Июльские качели и светящийся мир светлячков, влюбившихся в них.

Есть ли особенное время, когда качели становятся чем-то волшебным? Когда мир вокруг гаснет, лишь металлические трубы, с шифром облезлой краски, молят светящейся тишиной. Холодный цветной слой так и норовит порезать нежную кожу рук или порвать широкие рукава футболки. Чонсу качается, пока солнце только начинает вставать. Он помашет ногой так сильно, что на яркой дневной звезде останется след от подошвы. –Пардон за опоздание! Хëнджун неторопливо шагает, приминая сухие сорняки коричневыми тапочками, с чуть сломанной подошвой. В его руках – маленькое солнце. Он украл звезду. Стащил с полки магазина, незаметно сунул светяшку в карман, и без особых усилий пронëс. Воришка. Они называют звëздами то, что не считают нуждающимся в оплате, потому что тайное письмо яро твердило – «Волшебство – бесплатное! Даже если весь мир так не считает, ведь они просто не осознают, что платить за свой яркий свет – слишком дорого.» Сейчас – это маленькая пластиковая машинка. Жëлтая, с резиновыми колëсами. –Откуда у тебя это чудо? –Очередная звезда. Чонсу останавливается, ставит ноги на землю, поднимая туман из пыли. Глаза щиплет, но руки ощупывают тëплую блестяшку. Она останется здесь, в цветной шине поодаль. Как и все другие звëзды: Помученная голубая коробка, с поломанными мелками, Цветные резинки для волос, Жëлтая гелевая ручка, Цветочные наклейки, Поющая игрушечная раскладушка. Они сверкают, потому что на них не висит общепринятый ценник. Их никто не критикует, они просто любятся душе и забираются. Чонсу поднимается, идëт вдоль близлежащей лавочки, прямо к их волшебному сундучку. Нагибаясь и вороша его тëмные стенки, звонко бряцая пластиковой ручкой, мальчик укладывает очередную звезду, слепящую даже сквозь границы шкатулки. Чувствует пальцами резинки, ухмыляясь достаëт. Они всë такие же яркие, как тогда, когда Хëнджун достал их из-под шляпки тëмным вечером и на секунду, словно снова утро. Тëплое, цветное, обжигающее утро. –Хëнджун, ты хочешь, чтобы я завязал тебе хвостики? –У меня ведь нет выбора, верно? Чонсу хихикает, укладывает друга на деревянную сидушку качели, и становится позади. Его волосы – самый мягкий шëлк, словно тканевый пломбир, таяли в руках, а после превращались в мыльный раствор, и мальчик надувал пузырьки, закрепляя их цветными резинками. –Выбор есть всегда, Хëнджун. Мы сами выбираем, как нам поступить, какую звезду забрать, сколько сорвать зелëных черешен, где рисовать солнышками-мелками, что стащить с забытого детского домика. Выбирай, Хëнджун, какого цвета будут резинки. –Самого вкусного и сладкого, такого, как леденцы. –Хëнджун, ты сам как маленький леденец, честное слово. –Комплимент? –Откровение. –Мило. Чонсу берëт розовую резинку, но медлит. Растягивает еë, смотрит на белëсые заломы. Хëнджун чуть машет головой, давая понять, что он ждëт. Его волосы чуть качаются и манят, служат настоящим маятником для гипноза. Левая рука проглаживает всю длину, распутывает лëгкие колтуны. Наконец, Чонсу собирает небольшой хвостик с левой стороны, а выманив попутно ещë и жëлтую резинку, завязывает такой же с правой. Мальчишка кладëт ладони на лебединую шею, чуть поглаживает. –Чонсу, щекотно. –Прости, я только немного. Чонсу слегка поглаживает линию подбородка, воздушно впечатывается в торчащую макушку, чуть выше хвостиков. Сердце пару раз пропускает удары, от этого, казалось бы, парень уже давно должен был умереть, но он по прежнему вдыхает еле уловимый аромат детского мыла. Прикрыв глаза, Чонсу тут же слышит хриплое тихое завывание, по-другому и не назвать. Хëнджун что-то слабо напевает, словно подстреленный соловей, с забывающейся материнской мелодией. –Знаешь, как я хочу тебя задушить? –Эй, ты что? Я ещë жить хочу, вообще-то. –Конечно, я знаю. Иногда мир такой тусклый, что единственные яркие кляксы, это солнца из магазинов, шкатулка-покрышка, ободранная качель, мальчик с ароматом детского мыла в волосах, вечно теряющимся велосипедом, бесконечным количеством историй, спрятанной гитарой, хриплым голосом, лебединой