Собака на сене

      Собака на сене — это человек, который сам не пользуется имеющимися у него благами и при этом не даёт к ним доступа другим людям.

***

      Это продолжалось какое-то время: они переглядывались, слишком ласково молчали когда были наедине, иногда позволяли рукам касаться друг друга, когда они вместе куда-то шли. Со временем стало заметно и то, как Ромка смущённо отводит взгляд и прячет улыбку за воротом олимпийки. Антон идиотом не был; он и раньше наблюдал подобное поведение приятеля (пусть и вызванное Полиной) и прекрасно понимал, что такие случайности случайными не бывают никогда, но его чувствам потребовалось какое-то время, что расцвести в полной мере. И… ему так же потребовалось время, чтобы осознать, что Рома в таких делах максимально нерешителен, поэтому действовать нужно было именно Антону.       Когда он впервые взял Рому за руку — уже после школы, когда они шли домой и было по-зимнему темно, — Пятифанов отвёл взгляд и не сказал ничего, пусть Антон и сообразил, что, не оцени Ромка такой жест, его бы давно отпиздили и в сугроб кинули. Но Рома только отчаянно краснел, ответно сжимая чужие пальцы, и пытался не улыбаться, будто весь его вид и поведение не выдавали тихой влюблённой радости.       Антону тогда показалось это невероятно очаровательным.       Очаровательным был и сам факт того, что Рома так легко позволяет всему этому происходить, пусть по вполне понятным причинам для него это не было чем-то обыденным и нормальным. Он всё ещё колюче шутил и много матерился не к месту, курил за школой с Бяшей и без него, фыркал на всяческие «телячьи нежности», когда рядом кто-то был. Но иногда глядел на него таким взглядом, что сердце в груди начинало трепетать, улыбался совсем другой улыбкой, которую Антон прежде никогда не видел. Пытался подойти поближе, чтобы плечи соприкасались, искал любой повод для физического контакта, чтобы или пихнуть его шутливо, или взъерошить волосы, едва не смахивая очки.       И, разумеется, когда они оставались наедине и разговоры приобретали особенно щекотливую ноту, он едва не заикался. То есть, Рома действительно мог так разволноваться, когда раньше пытался поговорить с Полиной, которая в душе не ебала, че там от неё хотят, а теперь Антон в полной мере это особое настроение Ромки ощущал на себе.       Конечно, именно после этого он и убедился, что ему не кажется, что Пятифанов стал с ним нежным.       Антон изначально решил просто плыть по течению, напрямую о своих догадках не разговаривать и тем более не обсуждать это с, упаси господь, Бяшей. Мало ли. Однако время шло, мальчик подпривык к чужому вниманию и решил на пробу проявить такое же внимание к как бы другу. Ну, вдруг изменится что-то, Рома даст понять, нужно ли ему развитие этой аномалии или нет. Было бы намного легче, если бы они точно выяснили, что между ними есть что-то или что всё это такая подростковая несерьёзная игра чтобы пощекотать нервы чем-то запретным. Ну, Антону точно было бы проще; он бы провёл для себя черту, через которую ни за что нельзя было бы переступать, не одёргивал бы себя от того, чтобы вообразить какое-нибудь интригующее взаимодействие, не нервничал бы от недосказанностей.       А Ромка молчал. Как бы Антон ни пытался подступиться к нему, Пятифан не говорил ничего конкретного, да и все разговоры о возможных чувствах пресекал в ту же секунду, как Антон успевал открыть рот. И способы это сделать у него были самые разные: то он прикидывался дурачком и делал вид, что не понимает, что происходит, то переводил тему, то молчал, не говоря ничего, то (самое любимое) просто уходил. Не образно говоря, а вполне себе по-настоящему, оставляя Антона в сильнейшем недоумении.       Антон действительно ничего не понимал. Но поставил главной своей целью обсуждение происходящего. Любой ценой. — Ром, — заговорил Антон на одной из перемен. Пятифанов, в это время оживлённо спорящий с Бяшей о том, сколько на самом деле щупалец у осьминогов, резко замолкает, поворачиваясь лицом к Петрову. Бяша тоже поворачивается и хмуро ждёт, потому что уверен, что щупалец у осьминога не восемь, как все считают, а гораздо больше, только тупой Ромка это в упор не осознаёт и отрицает. — Нам нужно поговорить.       