О надежности

      Никита никогда не считал себя эйджистом — одинаково предвзято и с опаской он относился ко всем людям, вне зависимости от возраста. Это сестра его, Маринка, делала негативные выводы о человеке лишь из-за того, что тот ещё не обзавёлся паспортом или слишком много говорил о школе — таких она называла малявками и всегда сравнивала со своим младшим балбесом, который, между прочим, уже через два года закончит школу. Не такой уж и молокосос (с некоторых пор).       Возвращаясь к возрасту, Легостаев одинаково выл как на уроках относительно молодых англичанки и химички, так и на занятиях у престарелой биологички — вот с кого песок сыпался такими горстями, что в кабинете можно было устраивать песочницу. Самое то для детского сада, как она постоянно называла девятый А...       Теперь уже десятый.       Стоя на линейке в окружении старых и незнакомых лиц, Никита как никогда остро ощущал — вот так уходила его молодость, лихие деньки детства, проведенные за компьютером и в гостях у лучшего друга, чья шевелюра светилась где-то поблизости. С каждой секундой лицезрения новых преподавателей и кислых мин младшеклашек, внутренний дед все больше рвался наружу, желая выплеснуть свою желчь вместе с потоком вздохов, жалоб на больную спину и легендарным “а раньше было лучше”.       Или все-таки немножко эйджист — точно у Марины нахватался взглядов на жизнь. А может такое ущемление слишком молодых и чересчур старых приходило с годами, сразу после подросткового возраста. Вписывалось в программу внутри черепной коробки и никак не удалялось.       "Точно эйджист" — это была вторая мысль, пронесшаяся в голове, когда Никита впервые увидел их нового учителя по истории. Первой же стало ругательство вкупе с едким разочарованием и желанием взвыть совсем не как пантера.       Слишком молодой для преподавателя — такой не попадется на розыгрыш со сломанным компьютером, рассекретит все схемы по списыванию, и сленг их понимать будет на раз-два. Большинство практикантов, которых Легостаев повидал на своем веку, рано или поздно разочаровывались в системе образования и переставали светиться, превращаясь в тех самых мерзких истеричных особ, пытавшихся выстроить железную дисциплину в классе. Такие обычно считали себя пупами земли, а всех школьников — тупыми детьми, не способными отличить Антарктику от Антарктиды или посчитать корень из четырех. Вряд ли этот учитель будет отличаться.       Сюрприз — отличался.       Одновременно с излишней молодостью и заносчивостью, присущей всем, кто уже давно (целых пару лет назад) окончил вуз, новый преподаватель оказался слишком стар для десятого класса. Как выяснилось, не понимал некоторые приколы, не знал современные игры, отшучивался по-старомодному. Как будто в танке всю свою юность просидел. А еще фонил своей этой непонятной добротой истинного пожилого человека, всегда висевшей рядом с извечным сарказмом и закатанными глазами. Вроде бы и ругал за невыученные темы, но в итоге сводил все к шутке, никого не обидев. Не как практиканты.       Короче говоря, ни рыба ни мясо этот их Гордей Борисович — чужой среди своих. Уж педсовет его точно невзлюбил.       Не рыба, а что-то иное, явно не земного происхождения — слишком уж жуткий, экзотичный с этой своей пародией на длинноволосого Эминема на голове. И старый. Особенно для того, чтобы пытаться быть на одной волне с подростками.       Тем более — с подростком-оборотнем, в чьей голове мысли текли совсем иначе: местами резче, местами слишком туго, иногда не текли вообще. Как на злосчастной истории, которой этот самый Гордей Борисович и вел.       Начнет расспрашивать что-то о первой мировой, загадочно сияя своими глазками цвета влюбленной жабы (этот эпитет придумал фанклуб девчонок из разных классов, мгновенно образовавшийся вокруг Лестратова, и их литературные способности до сих пор доводили Никиту до истерики), и у Легостаева из головы сразу вылетают все события, генералы и страны. Остается только пантера в зеленой каске, отплясывающая польку с ружьем в лапах — Илларион бы в гробу перевернулся, увидев в этом танцоре себя.       