь кипела. – Скажи, – настойчиво потребовал Драко. – Ну же. Или я буду сидеть так до второго пришествия Мерлина. Ох... Он видел, как ее гордость боролась с телом, и, наверное, на столешнице уже натекла вязкая лужа. Она разлепила припухший рот. – Поцелуй меня там. – Там? – Да, – Гермиона шумно сглотнула, и густые, пунцовые пятна украсили ее шею и плечи, заползли на грудь с торчащими камешками сосков. Драко облизнулся. Если она сейчас не... – Поцелуй меня между ног. – Вскинутая бровь заставила ее продолжить низким, ломким голосом, больше похожим на стон. – Мой... клитор. О-оближи его. – Вот так? Он легко запорхал кончиком языка вокруг бугорка жадных нервов, отказывая ей в таком нужном трении. – Да... Нет. Обхвати, обхвати его. И пососи, Драко. От звука имени, слетевшего с побелевших от желания губ, у него дернулся член. Еще чуть-чуть, пока не время. Он еще не наигрался, не насытился воплощенной мечтой. Он трахнет ее сладкий, узкий вход языком, пальцами, а потом и своим колом стоящим членом. – Потерпи, маленькая моя, – на грани слышимости шепнул Драко. – Ты лакомая. Такая лакомая, что он готов наслаждаться ее вкусом вечно. Лишь бы она не прознала о споре с Тео. Нельзя подпускать к ней Тео. Гермиона Грейнджер – ведьма Драко Малфоя. Позже, любуясь кровавыми каплями на своем паху, Драко подумал, что впервые в жизни по-настоящему, безмятежно счастлив.***
Признание. – Ты, ты любишь меня? – Да, Грейнджер. Гермиона. Я не думал, что когда-то это случится между мной и тобой, но я не могу больше врать себе. Возможно, я всегда любил тебя. Даже в школе. Они поднялись на Астрономическую башню в Хогвартсе, куда приехали на встречу выпускников. Малфой выбрал это трудное место – место его падения – чтобы открыть ей душу. Небо заволокло свинцовыми тучами, и в воздухе носился запах скорой грозы. Как и тогда – на шестом курсе. Гермиона поймет, почему он признался ей здесь, она должна понять. Никто не понимал его лучше Грейнджер. Не бросал ему вызов смелее. Мгновенно его ведьма подхватывала мысль, когда он язвил над темными магами. До посинения спорила про целебные свойства настойки из корня асфоделя и листьев мандрагоры. Разгадывала ребусы, написанные древними рунами. Она вспыхивала как адское пламя, стоило ему провести по бархатной шее кончиками пальцев. А пальцы зудели – и ложились на податливое горло, забирались в приоткрытый рот. Драко научил ее – многому, едва ли не всему. Принимать его, трогать его, распадаться под ним. Он дарил ей такие бесстыдные ласки, как ни одной ведьме до этого. Трахал ее часами, до безрассудства, а потом нес в ванную и варил ей латте с корицей. Мерлин, он даже знал, как звали ее собаку, которая умерла, когда Гермионе было четыре года. – Ты любишь меня? – вновь спросила Гермиона, бледная как смерть. – Да. Да, Гермиона Джин Грейнджер, я люблю тебя, всем сердцем, душой и телом. Я… не мыслю своей жизни без тебя. Драко опустился перед ней на колени. Порывистый ветер трепал пышную юбку, и на секунду он отвлекся на ее умопомрачительные ноги, но поднял взгляд. Грейнджер смотрела на него стеклянными глазами. – А ты, Гермиона, – просипел он внезапно треснувшим голосом. – Ты меня любишь? Потекли секунды, минуты. Она молчала. Побледнела еще больше, хотя, как такое возможно. Руки Гермионы мелко тряслись, и веснушки выцвели до черных клякс, похожих на пятна драконьей оспы. Он стоял на коленях и ждал. – Люблю? – наконец произнесла она гулким, издевательским тоном. – Разве ты забыл, Малфой? Моя душа сухая, как пятка дементора. Я не способна на любовь. И ты сам поведал мне об этом, в Большом зале, на выпускном. Ты был прав, Малфой. Из ее глаз текли слезы. Его будто шибануло Авадой, и грудь исполосовало огненной плетью. Шрам, гребанный шрам жегся. Драко поднялся, протянул к ней руку, стремясь облегчить ее страдание. Он вспомнил ее первую кровь – на своем члене. Закатившиеся в экстазе глаза. Крики нестерпимого удовольствия, которые он ловил своим ртом. Как далеко все зашло. Грязь Драко все-таки ее замарала. Восемь лет слякоти… Малфоя корежило, но он знал – эти слова, разъедающие душу, они необходимы ей. Ей нужно уничтожить его. И он позволит. – Ты поверила мне тогда, да? Поверила, маленькая? Он было шагнул к ней – но Гермиона отпрянула к самому краю башни. От спертого воздуха стало нечем дышать. На миг во всполохе молнии Драко привиделся другой волшебник, с бородой по пояс, в лиловой мантии, с посохом в почерневших пальцах. Малфой похолодел и застыл. Только не снова. Не снова. Небеса расколол гром, поэтому он не услышал шагов. – Гермиона, дорогая? – позвал взъерошенный Нотт. – Вот ты где. О, посмотри на себя, вся истрепанная. Пойдем уже? Я тебе кусочек торта оставил. Твоего любимого. Вишневого. С горьким сердцем Драко смотрел, как бывший лучший друг обнимает его любимую Грейнджер, тоже уже бывшую, за плечи и уводит ее с Астрономической башни и его блядской жизни.***