Рома сразу меняется в лице и отворачивается, игнорируя непонимающий взгляд Бяши. — Наедине, — подсказывает Петров, чтобы Рома смог догадаться, о чём будет их разговор.       Но Рома отчаянно не хочет говорить. — А где ты наедине в школе поговорить планируешь? — как-то слишком наигранно-небрежно бросает он. — Мы можем отойти, — говорит Антон, буравя взглядом чужой затылок. — Или поговорить после уроков, если до этого не получится.       Ну, прям очень отчаянно. — Я с Бяшей буду, — мальчик уставился в пол, упорно избегая зрительного контакта хоть с кем-то из друзей.       Антон, конечно, может попросить Бяшу в стороне постоять, пока они разговаривать будут, ну или Бяшу провести и потом уже поговорить нормально, но вдруг тот потом начнёт вопросы задавать? Он уже не выглядит особо обрадованным, осознавая, что у его лучших друзей появились какие-то собственные секреты, которыми они с ним делиться не хотят.       Но Бяша неожиданно приходит Петрову на выручку: — Так я отойти могу, на. Делов-то, — пожимает он плечами.       Рома в ту же секунду одарил его таким взглядом, что Антону разговаривать о любви и всём таком возвышенном перехотелось. Ну, сегодня так точно — Пятифанов одними глазами умудрился выказать и огорчение, и разочарование, и злость, и «ты подлый предатель».       Бяша, этот взгляд на себе словив, поворачивается к Антону и недоумённо изгибает брови.       «Че за хуйня блять» читается на его лице.       И в тот день Антон с Ромой так и не поговорил.       Попытал счастье во второй раз Антон через пару дней, посчитав, что Рома уже должен был как-то внутренне себя настроить и подготовить к предстоящей (сегодня, завтра или через неделю) тяжёлой беседе. Так уж вышло, что Бяша сильно заболел и отсиживался дома с больничным, поэтому прикрыться им Ромка уже точно не сможет.       Это должна быть беспроигрышная попытка. — Ром, давай поговорим, — начал Антон, когда они вместе отошли за школу, чтобы Рома успел покурить перед началом очередного урока. Пятифанов оглядывается, убеждается, что по какому-то странному стечению обстоятельств людей вокруг нет, и нервно глядит куда-то перед собой.       Молчит. Думает. Пытается сообразить.       И лишь после этого отвечает. — Мы не будем разговаривать о… — начинает он уверенно, а потом осекается и говорит уже почти шёпотом. — Мы ничего обсуждать в школе не будем.       Антону хочется глаза закатить, но он делает глубокий вдох, попрпавляет очки и снова подаёт голос. — Тогда давай по пути из школы поговорим, — и, предугадав ответ Ромы, сразу продолжает: — Или давай у меня.       Рома зажимает сигаретный фильтр губами, втягивает в себя дым, а потом выдыхает, даже не глянув в его сторону. Лицо его — бледное и серьёзное — в какой-то момент словно превращается в восковую маску и выглядит он так, будто в любой момент ожидает подставы мирового масштаба. — Я не пойду к тебе, — говорит он хрипло. — Тогда… давай у тебя? — снова пытается Антон. — Там отец.       Блять. «К тебе не пойду, к себе не пойду, в школу не пойду, из школы не пойду». Антону хочется спросить не пойдёт ли Пятифан тогда во всем известном направлении вслед за Бабуриным, но вовремя понимает, что это в нём говорят не настоящие эмоции, а скорее неудовлетворённость и отчаяние. Ромка тоже, скорее всего, ощущает именно это, поэтому и избегает разговоров.       Нужно быть терпеливее. Но, как только Петров сосредотачивает взгляд на насупившемся Роме, который ведёт себя будто ему тут зла желают, нянчиться становится сложновато. — Ну, тогда давай в лес пойдём и там говорить будем, — уже закипая, протараторил Антон.       Рома, естественно, отрицательно помотал головой, всё так же старательно избегая зрительный контакт. — Не, хуйня. Там же маньяк этот, Тох, — напомнил он.       