А Лестратов как назло вызовет отвечать именно Никиту, и будет наслаждаться его мучениями, всем своим видом показывая, мол, вот поэтому не надо, Наследничек, фигней всякой увлекаться, надо хотя бы учебник читать вместо ночных вылазок по городу.       Какая отвратительная ситуация — историк не только дед, а еще и Бэтмэн. Днем учит детей, в ужасе удирает от завуча и пытается донести кофе до кабинета, а по ночам, подобно оборотню, которого он в последнее время так сильно ругал за нарушение режима, прыгает по крышам. Только вместо когтей и клыков у него меч, да и плащ пафоснее.       Не школа, а супергеройский притон. Были бы они еще настоящими героями, а не искателями приключений на мягкое место, у которых вечно что-то случается в жизни.       Как так вышло, что совершенно незнакомый человек излишне просто вышел на всего лишь надежду клана пантер, прогремевшую по всем телеканалам города не один раз, еще и известную всему миру магии в узких и не очень кругах, Никита не особо понимал — мысли в этом направлении как раз туго текли. По его мнению, скрывался он достаточно хорошо, и покушений на свою жизнь отбил довольно мало, чтобы признать о существовании объявленной на себя охоте — просто Никита был оптимистом.       Еще меньше он понимал, когда они с Гордеем Борисовичем успели стать друзьями.       Казалось, еще вчера Легостаев закатывал глаза и представлял, как туго в этом полугодии будет вытягивать оценку хотя бы на тройку, думал, что не сможет выносить эту надменную рожу дважды в неделю, хотел жаловаться всему парду, что к нему приставили самого ужасного и нудного человека, которого только можно было приставить к оборотню для защиты, и что это ломает его хрупкое звериное эго, но…       Но теперь жизнь будто бы стала чуточку ярче. Сложнее, намного сложнее, усталость и постоянные сражения со всякого рода тварями валили с ног, но теперь у Никиты был человек, с которым он мог спокойно обсуждать проблемы и пытаться их преодолевать.       Не бояться, что друга убьют из-за того, что Никита оборотень, за которым ведется охота, не бояться, что он предаст и уйдет.       Гордей — надежный, веселый. Светлый. А еще, что немаловажно, умный и рассудительный, без импульсивности, присущей подростку. Благодаря ему Никита не наворотил дел, которые мог бы наворотить в одиночку. Хотя вместе они тоже много чего натворили, но на что не пойдешь ради спасения близких и себя любимого.       Гордей — надежная опора, с присутствием которой Легостаев смог наконец-то выдохнуть. Слишком много всего происходило в его жизни, Сансара с каждым днем становилась все невыносимее, повышала сложность, ставила в противники врагов слишком высокого уровня. С ними шестнадцатилетнему мальчишке не справиться — со всеми этими колдунами, директорами корпораций, монстрами. Одному никак, но с другом можно попробовать.       Особенно если друг сам в какой-то степени волшебник, да еще и по крышам с мечом прыгает — об этом никогда нельзя забывать.       Надежный, надежный… Надежный, надежный, надежный.       Остался надежным, когда Никита выл и кричал, потеряв человеческий рассудок, все еще был другом, когда оборотень своими же когтями раздирал его плоть в клочья и вопил на зверином языке, пытаясь навредить себе, но никак не дорогому человеку. Обнимал его и пытался вразумить, кутал в теплое грязное одеяло, впитавшее их общую кровь, тихо шептал слова поддержки и слишком часто отвлекался от дороги, поглядывая на затихшего звереныша, что задыхался от своих же слез и яростного бессилия.       Надежныйнадежныйнадежныйнадежный, такой один.       Один.       Он остался один.       Никита почему-то всегда остается один. Такова его судьба — может, самое время признать себя омегой, одиночкой, отречься от статуса Альфы? Чтобы больше не терять любимых, не бояться за жизнь родителей и сестры, не избегать друзей. Чтобы жить как нормальный подросток, без страха, без ежесекундного ощущения опасности и скорой собственной кончины.       Он остался один, а Гордей ненадежный и трус — так шептал злой внутренний ребенок.       Он сбежал, как только Никита смог оправиться после предыдущей потери, самой болезненной, оставшейся гнилой раной поперек груди. Лестратов поставил его на ноги, помог залечить эту глубокую незарастающую царапину, и как только та начала затягиваться, а бледные краски мира расцветать, ушел.       