Огонь и совы

В тёмной ночи, убийственно спокойной — будто немой после развернувшейся битвы, — растворяется красное пламя. Кривится своими языками в небо. По ушам бьёт треск деревьев. Они — десятиметровые мощные столбы — сменили свою зелёную крону на огонь. Вверх торчат обугленные ветки. Кажется, малейшее дуновение, и они разлетятся пеплом. Сил жить нет. Андрей, распластавшись на ещё не выжженной траве, смотрит вверх, на туманное небо, дрожит всем телом от подступающей паники. Он плачет, содрогаясь и пальцами царапая землю. Этот лес пылает, погибает под неподвластной никому стихией только из-за него. Только потому, что он слишком глуп и неуравновешен. Сколько жизни погибло… И ни одна эта жизнь — ни растения, ни животного — не стоит так дёшево, как жалкая жизнь Андрея, в которой он сам не имеет власти над собою. Тень, наверное, уже улизнула в какой-то овражек, притаилась там и с наслаждением сверкает своими чёрными глазками, питаясь чужими страданиями. Нужно что-то делать, пока не сгорело абсолютно всё. Нога ступает на сухую траву. Чёрная, золистая, она стирается в порошок под босой стопой. От гигантского кострища отделяет пара метров. Сжимает кулаки. Чувствует, как печёт кожу, но это не страшно. Вперёд. Прямо в огонь. Жмурится, как в первый раз боясь, что красные злые вихри его не примут — превратят в уголь. Но нет. Они расступаются в радиусе метра, страшатся подступиться. Становится тепло. Но холод в конечностях и душе никуда не уходит — наступает какая-то лихорадка. Следует сосредоточиться. Кладёт руку на пустую жёсткую землю. Видит, как слёзы капают вниз, шипят, сразу испаряются. Андрей раскаивается сейчас так, что, кажется, этими слезами целый лес сможет потушить. Птицы кричат где-то вдалеке. Нет… Кажется, совсем близко. Оглядывается, слышит отчётливый крик где-то справа. Нужно просмотреть. Бежит, пытаясь расслышать острый птичий голос, спрятанный под треском горящего дерева и шуршанием веток под ногами. Огонь почтенно расступается. Андрей выходит на опушку — небольшое выжженное пятно, которое пламя обглодало и покинуло за неимением того, что ещё можно поглотить. От дерева к дереву порхает какая-то тёмная птица, пытаясь смахнуть зацепившуюся за крыло искру. Глупая, она не понимает, что своими движениями только раззадоривает, разжигает. Когтями безумно хватается за ветки, в панике пытаясь удержаться в воздухе. Андрей подбегает и, удачно подпрыгнув, хватает её за небольшое тельце. Кажется, птица ловит ещё бо́льшую панику, оказываясь в чужих руках. Сразу забирает огонь с её крыла, кладёт руку на него, пытаясь вобрать в себя животную панику. Назад он идёт совсем медленно, пытаясь не тревожить своими телодвижениями. Он пытается впитать весь огонь, через который пробирается, и, когда выходит из леса на поле, горбящееся перед тёмной полосой речушки вдалеке, чувствует, что сил почти не осталось. Не осталось и отчаяния, даже смотря на черный остывающий лес, от усталости ощущается только безразличие. Это проблемы завтрашнего. Идёт вдоль заросшего берега реки к собственной лачуге. Поодаль мерцают костры деревни, слышатся девичьи напевы. Жизнь деревенских слишком чиста, чтобы находиться рядом с ними, заставлять бояться и волноваться. Быть отшельником тяжело, и душа всё больше ноет, крутя радостные картинки неосознанного детства в голове: костровые песни, легенду о старом колодце, тайник в ущелье и куст голубики за баней. Андрей дорожит этими картинками так, что оставлять других без этих воспоминаний несправедливо. Поэтому он и сверлит взглядом тёплый свет только издалека, чувствуя обожжённый лес за спиной. Он приоткрывает скрипучую дверь, заходит, придерживая птицу поближе к