Антону на маньяков вообще абсолютно похуй в настоящий момент. Если в этом мире нет ни одного места, где они с Ромой могли бы просто в течение двух минут обсудить важный вопрос, то как вообще можно какие-то секреты в тайне хранить, как люди в общем свои дела сердечные решают. Ну, что-то, конечно, Антону подсказывало, что дело тут больше не в надёжности выбранной локации, а в сложности характера явно боящегося таких бесед Ромки.       Только боится ли он или просто издевается? Может, это проверка какая на настойчивость? Хуй его знает. — И что? Он послушает и всем расскажет что ли? — уже не выдерживая, выпалил Антон.       Наконец, Рома к нему поворачивается. Молча смотрит точно в глаза несколько секунд, мечется с тихой злости к полному осознанию и пониманию ситуации. Пытается решить, какую модель поведения ему нужно принять в данный момент — посмеяться ли над высказыванием, признать ли, что реально перегибает палку, или наехать с предъявой, мол, это че щас было.       И выбирает он, разумеется, последний вариант. — Это ты сейчас так на меня быкануть попытался или че? — спрашивает он, но едва ли злобливо. Скорее, пытается напомнить, что он вообще-то и пиздюли раздавать мастер, но так, слегонца, чтобы свой вроде как объект воздыхания не спугнуть и не испортить хорошее о себе мнение. Было бы ужасно ели бы они действительно подрались из-за всей этой херни.       Рома, видимо, тоже так думает, поэтому взгляд его тут же смягчается, и становится каким-то раздосадованным. Антон только устало вздыхает и больше не возвращается к этой теме.       Мальчик был в растерянности и отчаянии уже на следующей неделе. Он присматривался к Ромке, пытался понять, верно ли его внимание и язык тела истолковал. Вроде Рома всё так же иногда улыбается ему настолько застенчиво и ласково, что кровь в венах кипеть начинает, вроде и ладонь ему на плечо может положить, при этом ещё и чуть наклоняясь, чтобы в глаза заглянуть. И он также не был против подержаться за руки, не против посмеяться над какой-то дурацкой шуткой про влюблённых, не против быть рядом просто ради того, чтобы подольше побыть вдвоём.       Но, сука, он всё ещё динамил Антоновы предложения всё обсудить и либо начать встречаться, либо прекратить этот взаимный флирт и переглядывания.       Антон прекрасно понимал, что это вообще-то очень волнительная штука, к ней реально нужно подготовиться, чтобы не молчать, а говорить. Он это всё понимал. Но Рома просто старался избежать самого разговора, постоянно отнекивался, прикрывался то Бяшей, то маньяками, то кем угодно ещё, лишь бы не случилось… чего? Отказа? Да Антон всем своим видом демонстрирует, как ему самому хочется шагнуть немножко вперёд в их отношениях. Сделать что-нибудь более основательное и значимое, чем подержаться за ручки.       Хотя для начала было бы вообще неплохо этим самым отношениям дать хоть какое-то определённое название, чтобы не коробиться от одной мысли, что они какая-то передружившая недопара или кто они там вообще друг другу.       В какой-то момент он, совсем запутавшись и разозлившись, вдруг думает махнуть на всё рукой и окончательно забить. Мало ли вокруг других девочек да мальчиков? Мысль об этом тут же вызывает в нём нервный смешок потому что, начни он так же вести себя с кем-то другим, реакция точно не заставила бы себя ждать. Какая, правда, оставалось тайным — Антон бы честно хотел думать, что Рома бы тут же одумался и пришёл к нему с разговором и предложением встречаться, но нестабильность Пятифана могла сыграть злую шутку и это стоило учитывать. Всё же Рома действительно мог бы с одинаковой вероятностью как заплакать и смириться, так и пойти морду бить (Антону или его новой симпатии тоже не ясно). Да и вызывать реакцию игрой на чувствах как-то уж слишком мудачески. Не вариант.       