Уехал. Убежал.       И Никита вновь один.       Ему не нужен никто, чтобы давать отпор — быть одному даже лучше. Некому успокаивать его приступы агрессии, появляющиеся слишком часто в последнее время, никто не выдумывает планы по два часа, сидя на кухне, ставшей такой родной, никто не прикрывает спину своим клинком, никто не сводит с ума одноклассниц одним только своим гардеробом, и больше нет веселых глаз цвета влюбленной жабы.       Но так даже лучше.       Никите не нужны близкие, чтобы стать сильным. Подчинить свою ярость, наступить на горло внутреннему зверю, заставить себя идти по мирному пути, который так часто пытался ускользнуть. Он сможет выжить, полагаясь только на себя.       И он выжил.       Зачерствел, выгорел, местами будто бы погиб вместо своей нежной любви. Частично стал тем самым монстром из отражения, которого так боялся все эти годы, но теперь это чудище — его единственная опора. Она не предаст.       Вокруг роятся люди, жужжат, живут, радуются своим маленьким победам, плачут от своих маленьких потерь. А Никита будто бы наблюдает за ними со стороны, как за собственной жизнью, ставшей чужой. Он победил, но вкуса победы нет, на языке колет только острая горечь вперемешку с кровью. И внутри лишь заливается плачем и злостью внутренний ребенок, пытающийся заставить ненавидеть всех.       Легостаев заканчивает десятый класс, но уже близок к работе двоюродного брата, почти каждый день видит копию своей маленькой любви в компании другого человека. Головой и здравомыслием понимает, что не должен вмешиваться своими глупыми чувствами, не должен давить на жалость, не должен видеть в человеке тот нежный дорогой образ, но этот внутренний ребенок, маленькая сломанная пантера, воет и зовет хоть кого-то, чтобы назвать его близким и надежным.       Никто не приходит — Никита не подпускает, звереныш кричит все тише и тише, пока не замолкает.       Идет время, исцеляются раны, пропадает гной. Цвета вокруг вновь начинают наливаться насыщенностью, слишком странной, будто бы изначально блеклой. Но у жизни наконец-то появляется хоть какой-то вкус, с отдаленными нотками недавнего пепелища, рождается радость от наступившего лета, есть какие-то планы на каникулы и бесконечная усталость больше не кажется такой убивающей.       Никита больше не злится, не рычит и пытается открываться людям. Он слишком громко думает, и думает слишком много, понимает то, что когда-то не понимал.       Одной летней ночью он наконец-то отпускает свою боль вместе с хрупкой маленькой слезинкой и осознает, что он жив.       А затем его вновь спасает Гордей.       Маленькая внутренняя пантера, окрепшая, научившаяся выживать самостоятельно, мурлыкает как котенок, и от прежней обиды больше нет ни следа. Никита понимает, что так было нужно. Он давно уже понял, что не единственный герой истории под названием жизнь, и не только ему может быть страшно или плохо.       У Тани, что когда-то напоминала ему одну любимую девушку, и чей образ все еще отдается покалыванием в груди, есть Антон, у Маринки есть муж, родители есть друг у друга, даже у Артема, этого забавного гика, есть те, на кого он может положиться и назвать самым дорогим. Никита вне этой игры, он одиночка, силуэт, наблюдающий из полумрака, и такая отдаленность его устраивает — нет желания испытывать боль потери снова.       Гордей все еще надежный и светлый, как светлячок. Постриженный, потому теперь наконец-то меньше похожий на деда, со все теми же глазами цвета влюбленной жабы и неизменной яркой улыбкой.       После инцидента в Ягужино больше никто не хочет убить Альфу и Ищейку, но это не мешает им все еще собираться на кухне, уже другой, более просторной и незнакомой, обсуждать дела из кипы бумаг, постоянно приносимой Никитой (хотя Панкрат уже несколько раз запрещал тому забирать секретные документы из штаба), внезапно ностальгировать по прежним временам и совсем по-дружески обсуждать девчонок.       Как будто Никите снова пятнадцать, а за ним присматривает белобрысый Бэтмэн.       Только теперь он может жить как нормальный человек.       Без страха.