себе — та вертит головой и мерно быстро дышит маленькой грудкой. Кажется, боится настолько, что страшно пошевелиться. А может, успокоилась. Андрей не глядя пускает огоньки на свечки. Становится светлее. Рассматривает тёмные пёрышки, отливающие серебром, и ярко-оранжевые глаза. Понимает, что призрел сову. Настоящую, ширококрылую. Глаза бегают по знакомому интерьеру — ищут куда бы положить главного гостя. Или гостью. Орнитологических знаний у Андрея, честно, вообще нет. Он смачивает полотенце, вытирает сажу с обгорелого крыла. Кладёт на пол подушку, ставит рядом кувшин с водой — на всякий случай. Совы по ночам бодрствуют, кажется, но эта особь чересчур смирно лежит на перине, будто спит. Может, ей правда надо отдохнуть после стресса. Не каждую ночь кто-то сжигает твой дом до углей. По пути в кровать Андрей тушит свечи. Тело ломит от усталости. Так быстро вырубается, что пролетает мимо привычного ритуала самобичевания перед сном. Может, это даже не так плохо. Обвинить во всех бедах себя ещё успеет. Всю жизнь только это и делает. Это началось, когда гормоны начали бить в голову. Ровесники от такого с ума сходили: подглядывали за соседскими девчонками, дёргали косы и палкой на тропе выводили корявыми буквами, которые только выучили, их имена. Андрей тоже сходил с ума, только не от девочек. Его пару лет просто распирало от внутреннего жара, пока он не начал потихоньку выходить наружу. Сначала искры на кончиках пальцев — после уже полноценные огоньки, бесконтрольно вырывающиеся из ладоней. Бабки охотно верили шаманам и лекарям, но Андрей был уверен, увидели бы его способность — утопили бы в реке. Это было по-настоящему страшно. С пятнадцати Андрей любому обществу предпочитал компанию старого колодца. Рядом с ним был только песок и камень — загореться было нечему — к тому же до уровня воды в нём можно было дотянуться рукой. И плевать, что здесь, по легенде рассказанной соседкой, обитает рыба-змей, уносящая непослушных в глубоководные недра. С возрастом пришло понимание, что сила никуда не денется, а сидеть и скрываться у колодца всю жизнь слишком сложно. Тогда появилось это место на другом берегу. В отдалённости от людей. В это же время появилась Тень. По крайней мере, Андрей называет её именно так. Она являлась во снах, мелькала между деревьями, шептала постоянно. Выводила из себя, вынуждая отдаваться эмоциям. Какая-то безликая хтонь, пожирающая изнутри виной и стыдом. Живучая такая, что даже палкой не погнать. Тень приходила с какой-то рваной цикличностью. Могла неделями не тревожить, могла являться пару дней подряд. Андрей уходил к реке, закапывал руки в песок или окунал в воду — целую реку не вскипятить, значит, можно переждать бесовство здесь. Сегодня до воды он дойти не успел. Внутренняя злость на себя и на это чёрное сгущение побудила расправиться с проблемой раз и навсегда. Но кто он такой против неё, юркой, всесильной? Не получилось. Просыпается от какого-то шума — глухого лязганья. Может, сова чудит? Встаёт, потягивается, чувствует, как ноги ломит после вчерашних перебежек по лесу. Обогнув перегородку, за которую вчера положил птицу, взвизгивает, отпрыгивая назад. На полу сидит человек — крупный, тощий и абсолютно нагой — и ножом точит какую-то палку. — Ты кто такой? — растерянно водит глазами по незнакомцу. — А кем я ещё могу быть? — скептично выгибает бровь. — Ты что тут забыл? — О, я точил кол, чтобы тебя убить, но ты проснулся раньше и обрушил мои планы, — встаёт с места, откидывая палку в сторону. Крутит лезвие между пальцами. — Я позаимствовал твой нож, ты спал, и, я думаю, был не против. Кстати, есть у тебя что-нибудь съестное? Я не нашёл ничего кроме