Взвешивая все за и против, Антон принимает решение донести суть разговора Роме иным путём. Не хочет разговаривать? Волноваться лишний раз? Гадать, что там будет дальше? Антон тогда сам во всём ему признается и просто позволит ему принять окончательное решение и просто жить дальше.       Петров, конечно, очень волновался. Ходил весь день задумчивый, пытался сообразить что-нибудь сносное, но потом решил сделать всё банальным, но проверенным временем способом: написать ему записку.       Ты мне нравишься — выводит он на клочке бумаги дрожащей рукой. Потом складывает несколько раз эту бумажку, поднимает взгляд на сидящего за другой партой Рому и чуть улыбается ему. Тот, совершенно не чувствуя подвоха, тоже кидает в него нежные улыбочки.       Сердце-то как колотится.       Мальчик кидает записку, когда учитель пишет очередное уравнение на доске, и ждёт, ждёт, ждёт, пока Рома развернёт это послание, прочтёт его и наконец-то скажет хоть что-то. У него прям внутри всё поёт и пляшет, когда Пятифанов замечает послание, замирая, и Антон взволнованно наблюдает за тем, как покрытая мелкими шрамами и ушибами рука тянется к его незамысловатому признанию в любви.       И вот, Ромка наконец-то хватает этот бумажный клочок рукой и…       Кладёт себе в рюкзак, не развернув.       Сказать, что Антон охуел — ничего не сказать. Он так и завис, во все глаза смотря на старательно игнорирующего его Рому, и едва подавил в себе порыв тут же вскочить и, схватив этого динамщика за шкирку, ткнуть лицом в несчастное послание чтоб уж точно не отвертелся, но опять же внутренний рациональный стержень говорит подождать. Было бы неловко если бы Рома, прочитав записку, раскраснелся прямо посреди класса, верно? Верно же?..       Он ждёт весь день, надеясь, что Рома прочтёт записку позже, и даже после уроков продолжает ждать и верить. Звонит ему, пытается поговорить, намекнуть как-то на записку и её содержание, а Пятифанов в упор всё игнорирует и виду не подаёт, что что-то такое происходит. Даже чем-то шебуршит в динамик и пытается увильнуть от разговора, сославшись на беды со связью.       Разочарованный, Антон дуется на него весь следующий день, а потом снова пишет записку и снова кидает ему её.       Надежда не покидала его ещё где-то с неделю, пока, по его подсчёту, он не бросил последнюю, двенадцатую записку. Вообще, он пообещал себе после десятой остановиться, но потом решил дать Ромке ещё один шанс, последний. А потом самый-самый последний, после которого, убедившись, что интереса в развитии их отношений Пятифанов не испытывает, он решает просто оставить его в покое.       Он больше не пытается вызвать его на разговор, не строчит признания в любви, не отвечает на ласковые улыбки и озорные поглядывания. Ему самому тяжело, и он даже почти сдался, едва сдержавшись, чтобы на особенно нежный взгляд не ответить хоть как-то, но вовремя взял себя в руки.       Не хочет — не надо. Не заставлять же.       Ему потребовалось какое-то время, чтобы самостоятельно всё обдумать и понять, не был ли он слишком настойчив, не поторопился ли. То, что Ромка глаз на него положил — факт, но хотел ли он сделать из этого что-то более серьёзное — неизвестно. Может, реально просто хотел наслаждаться именно этой влюблённостью, а не любовью, тем более, к другому мальчику. Если Антон может относиться к этому спокойно и без резких выпадов, то Ромке такое же поведение дастся с очень большим трудом. Это ведь идёт против его принципов, это не понравится отцу, Бяше, селу этому обоссанному; об этом не принято говорить в обществе, это будет вызывать насмешки и презрение. Да, они ещё совсем дети, им ещё многое предстоит узнать и осмыслить, многое поменяется с ходом жизни, в том числе и его взгляды на эту самую жизнь.       Но конкретно сейчас, возможно, он к настолько радикальным переменам не готов. И Антон, хочет того или нет, обязан это принять, даже если и не подыгрывать.       