шеей и свечением фруктовых леденцов. Он – самое светлое, выжигающее глаза в свете затоптанной звезды на плоском небе, чудо. –Где твой велосипед? –Тут такая проблема, – Хëнджун неловко смеëтся, и его действия говорят за него. – я не знаю где он. –Почему я не удивлëн? –Не вредничай. –Он в кустах, дурак. –Правда? – Хëнджун спрыгивает с качели, готовый сбежать к зелëным наземным острым облакам. – В каких именно? Чонсу от этого лишь невольно улыбается. Хëнджун выглядит растерянным и очень милым, словно потерянный птенец, извечно пискливый. Парень показывает в какую-то сторону, где, наверняка, скрываются не только кусты с велосипедом, но и миллионы разностей. Идя прямо, можно ли пересечь весь земной шар, и прийти к тому же месту? Подбирая красный ободранный велосипед, Хëнджун поправляет чуть отклеившиеся наклейки с руля. Пëстрый звоночек еле побрякивает, словно жить ему осталось считанные минуты, но он прослужит ещë долго, если его никто не украдëт, как звезду, только не с полки магазина, а с управления пути в этом бесконечном мире. Колëса совсем чуть продавливаются под твëрдой землëй, и пачкаются в отпавших травинках, прилипших на росу. Хëнджун аккуратно ставит велосипед у горки, опирая на подогнувшийся деревянный пласт, с слоем облезлой краски. –Хëнджун, сколько уже можно? –Уверен, пока этот велосипед ещë в рабочем состоянии – он никогда не доедет до моего дома. Чонсу заливается смехом, потому что знает, насколько это глупая правда. Велосипед всегда будет в кустах, под горкой, у дерева, за магазином, но точно не дома. Да и разве было бы интересно, если бы он стоял под боком? Может и удобно, но скучно до невозможного, а разве они хотят сейчас скучать? –Хëнджун-а. –Да? –Сядешь на землю? Только без вопросов. Хëнджун усаживается куда-то в зелëные заросли. Шорты впитывают блестящую росу, покрываются темноватыми пятнами, становятся схожими на шкурку гепарда, очень травмированного, с одной сотней ран на коленях. Руки опускаются на влажную землю, сразу покрываются несъедобной крошкой. Рядом становится на колени что-то, что самым случайным образом попало в этот мир, стало живым, бегающим, ценящим. Его голова полна невообразимых идей, странных мыслей и сбором вопросов. На его губе забавный шрам, полученный так глупо, как и затея самостоятельно не парковать велосипед у дома. Если кратко, то падать лицом в траву – не самая лучшая идея. Чонсу срывает колоски с травы поблизости, натыкивает ими чужую голову. Хëнджун походит на зелëного ёжика, усеянного иголками. Из его уст доносится фырканье, что по идее должно быть пением. –Чего фыркаешь там? Лишь лëгкий смешок вырывается, останавливает мелодию, преграждает путь завываниям. Нет. Пел Хëнджун не плохо. Просто его голос слишком-слишком хриплый, и никогда чистого вокала из его уст не доносилось, только что-то еле различимое и мелодичное. На любителя. А Чонсу любитель. Любитель потерянного велосипеда, детского мыла, сломанных песен, Хëнджуна. Круглые глазки кое-как устало приоткрываются, в красивый пейзаж горизонта нагло влезла щекастая мордашка, с самой широкой улыбкой в мире. Его лицо треснет, как когда-то треснул гриф гитары. С хрустом, громко, зато с музыкой и светом. –Чонсу. –Да? –Ты всегда таким был? –Каким? И Хëнджун замолкает. Думает над тем, что же он и впрямь хотел сказать. Может то, как Чонсу всюду лезет обниматься? Или радуется каждой самой маленькой звезде? Постоянно знает где велосипед? Копит деньги на новую гитару? –Забудь. Но ведь никто никогда не забывает после таких слов. Чонсу и подавно. Чужая рука толкает в грудь, укладывает всем телом в обитель клещей, букашек, осколков, но Хëнджуну не страшно и не больно. –Хëнджун, расскажи анекдот. –Про Вовочку? –Ой, только не про Вовочку. Чонсу ложится рядом на живот, перебирает ногами, всматриваясь куда-то за горизонт. Хочется прыгать, петь, играть на воображаемой электрогитаре, но он просто поглядывает на лицо парнишки рядом, выжидая глупый анекдот. –Время идëт быстро. –И в чëм здесь соль? –Ля, си? –Дурак? –Нет, просто смешно, когда мир совсем по крошке гниëт. И вроде медленно