полусгнившего кочана. Извини, мне такую пищу есть нельзя, — проходит мимо и садится рядом с широким коробом, роется в нём руками. Андрей стоит в ступоре, не понимая, откуда взялся этот человек и куда пропала сова. — Я думаю, ты разрешишь мне позаимствовать твою одежду, — разглядывает длинную льняную рубаху и удосуживается взглядом спросить разрешения. Андрей неподвижно смотрит, слышно как у него верёвки в голове натягиваются. — Нет, если ты хочешь, я похожу голым, знаешь, оборотням не особо принципиально, просто у тебя тут так грязно, что мне хочется меньше контактировать с поверхностями, понимаешь? — Ты оборотень? — Естественно, что за вопрос? Или ты думал, я пришёл к тебе сюда просто так и съел твою сову? — Я думал это легенды… — Конечно, — саркастично заявляет, накидывая рубашку и разглаживая мятую ткань на себе. — Ты же один такой волшебный в этом мире существуешь… Где ты берёшь это тряпьё, а? Даже моя одежда лучше. Ах, да, её больше нет, потому что весь лес спалил неуравновешенный дурачок. Значит, я забираю эту рубашку себе. — Я не хотел, чтобы деревья горели! — оправдывается Андрей, чувствуя огромный ком в горле. — А кто хотел? — по житейски вопрошает гость, опрокидываясь на чужую кровать и раскладываясь в полный рост. — Ты вообще себя контролировать не умеешь? — Умею, — неуверенно отвечает. — Но когда приходит эта Тень… — Тень? — Тёмный силуэт, который я вижу… Когда тяжело. — Не знаю таких существ, наверное, это у тебя в голове. — Ты ничего не понимаешь. — Я в своих силах и знаниях уверен явно побольше тебя. — Да ты только в птичку и можешь обращаться, фи! — обидчиво фыркает, утыкая недовольный взгляд в сторону. — Какой же ты упрямый… Ты так тут жизнь и проведёшь, пока не научишься нормально ладить с головой. Впрочем, твоё желание, — поднимается с кровати и бредёт к валяющейся на полу подушке, хватает наточенный кол. — Я заберу себе, наверное, им удобно колоть мышей, — поднимает кувшин, жадно пьёт — кадык дёргается, тонкие струи с уголков рта текут по шее и мочат рубашку. — А, да, ещё, — отрывается от горла и дёргает обмотанной чем-то правой рукой. — Я взял какую-то тряпку у тебя, всё-таки ты мне вчера обжёг крыло, а я хочу, чтобы оно побыстрее зажило… Ладно, я пойду. Сил тебе, конечно, в этой жизни, не думаю, что ты долго протянешь с нездоровой головой. До встречи. Приоткрывает дверь и шагает на сырую траву. — Постой, — останавливает Андрей. — Куда ты пойдёшь? Там же всё сгорело. — Найду себе новый дом, — беззаботно жмёт плечами, с прищуром вглядываясь в туманную утреннюю даль. В голосе сквозит тоска. — Останься… — виновато просит. — Пожалуйста. — С тем, кто меня сжечь может от злости? Фи! — передразнивает, но выходить не спешит. Смотрит на поникшего Андрея и ухмыляется, отпуская какое-то внутреннее раздражение. Хлопает дверью изнутри, проходится до середины комнаты. — Я Дима, будет хорошо, если ты тоже скажешь, как тебя зовут. — Андрей, — глаза наполняются теплом и каким-то облегчением. — Я так-то тебе жизнью обязан, поэтому остаюсь. Но крыло заживёт, и я иду искать новое дупло для себя. Чтоб ты понимал, птичкой быть гораздо удобнее, чем неуклюжим существом с четырьмя лапами. И как я раньше жил так… Андрей просто улыбается — так непривычно в последнее время — и садится на соломенный настил, глядя на мельтешащего и наводящего свои порядки Диму. Он, кажется, болтливый до ужаса, успевает рассказать половину своей биографии в мельчайших подробностях. Андрею простых разговоров и не хватало всё это время. Даже спать этой ночью намного легче. Дима с радостью располагается на полу: полчаса говорит что-то про пользу для спины, правда, всё это летит мимо ушей: сон одолевает.