Перемены в настроении Ромы показались уже на третий день игнорирования флирта. Мальчик всё ещё поглядывал на него, но теперь уже встревоженно и словно бы виновато. Все их взаимодействия ограничивались сугубо дружеским обсуждением всякой разной бессмыслицы, прогулками втроём и построением планов на ближайшие выходные. Его немые попытки как раньше подойти чуть ближе, совместив их зоны комфорта в одну общую, встречают теперь шаг назад от Антона; робкие соприкосновения пальцев оставляют ладонь пустой — Петров после как бы случайных касаний убирает руки в карманы; взгляды встречаются лишь на секунду и Рома не успевает ничего за это время передать. Антон видит как после отказов Ромка замирает, но стойко держится.       Нет здесь места для переглядываний. Нечего тут строить глазки и за ручки держаться. Друзьям так не положено. — Тох, — говорит как-то Бяша, когда они выходят из школы. В тот день Рома то ли прогуливал, то ли приболел, но на учёбу не явился. — Ты на Ромку обиделся за что-то? Ты в последнее время какой-то злой, на. — М? Что? — даже не сразу осознаёт суть вопроса Антон, до настоящего момента и не подозревая, что его действия могут расценить реально как обиду либо месть. — Да нет же. Всё нормально. Мы не ругались даже. — А смотришь, как на врага народа, на. Он сделал чёт?       Антону совсем плохо от этих слов стало. — У меня лицо такое. Не обижаюсь я ни на что и не ругались мы, — совсем грустно проговорил мальчик. — Правда, Бяш.       Бяша щурит глаза, будто разглядеть в нём что-то пытается; Антон в этот момент заметно напрягается. Видимо, не найдя ничего, к чему можно было бы прицепиться, Бяшин взгляд смягчается. — Ладно, — заключил он. — У него спрошу, на.       Судя по всему, проверку бяшиными детекторами злости и обидок он не прошёл, раз уж ему не поверили.       На следующий день Ромка вернулся. Выглядел он нормально — не болел точно — так что вчерашний день явно просто прогуливал. В целом, вёл себя так же, как и всегда, только был какой-то нервный что ли, как на иголках. Антон слышал, как Бяша расспрашивал Рому, случилось ли чего, что он такой странный, а Рома только шикнул, посоветовав не донимать его сейчас — лучше от этого не будет.       И весь день Пятифанов упорно делал вид, что Петров перестал существовать. Бяша нихуя не понимал, и, оказавшись меж двух огней, просто пытался выяснить, что случилось, расспрашивая то Рому, то Антона. Невольно вспомнилось самое начала разлада в собственной семье, когда Антон точно так же носился меж родителей и силился понять хоть что-то.       Сейчас Антон понимал пусть и чуть больше, чем Бяша, но сделать мог ровно столько же: нисколько.       Настроение под конец учебного дня совсем гадкое и Петров старается поскорее вернуться домой, к Оленьке, которая точно сможет его обрадовать после всего происходящего пиздеца. Он бросает краткое «пока», проходя мимо что-то собирающих с пола ребят (судя по всему, Бяша рассыпал что-то, что Рома у себя в рюкзаке с остервенением копил), игнорируя слабый окрик, и уже представляет, какой мерзкий будет завтрашний день.       Школьные двери со скрипом закрываются, снег вокруг блестит, где-то смеются играющие в снежки дети с продлёнки. Зима выглядит волшебной, сказочной, такой сияющей и невероятной, а у Антона настроение такое, будто его лицом в вонючую лужу окунули. Или закидали снежками из грязно-серого снега с проезжей части.       Он уже проходит примерно полпути, всё ещё нагруженный невесёлыми мыслями, когда слышит, как кто-то стремительно к нему приближается. — Тош! Погоди!       Петров аж забывает, как дышать. Ромка. За ним бежал, просил подождать.       Он настигает его через несколько секунд, едва не столкнувшись. Запыхавшийся, краснощёкий, Пятифанов какое-то время просто пытается отдышаться, пока Антон терпеливо ждёт, отчего-то так разволновавшись, что собственный пульс громко застучал в ушах. — Тош, нам это… — начал Рома, не до конца успокоившись. — Поговорить надо…       Нихуя себе. И года не прошло.       