и незаметно, но если приглядеться, то забытые часы, минуты, дни хранят в себе ещë больше гадкой плесени. Незаметно всë проносится, мы ведь так и помрëм скоро. –Если так и продолжишь – помрëшь уже сейчас. Укладывая руки на чужую голову, где добрая половина всех колосков уже давно отпала, Чонсу смеëтся. Пушит макушку, перебирая непослушные волосы, зарывается рукой и нагло сопит. –Чонсу. –Что тебе, лучший шутник года? –Ты когда-нибудь ел бабочек? –Каких бабочек? –Живых. –Нет, а что? И Хëнджун улыбается в недоумении, потому что пазл из картины его мира потерял одну деталь. Он был уверен, что такой окрылëнный парень хоть раз съел бабочку, ведь как не взглянешь на его губы, они словно покрыты цветастыми чешуйками с крыльев этих насекомых. А этот шрам, переваливающий на правую сторону верхней губы схож на что-то совсем иное. Может полоска бледной ленточки или усохлый тонкий лепесток розового цветка. –Сделаю вид, что поверил. –Эй, совсем страх потерял? –Может быть. И Хëнджун заливается тихим хохотом, вглядываясь куда-то в небо. Оно выглядит как старая ванная, наполненная водой, с пушистой пеной. Может ещë и пахнет вкусно, как цитрусовый шампунь Чонсу, ну или малиновый, тут уж как повезëт. Хочется окунуть голову в мыльную воду, заставить лëгкие захлëбываться, а после упасть, ударяясь о чугунное дно, потому что ноги перестали держать. Умереть прям там, чтобы последним ароматом – был аромат родных волос. Хëнджун чувствует на себе взгляд, изучающий, полный интереса, словно его видят впервые. Но ведь они общаются уже не первый год. Точно. Стоит привыкнуть, что Чонсу всегда так смотрит, потому что в Хëнджуне всегда что-то есть. Сколько бы с ним не разговаривал, не шутил, не гулял – остаëтся что-то неизведанное, и оно как чëрное пятно на белом холсте. –Ты слышал, что Джисок начал встречаться с какой-то девочкой? – заводит диалог Чонсу, хотя тем для разговоров много настолько, что эта кажется такой незначительной. –Ты бабка сплетница? –Вовсе нет, просто всë это очень странно. –Чего там такого странного?– Хëнджун чуть трепыхается, ложится точно перпендикулярно, укладывает растрëпанную голову на чужую спину. –Разве ему не нравился Джуëн? –Может быть. Ты точно уверен, что он с ней встречается? –Теперь не точно. На это Хëнджун лишь вздыхает, потому что не ново. –Ну вот потом и спросишь, нечего догадки выстраивать. Чонсу дует губы, перебирает в пальцах травинки, а от веса чужой головы на боку, совсем чуть-чуть спирает дыхание. В голове так много мыслей, что выловить и одну сложно. Они создают настоящий ураган, в который если руку просунуть – затянет, поэтому нужно лишь надеятся на то, что на язык выкинет хоть что-то. Ещë, желательно, адекватное. –Сколько у нас звëзд? –Понятия не имею, может штук пять, а может шесть. А чего ты так об этом вспомнил? –Просто, мы как звëзды, не находишь? –Неа, может ослеп. Выкладывай. – на это Чонсу прыскает от смеха, а Хëнджун расслабленно улыбается. –Мы же светлячки, но вот только у меня ощущение, что мы подпитываем друг друга, как и звёзды с магазина, которые мы отчаянно выискиваем. Может, это и есть способ светиться ярко и навсегда? Быть с таким чудом, которое станет живым солнцем, чтобы освещать его, а он освещало тебя? К нам во сне в желудки пробираются светяшки, от того мы и сломанные звёзды-светлячки. Только что это за светяшки? –Тебе нужно перекрыть доступ к мыслям. –Эй, ты сам у меня спрашивал про то, что я, может, бабочек жру. –Забыли. –А может это ты бабочек ешь, а? –Глупости, я разве похож? –Вполне. Хëнджун заливается смехом, щипая чужую ногу. На это в ответ лишь болезненно цыкают, чуть изогнувшись водят влажной рукой по чужому лицу, спутывая волосы с чëлки. Теперь злорадствующе смеëтся Чонсу, укладывает голову на землю, закрывая себе вид зелëной влажной травой. Но вид не такой уж и интересный: обычные деревья, обычное небо, обычное солнце. Мир весь был обычным, за исключением тех моментов, когда он становится волшебным, только время всë ещë не определено. Цепкие ладошки отпускают чужую руку, незаинтересованно рассматривая свои