***

Чьи-то руки тормошат за бока. Андрей неохотно приоткрывает глаза, видит нависающий тёмный силуэт. — Пойдём искать эту твою Тень, — предлагает Дима. Андрей чувствует, что поспал совсем чуть-чуть. Вглядывается в щель дверного косяка — ночь. — Спи, сейчас поздно, — протяжно мычит он, утыкаясь в подушку. — Я не могу спать по ночам. Не получается вообще. Пойдём, — хлопает по плечу. Андрей приподнимается на локтях, сонно смыкает губы и протяжно зевает. Щёлкает пальцами и пара свечей загораются пламенем, начинают чёрным дымком коптить стены. — Я хочу спать. — тянет на полуулыбке, стягивая ноги с кровати. — А я всё равно не усну. И буду шуметь. Так что ты тоже в любом случае не поспишь, соня, — Дима миловидно порхает ресницами, разводит широкими руками. Через пять минут оба шагают по мокрой, росистой траве. В воздухе веет приятной ночной прохладой. Видно, как небо вдалеке чуть светлеет, но рассвет явно не так скоро. На душе спокойно, и, кажется, Тень этого страшится, прячется, вероятно, где-нибудь за старой корягой, наблюдает. — Мне кажется, она не придёт, — задумчиво говорит Андрей. — Ничего страшного, тогда просто прогуляемся, — отмахивается Дима, рукой придерживая хлёсткие ветки перед Андреем. — Знаешь, одиночество — прямой путь к безумию. — Думаешь, она не придёт, пока мы вместе? — Уверен. — Но ты скоро уйдёшь… И она снова будет рядом со мной. — Это да. Вообще, я сам ещё не решил, уйду или нет. Если ты меня не выгонишь, конечно. Так-то я тоже одинокий сов. Только кукуха моя едет медленнее. — У тебя с деревенскими как? — А, я сам от них ушёл. Они какие-то глупые простолюдины. Не посчитай меня высокомерным, но я терпеть не могу обсуждение обыденных мелочей и перемывание косточек всем неугодным такими же неугодными со своей истиной… У тебя с ними хуже? — Я просто не хочу им навредить. — Мне бы каплю твоего людолюбия, хотя, впрочем, и без неё прекрасно живётся. — А я такой же неугодный, как эти люди? — Ты просто упрямый. Но умный. А они глупы как запряжённые предрассудками мулы. Андрей смущённо приподнимает уголки губ — ему ненавязчиво льстят. Час прогулки по лесным тропинкам, среди живых шелестящих деревьев — надеется, его огонь никогда не тронет больше ни одной кроны — придаёт спокойствия и какого умеренного удовлетворения. — Ну где она? — Дима останавливается, проваливаясь стопами в пышный мох. — Ты чувствуешь? — Всё ещё нет. — Значит не придёт. — Наверное. — Скажешь ей, что не боишься? — Дима внимательно смотрит, гладит ладонью по чужой спине. — Смелее. — Я не боюсь тебя, глупая тень, — твёрдо произносит Андрей, сжимая в кулаках полы рубашки. — Хорошо, а теперь попрощайся с ней. — Ты останешься? — спрашивает внезапно и шёпотом, видимо, чтобы не прерывать диалог с самой Тенью. Дима осторожно кивает, мягко улыбаясь. — Прощай! — кричит Андрей. Голос уносится куда-то вглубь деревьев, слабо возвращаясь эхом. Кажется, в предрассветных сумерках проносится тёмное пятно. Оно мельтешит совсем рядом. — Я вижу её, — пугливо шепчет Андрей, елозя взглядом по серым очертаниям деревьев. — Я рядом. По телу пробегает холодок и спина покрывается липким потом. На плечи ложатся две тяжёлые мокрые лапы. Андрей неровно дышит, пытаясь не двигаться. В ухо залетает певучий шёпот, говорит что-то о никчёмности. «Я тебя не боюсь» — мысленно произносит, расправляя сжавшуюся грудь. — Я, — твёрдо глядит вперёд, на выглядывающую из-за леса кромку солнца. — Тебя, — Косится на Диму рядом. Он сдержанно улыбается, как будто доволен происходящим. — Не боюсь, — выпускает последний воздух из лёгких и чувствует рассеянный меж высокими соснами свет, мягко царапающий лицо. Холод от спины отступает и в голове слышится дикий беспомощный хрип. Что-то трескается. Дима осторожно подходит сзади и приобнимает. — Получилось? — шепчет он, переступая с ноги на ногу. — Кажется, — так же тихо отвечает Андрей, расслабляясь. — Всё в твоих руках, — Дима скользит пальцами по локтям и вкладывает свои широкие ладони в чужие. Мягко зевает прямо на ухо, заражает сонливостью. — Пойдём спать, солнце? — А-а-хорошая мысль, — довольно тянет Андрей, прижимаясь головой к чужой груди. Кажется, в последние годы жить не хотелось так сильно, как сейчас. Дима подхватывает под колени и смотрит на полуприкрытые веки. Прижимается щекой ко лбу и сам улыбается. Ему, кажется, всю сознательную жизнь хотелось вот так хорошо ощущать себя с кем-то. На руках сопит воплощение прямой, острой, но робкой юности. Да и сам он юн: так же упрям и радикален. Ещё, может, многому поучиться у этой жизни придётся. В любом случае, сейчас внимать её нравоучениям влом. Хочется только побыстрее пройти поле, скрыться от пекущего солнца под крышей из хвои и проспать до заката.