Антон удивляется внезапной инициативе даже больше, чем когда Оленька после очередного визита Ромы к нему в гости рассказала любимому братику, кто такие зеки и где они живут. То есть… Антон ведь верно всё понял? Рома хочет поговорить о том же, о чём пытался завести разговор Антон всё это время?       Серьёзно? — Ну так говори, — нетерпеливо выпаливает Антон, едва давя в интонации сарказм.       У Ромы было такое страдальческое выражение лица, будто именно такого ответа он хотел избежать всеми силами. — Я, блять, — мальчик запнулся. Сделал глубокий вдох. Шумно выдохнул. Взглянул на друга. — Я-я хотел сказать это ещё раньше, но… Так вышло, просто везде эти уебки пиздлявые, и, короче… Ещё и маньяк ебучий… блять… что?..       Ромка нервно и заведенно потёр лицо холодными ладонями. «Какой, в пизду, маньяк?» — послышалось очень тихо, настолько, что Антон не сразу понял, что вообще Рома бубнит себе под нос. — Ты только не держи зла, что я так долго, ладно? — попросил Пятифанов неожиданно серьёзно и искренне. — Для меня это сложно. — Я бы и не подумал, Ром, — заверил мальчик друга.       Рома, наконец, отдышавшись, выпрямляется, кладёт руку в карман куртки и что-то достаёт, но не показывает Петрову. Хватает его за руку, пихает нечто в ладонь и заставляет сжать, потом отходит назад ровно на один шаг и ждёт.       Антон сначала нихуя не понял, продолжая как дурачок втыкать в происходящее, глядя на Рому так, будто он ему ещё что-то должен. А Рома, наверное, будь чутка взволнованнее, и сам бы так посчитал. — Тох, блять, не тупи, — нервно сказал Пятифанов. Антон, наконец, зашевелился, поднося нечто, подаренное Ромой, к лицу, чтобы разглядеть получше.       Сердце пропустило удар.       Это была записка. — Можно я прочитаю? — зачем-то спрашивает он. Рома нетерпеливо кивает.       Петров разворачивает мятую бумагу, замечая на белом полотне выведенные им же слова. Он не может утверждать это с уверенностью, но, как ему кажется, это было самое первое послание — здесь почерк у него аккуратный, каждую буковку он выводил, чтобы всё красиво было, а все последующие признания в чувствах он писал с всё меньшим и меньшим энтузиазмом.       «Ты мне нравишься»       Антон смотрит на него, как ему самому кажется, зачарованно. Рома же смотрит на него будто с подозрением. — Ну… что? — спрашивает нерешительно Рома, явно не получив той реакции и отдачи, на которую рассчитывал.       Антон ведь буквально просто взглянул на записку и уставился на него с обычным своим выражением лица, будто он только что домашку в дневник записал. А Рома весь извёлся, пока думал, как это ему в любви так признаться, чтобы не по-гейски это выглядело. Конечно, в процессе осмысления осознал, что не по-пидорски в любом случае не выйдет, но и нести Тохе букеты он не собирался. — Что «ну что»?       Ромин взгляд вдруг изменился. — Тош, — как-то замялся Пятифанов. — Ты, говорю, мне нравишься.       Видимо, процесс загрузки подошёл к концу, потому что наконец-то Антон хоть как-то зашевелился, открыл рот в немом удивлении, словно чужое признание действительно стало для него немыслимым откровением, а затем смог улыбнуться — и в этот момент Рома сам словно растаял. Он робко шагнул вперёд, подался ближе, руки на плечи Антона положил.       В этот раз Петров как-то быстро догадался, что конкретно от него хотят.       Он ещё ни с кем не целовался, но примерно понимал, как и что нужно делать, наблюдая это как и в повседневной жизни — родители, когда в очень хорошем настроении, старшеклассники в школе, просто прохожие, — так и в фильмах. Нужно закрыть глаза и податься вперёд, чтобы соприкоснуться своими губами с губами своего возлюбленного. Это… не так сложно, как кажется, хотя Антон и волнуется, обнимая Рому. — Ты не смейся только, — просит Ромка, всё ещё отчаянно красный, только уже явно не от того, что какое-то время назад бежал за Антоном. — Хорошо?..       Еб       Твою       Мать       Антону, наверное, лишь из-за волнения после этих слов настолько смешно становится, что он готов умереть. Ему нужно подождать каких-то жалких несколько секунд, но это становится невыносимо тяжело. Вот чужие руки к его лицу тянутся, и холодные ладони опускаются на щёки, нежно оглаживая и едва касаясь кромки волос. Вот сам Антон глаза прикрывает, уже ожидая почувствовать и узнать, насколько мягкие у Ромы губы, как он целуется, умеет ли, знает ли, как это делается правильно.       А в голове у него одновременно с самым волнующим событием в его жизни проносятся все самые тупые шутки и ебанутые ситуации. Как Катька с лестницы вниз прокатилась на груди, потому что запизделась и переступила лишнюю ступеньку. Как Оленька Бяше угрожала, что «набутылит» его, когда они с Ромкой в шутку дрались. Как потом они за такой лексикон у малышки отгребали пиздюли от мамы Антона (ну, помимо очевидного запрета на приглашение ребят в гости ближайшие две недели).       Блять, его просто разрывало. Ему хотелось рассмеяться в голос, но Рома всё ещё его не поцеловал, то ли прицеливаясь, то ли вообще его целовать и не собираясь. Время шло, сдерживаться Петрову с каждой секундой становилось всё тяжелее и тяжелее, и когда он уже забеспокоился, что всё же не сдержится, пришлось одним рывком прижать к себе охнувшего Рому вплотную, наконец-то целуя.       И это было так невероятно. Вроде это тоже всего лишь прикосновение, но Антона будто током ударило — настолько это было сильно и неожиданно. Так невероятно славно чувствовать и осознавать, что кто-то, кто так сильно тебе нравится, то же самое чувствует к тебе.       Рома же, ни капли этого не ожидая, с испуга резко выдохнул через нос и вцепился в плечи Антона, едва не отпихнув по неосторожности. Потом уже, расслабившись, хватку ослабил, вместо этого ласково поглаживая.       Затем они отстраняются. Рома смотрит на Антона таким затуманенным взглядом, будто никого лучше и прекраснее не встречал. Антон же глядел то на большие синие глаза, то на его губы, не зная, что привлекает его больше. — Ты мне нравишься, — произнёс он в итоге. Ромка широко улыбнулся, не отрывая своего взгляда от Антона.       Теперь снова можно держаться за руки, переглядываться на уроках, заигрывать друг с другом, пока никого нет рядом. И записки друг другу передавать, но только осторожнее, чтобы никто этого не заметил — проблем не оберутся. В голове возникает желание уточнить встречаются ли они теперь или как, но Рома — какой-то опьяненно влюблённый — снова придвигается ближе, сжимая в руке ворот антоновой куртки, поэтому сам Антон откладывает предложение на потом. Правда, он надеется, что хоть с этим они разберутся без таких американских горок, игнорирований и беганий. И уж если так подумать, то вовсе и не обязательно давать их отношениям такие названия, которые используют другие люди.       Антон вдруг начинает посмеиваться и, опережая вопрос, поясняет: — Ты мне моей же запиской признаться пытался, — он хмыкает. — Все из них с собой носишь?       Ромка как-то неловко потирает шею и смущённо хмыкает. — Да, бля, выкидывать не хотелось — от тебя всё же. А дома батя бы нашёл, — он вдруг страдальчески вздыхает и кивает в сторону школы. — Я ещё пока конкретно эту нашёл всё по полу рассыпал и думал мне пизда уже. Бяша собирать помогал и я пересрался, что он прочитает и тогда ещё и ему всё объяснять.       Антон вспоминает как недавно прошмыгнул мимо них, уходя. — А, так вот что… — он не договорил, слишком смущённый осознанием.       Рома снова робко на него глянул, без слов прося и намекая. Антон, мельком осмотрев дорогу, убеждается, что никто не идёт, и снова с готовностью закрывает глаза, уже через мгновение ощущая новое прикосновение к уголку рта.       В конце концов можно ходить за ручку здесь, рядом с лесом, когда уже почти стемнело и людей рядом никаких нет. Никто не сможет им помешать или как-нибудь потревожить, некому за ними подсматривать и подслушивать, о чём они говорят.       Ну, разве что крайне удивлённому маньяку, который в самом деле и подслушивал, и подсматривал за ними последние несколько минут.       Хотя, это всё просто нелепое стечение обстоятельств.