носки. Скучные такие, с парой пятен крови, потому что зудящие укусы комаров никогда не остаются без внимания. Тихо, даже Чонсу под ухом не жужжит свои философские раздумья, непривычно. Солнце светит не ярко, но его лучики закрывают пушистые облачные пледы, ведь они хотят как лучше. Они считают, что их несомненная задача – согреть звезду. Но не того пригревают, в тепле нуждаются два, упавших с ночного неба, человеческих светлячка. Пока облака будут безмятежно душить солнце пущей жарой, светлячки уже умирают. Сколько бы они не пытались осветить самую бездушную глубь этого места – бесполезно. Так было может неделю назад, может месяц, или все семь лет, как они знакомы. Спать на траве и ждать, когда с тёмного неба скинут звёздочку, было очень наивно, поэтому Хёнджун или голубой светлячок, вычитал способ, оставленный на внутренней стороне горки: «Мир сам открыто не подарит, всё приходится искать самостоятельно. Самое главное – чувствовать! Можно понять верность своего решения лишь тогда, когда об этом заявит твой глубинный потухший свет. Он отзывается на правильные вещи, обидно лишь то, что от материального, он никогда не зажжётся навсегда. Я ещё не нашёл способ, как светиться ярко и постоянно, но верю, что он есть. ©Зелёный светлячок» Они не знали, кем было это написано, возможно, никогда не узнают. Но это особо и не парит, главное, что они, возможно, открыли новый способ светиться. А если они не светлячки? Просто придурковатые подростки, ворующие барахло из магазина. Тогда они сами себя ими нарекут. Они – строители собственных судеб. Нет, они точно что-то большее, потому что не только поняли смысл странных слов, но и додумали свои, обнадëживая новых светлячков на путь без запар и сложностей. Когда перманентный маркер в магазине будет сверкать за несколько рядов, подсказывая, что он – ещë один кусочек дневного созвездия, парни напишут подсказку чуть ниже, подпишут как «©Глупые красный и голубой светлячки, потраченное время и украденные звëзды». Думать об этом рано, мир ещë отражается в блестящих глазах, значит свет не погас. Хëнджун поглаживает чужую ногу, снова напевая знакомую мелодию. Никогда не получалось определить точно, откуда она и кем написана, но не узнать еë среди миллионов других, не подчеркнуть ярким мелком, как бессмысленные бумажные обрезки на пебеленных стенах старых остановок, и добавить крупную точку, подрисовывая вертикальную палочку, Чонсу попросту не мог. Пусть текст ему был и неизвестен, он напишет его сам, отроет талант к продюсированию в подранной яме из-под пня, который раньше был деревом-шпаргалкой. О существовании такого растения парень был убеждëн всем своим сердцем, потому что когда его взгляд падает на раскидистые ветви, в голову постоянно лезет что-то наполненное смыслом, что поймëт он, Хëнджун, звëзды в шкатулке и пролетающее время, безобразно крадущее слова не столько с языка, сколько из головы. Придумывать различные подписи – весело. Они рисуют на бетонных стенах заброшенных сараев, выводят забавные надписи с шутками и анекдотами, названия любимых групп и исполнителей, песен и строчек, и всегда по-разному обозначают, что они – вестники этой бесполезной информации, с, если подумать, огромной ценностью. В первый раз это было: «Музыкальные советы от радио «Свобода» «Смерть и решëтки» (рекомендуется слушать 24 января за 90 секунд до полуночи)*» А после они всë дольше и дольше думали над тем, как оставить свой узнаваемый след: «Что-то не нравится? Звоните на горячую линию временного действия сладких звëзд*» «А у нас ножи*» «Стихи великих писателей таят в себе столько же смысла, сколько и написано на этой стене. Перестаньте его искать*» «Мы сломали объективы ваших объективных мнений*» «Шутка–минутка, придуманная двумя часовщиками*» «Имëн нет, они растаяли в этой стене, отыщите и поймëте*» «Если солнце не светит – мы найдëм новое(и не одно)*» «Убежали на поиски счастливого будущего(результатов нет)*» «Треснули леденцы, Замолчали шумы, Шутки не смешны, Всем пока, мы ушли.