Он не вышел на работу. Он вообще никуда не вышел. Поттер рвал и метал, и заваливал Драко патронусами, но Малфой наплевал на них, как любила говорить Гермиона, «с высокой колокольни». Его – не его – Гермиона. Их связь всегда была бурей, и они непрестанно ранили друг друга. Драко ранил ее, хотел, чтобы она... ударила в ответ. Теперь Малфоя настиг ураган. Ломал, крутил, разрывал на части. Драко пытался утопить ее запах в огневиски, но лишь сжег пустой желудок. Пытался заглушить ее голос воем ветра в ушах, но теперь, с высоты, он мог разглядеть каждую песчинку внизу. Его мучали сны – о том, как он любит свою роскошную ведьму. Неземное счастье сменяли ее сухие, мертвые глаза, когда он кричал ей все те ужасные вещи на выпускном, дорожки хрустальных слез, когда она лгала ему, что не способна на чувства. В полном одиночестве Драко шатался по бескрайнему мэнору, пока не забрел в гостиную, где тетка Белла пытала Гермиону. Его выброс магии разнес ненавистную комнату в щепки. А потом эльфийка Типпи подала Драко чай. Сама, без приказа. Драко взял чашку дрожащими пальцами. Он примет ее наказание и проживет муку сполна, ради своей девочки.***
Спустя два месяца охранные чары мэнора завыли. Пешком Малфой добрел до кованных ворот. По другую сторону стоял хмурый Нотт. – Зовешь на свадьбу? – криво усмехнулся Драко. – Боюсь, я не смогу прийти. Откуплюсь чем захочешь. Теодор зашипел. – Значит, она не здесь? Мгновенно Малфой перемахнул через решетку. Схватил Нотта за грудки. – Что ты несешь? Где Грейнджер? Разве ты не с нею? Тео отвел глаза. Прочистил горло. Вырываться не стал. – Тебя долго не было. Поттер отправлял же патронусов тебе? Общаться с Грейнджер теперь все равно что с призраком. Без те… без тебя, Драко, она похожа на иссохший пергамент в древней книге, что ей так нравятся. Но все равно… она запретила говорить о тебе. И запретила говорить тебе о ней. Но я решил иначе. Нотта трясло – самого по себе. – Драко, все это время я смотрел будто на живой труп. Никогда я не видел такую Грейнджер. А теперь она пропала, и… … и буря вдруг стихла. Малфой не стал дослушивать. Аппарировал. Он ведь знал ее. Знал свою девочку. Наблюдал за ней с детства. Изучил все привычки. Ее склонность к самопожертвованию. Самокопанию. Ее гордость. Месть разъела ей душу. И она – поняла его.***
С вершины «Осколка» Гермиона смотрела на ночной суетливый Лондон. Ни машин, ни людей. Сплошные огни, разноцветная бездушная радуга. Такая же сухая, как и она сама. Добрая целительница не знала, что пророчество Трелони отпечаталось у Грейнджер в подкорке. Невозможно вылечить душу за счет чужой боли. Счастье не вычитаешь на страницах учебников. Любовь – не верн… Она почувствовала его сразу. Просто лопатки свело – как и всегда под его взглядом. – Гермиона, – позвал Малфой, осторожно приближаясь к ней со спины. Может, он просто видение? Его трепетный голос дрожал, насыщенный ярким чувством, густым как ее любимые сливки. Теплым. – Ведьма моя… чересчур умная. Ты такая глупышка, дорогая. Она снова молчала. Хватала ртом воздух. Она сломала себя. Она сломала Малфоя. Она возродила Малфоя. Он застыл у нее за спиной, обдавая дождливым дыханием. – Ну хватит, Гермиона. Ты добилась своего. Меня без тебя нет. Нет, слышишь? Эти два месяца были как смерть. Но я… я не злюсь на тебя, маленькая. Давай забудем обиды и пойдем дальше. Вместе, с чистыми душами. Что скажешь? Гермиона молчала. Лила слезы – с высоты восемьдесят седьмого этажа. Они падали в бездну и замерзали в лед. Ее сковал лед, вечный могильный холод. Казалось, как и тогда, на башне, он ждал ее ответа целую вечность. А потом – отступил. Попятился. Сквозь тучи на небе пробился луч солнца. И не в силах больше терпеть, Гермиона разодрала безмолвие тихим, надломленным, любящим шепотом: – Драко…