*» Чонсу всегда выводил эти фразы своим аккуратным почерком, пока Хëнджун устраивал настоящий мозговой штурм, для поисков смысла этих высказываний, которые прилетали в голову в мимолëтные секунды, потому что «не гоже странным фразам не быть завуалировано волшебными». Они выкрали оригинальность у богатых, и оставили своим нищим умам, пустующим во время школьных будней. Им нужней. У них столько всего, что несправедливо грустно стоит и застаивается: пустые стены, неприсвоенные звëзды, непридуманные подписи, философские размышления; но мир приоткрыл щëлку в чужие хоромы фантазии, позволяя зацепить пальцем маленькие крошки, собрать собственный разноцветный светильник, а может наручные часы или две пары очаровательных подростковых глаз. Мир не подарит, лишь подскажет, дальше ищите сами. –Чонсу, нам нужно найти новую пиалочку. –А что со старой случилось? Крыжовник уродился так, что не влезает? –Да нет, я просто еë разбил. По Хëнджуновой голове прилетает пучком длинной свежей травы, которая в полëте распалась на кучу травинок и укрыло собственную спину, как лëгкий плед, но клочок всë же попал по чужому лбу. –Каким образом, Хëнджун-а? – Чонсу обиженно дует губы и растягивает недовольно слова, показывая свою возмущëнность и досаду. –Да просто она такая прозрачная и узорчатая, а солнечные лучи такие длинные и заманчивые, что я просто вертел еë в руках под солнцем, а она выпала. Разбилась, рассыпала не только мелкие осколки стекла, но и солнца, может попала пара волн мягких облаков, но они быстро впитались в ковролин, оставляя белëсое пятно. Нельзя было надеяться, что пиалка похоронит в своих прозрачных стенках сок июньской клубники, косточки июльского крыжовника, разноцветность августовской ежевики дольше, чем три прошлых летних месяца. Но теперь пол в одном из домов похоронит мечты об этих ягодах, и то, в чëм они могли быть, сверкая своей вкусностью. Грустно ли? Совсем каплю. Просто подтверждение, что ничего не вечно. Даже бесконечной красоты пиалка, пережившая лишь июньскую клубнику этого глупого светлого года. –Хоть убрался? У меня есть подозрение, что твои ленивые руки не дошли до веника с совком, и стекло так и валяется. –Какая глупость, враньë. – Хëнджун складывает руки на груди, изображая максимально неправдоподобную оскорблëнность собственного достоинства. –Значит я угадал, верно? –Допустим. –Не удивлëн. –С чего это? Охренел? –Конечно, уже семь лет нашего общения я пребываю в бесконечном ахере. Заливистый смех Хëнджуна поглощает мармеладный мозг с головой, помогая скорой деградации настигнуть Чонсу. У него уже давно были подозрения, что он словно забывает не только, как разговаривать, но и как дышать, рядом с этим прерикающимся существом. –Я уберу, честно. –Когда? Когда рак на горе свистнет? Иди и подари раку свисток. –Самый умный? –Я просто тебя знаю. Но это запятнанное глубокое дно, которое просмотреть можно только с помощью специальных инструментов, или света магазинных звëзд, так настойчиво подсказывает, что не очень то и знает Чонсу глупую, запутанную Хëнджунову голову. Но для этого честно принимаются тысячи попыток и бесконечное количество слов, которых никогда не было жалко. Слов много, неизведанной чужой сущности ещë больше. Но Чонсу нашëл что-то особенное, что известно совсем немногим, он в этом уверен: Хëнджун не просто так забывает велосипед, просто попытки побороть обыденность и не повторить судьбу других, смирно стоящих под подъездом, двухколëсных транспортов. Хëнджун прячет свою гитару от строгого отца, запрещающего играть, ибо это «абсолютная глупость, безделье и никак не поможет в будущем». А разве они думают про будущее? Живут здесь, сейчас и навсегда(если повезëт, конечно). Они не скрывают своих беспокойств о том, чем они будут заниматься, когда школа снимет свои обязательские кандалы, отпуская их в странный, глупо следящий мир, где кроме поиска нового учебного заведения и подработки, чтобы не умереть в первый же учебный день, ничего нет. Нет работы, нет свадьбы и детей, им не нужно. Хëнджун любит дарить минуты своих тактильных моментов, укладываясь на чужую спину или позволяя шаловливым ручкам забраться в собственные волосы, распутывая застрявшие неозвученные мысли. Ему словно язык развязывает, когда Чонсу делает ему массаж, пусть это и обычные «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы». Хëнджун необычный, непривычный, на любителя. Хëнджун – мятный леденец, детское мыло, разукрашенный наклейками велосипед, разбитая пиалка, мечта и голубой светлячок. Чонсу наконец поднимается, отряхивая свою влажную одежду, скидывая с собственной поясницы Хëнджунову голову, оставляя еë лежать на траве. Но быстро ложится рядом, совсем под боком. Заглядывает в чужие глаза, рассматривающие цветное небо. –Хëнджун. –Чего? –Хочешь забавный факт? –Снова сплетня? –Ну, наверное. Хëнджун смотрит с недоверием, хмурит брови, но интерес всë равно берëт верх, да и Чонсу – книга со всей жизнью сверстников и знакомых, где Хëнджуну была доступная каждая страница. –Давай, трынди, бабулька. –Сам бабулька. – хлопает ладонью по чужому животу, задыхающемся в голодной пустоте. – Я слышал, что ты кому-то нравишься. –Смешно, но я никогда в это не поверю. Разве девчонки западают на странных парней, который никогда к ним не подходят, извечно возятся с одним своим другом и смотрят на мир под призмой стеклянной ягодной пиалки? Под ухом грустно хихикают, а на лице светится горделивая улыбка, за своë сложно построенное высказывание. Не то чтобы Чонсу похож на девчонку, но он правда запал и на этого глупого парня, с его глупыми привычками, глупыми анекдотами и самыми незаурядными поступками, мнениями и пыльными облаками голубого свечения. –Ну вот и зря, в тебе столько чудесного, слепошара. –Кстати, у меня зрение стало чуть хуже, может я правда слепошара? Или это всë ты накаркал, а? –Делать мне нечего, тоже мне. – Чонсу закатывает глаза и цокает языком, чисто смеëтся, рассеивая всю воздушную пелену чужой безысходности на собственном сердце. –Я ведь тебе нравлюсь, так? – Хëнджун тепло улыбается, хитро щурясь. В голову стукает непреодолимое желание засмеяться, когда чужое лицо тут же меняется в выражении, недоумëнно улыбается и заливается краской. Блестящей, подкожной и волшебной, румянит щëки и кончик носа. –Ну допустим угадал. –Ты мне тоже. По чужим губам прилетает ладонью, затыкая. В голове всë смешивается в одну смущающую кашу из мыслей, воплей и бесконечных наивных планов на будущее. Чонсу чувствовал себя наивной девочкой, с которой согласился встречаться популярный парень из бродящей компании самых странных и самонадеянных подростков. –А ты промолчать не мог? –Что? Почему? –Слишком резко, не находишь? Как я это по-твоему должен переварить? –Не мои проблемы. – Хëнджун прыскает от собственной шутки, любуясь чужой растерянностью. Аккуратные ладони обхватывают чужое лицо, сначала ощупывая красные и смущëнные щëки, проводя пальцами, протирая кожу до сочащихся клубничным соком в перемешку с кровью, ранок. Мимолëтно впечатывается в уголок Чонсуновых губ, негромко причмокивая, задевая шрам. Облизывается и заливисто смеëтся. –Чего смешного? – недовольствует Чонсу, закрывая свои глаза свободной рукой, не смея убирать чужие ладони. –Я тебе говорю, ты точно бабочек ешь и не замечаешь, я как-будто пудреницу поцеловал. –Да надоел, не ем я бабочек, не лобызаюсь я с пудреницами, выдумщик. –Охотно верю. И Хëнджун снова целует глупый шрам, задевает нижней губой чужую верхнюю, ухмыляется. Светится, правда светится. Сам. Без резинок на голове, что уже давно забылись. Без кучи мыслей. Без звëздного неба. Его подпитывает недовольное лицо Чонсу, бесконечно смущающееся, розовое, тëплое, мягкое. Они нашли способ, он рабочий и настоящий. И время ему «19:38», пусть они его и не смотрят, оно есть в голове. « «19:38» ㅤ ㅤ24.07.[][]. ㅤㅤ ㅤКачели стали волшебными ㅤㅤㅤ ㅤ©Красный и голубой светлячки, ㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤвкусная пудреница, пиалка, ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤзвёзды, болтовня, заб ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤвечный июль вечной ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤфантазии★☆✭* ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤ»