Ликёр

Началось всё три года назад, сразу после чудесного помилования и освобождения из Азкабана. Она обнаружила его в тот период жизни, когда в голове мужчины был полнейший бардак. Он страдал от посттравматического стрессового расстройства личности, зализывал свои раны, что даже за такой длительный срок не успели покрыться коркой; он был попросту жалок. Она же была добра. Он видел то в её светлом взгляде всякий раз, когда та сидела рядом с ним, в кои-то веки разговаривая с ним, как с человеком. Она не смотрела на него, как на что-то неодушевленное. Приносила ему еду и заваривала чай, оставалась рядом. Голос её был глотком свежего воздуха, она была тем, кому он смог впервые выговорить всё то, что путало и искажало его мысли. Как же он изголодался по такому отношению к себе. И ровно так же он ненавидел себя за то, что был с ней откровенен. Это была она, Гермиона Грейнджер, потому что кто ещё, если не та самая девчонка, у которой сердце кровью обливалось, когда речь заходила об обездоленных. Кто, если не та, что с заботой относилась к любой бездомной псине, в своём желании стереть с лица земли все горести и шрамы, что принесла война. Она обнаружила Северуса Снейпа, что прожигал свои дни в Кабаньей Голове. В первую их встречу она не сказала и слова, просто оглядела всего с головы и до самых пяток, а потом выскользнула из паба, словно её там и не было. Их вторая встреча произошла в Лютном переулке, где он определенно искал неприятностей на свою голову, жаждал навлечь на себя гнев волшебников и ведьм, что считали его предателем. И она не вмешивалась, лишь после драки помогла ему обработать раны и ушибы. Именно за эту доброту он её и ненавидел. Но, в первую очередь, он ненавидел самого себя. Всё, что он когда-либо делал, было вызвано не в последнюю очередь отвращением к самому себе, и Гермиона теперь явственно мозолила ему глаза, вновь и вновь своим отношением разбережая эту кровоточащую рану. Она была здесь, дарила ему свою доброту, помогала ему исцелиться и продолжать идти в этой жизни светлым путем, будто бы он был в силах забыть, что всё это неправильно, всё это не сумеет искупить его прошлых поступков: не вернет к жизни тех, кого он убил, не подарит душевного равновесия тем, кого он когда-либо пытал или кому воткнул нож в спину собственным предательством. — Ты заслужил в этой жизни того человека, что будет к тебе хорошо относиться. — как-то раз тихо сказала она ему. Но Северус не нуждался в её прощении или понимании. Он нуждался лишь в крепком алкоголе, что позволил бы ему затуманить в сознании образы людей, приглушить голоса, погрузиться в чёрноту и пустоту собственного разума. Он искренне ненавидел пьяниц, и даже поклялся однажды, что никогда до такого не опустится, не станет одним из них. Он ни в коем случае не хотел стать похожим на своего отца, но ноша этого обещания была слишком тяжела для него. Даже при условии того, что Гермиона была с ним рядом. И вот, он держит бокал с ликёром своими тонкими пальцами, пока она умоляет его перестать. Сначала она просто пытается спокойно поговорить с ним об этом. Затем голос её срывается на крик. А потом уже ставит свои условия, выдвигая неким ультиматум. Это заставляет его сорваться. Он не нуждается в том, чтобы у него появился новый хозяин, который бы решал за него, как ему жить. Нет уж, хватит, спасибо! И она была послана ко всем чертям. Жалкий кретин, вот так он и остался наедине со своей бутылкой и всепоглощающим чувством одиночества, и это всё никак не хотело выходить из его головы. Крики, что эхом разносились по его сознанию, слёзы, окрашенные кроваво-красным, брызги крови, что пятнали собой грязные булыжники мостовой, когда все они, его жертвы и уже бывшие друзья, исчезали на той стороне бытия. Плач Гермионы Грейнджер. Это было тем, что заполоняло его голову. Это было своего рода гимном, лейтмотивом его жизни в эти последний три года. Северус, как бы не хотел, не мог утопить свою прошлую жизнь на дне бутылки. Он тратил впустую дни, пытаясь забыть, но с каждым новым глотком он вспоминал лишь больше. И снова он потерял человека, который был готов принять его таким, какой он есть, который хотел ему помочь, несмотря ни на что. Он безумно скучал по ней, по своей милой Гермионе. По своей Гермионе, с её нежными руками, кротким нравом и духом сострадания. Ему нравилось, как она заставляла его смеяться, то, как всегда заставляла его улыбаться, как бы плохо и паршиво не было у него на душе. Они были двумя сторонами одной монеты, он мог сказать это наверняка, спокойно признавался в этом самому себе, осушая внеочередную бутылку виски. Она была права во всём, что говорила или делала, в попытках помочь ему; он же растратил всю её доброту впустую. Его мир был слишком чёрен, он не хотел, чтобы в том нашлось место для Гермионы, не хотел запятнать её светлый лик, искалечить и разрушить что-то настолько светлое и чистое, как она. И вот, его бутылка иссякла в тот самый момент, когда он понял, что хочет лишь одного — обнять её. Посмотреть прямо в глаза, запустить пальцы в её непослушные кудри, забыться в её теле, забыв о себе самом и всех своих страхах. Но вместо неё рядом находилась лишь пустая бутылка, холод которой просачивался сквозь стекло, заставлял тело мужчины покрыться мурашками, когда пустота в душе заполонила всю его грудную клетку. Он чувствовал себя лишь пустой оболочкой, что осталась от него прежнего, и алкоголь, казалось, не способен его наполнить. И тогда он задался вопросом: стал ли он столь зависимым, как его собственный отец? Люциус Малфой единственный из всех людей, кто сумел вытащить Северуса из глубин его отчаяния, пригласив на ночь в Малфой-менор, пропустить стаканчик-другой. — Как? — негодующе прохрипел Северус. — Как тебе удалось снова вернуться к относительно нормальной жизни после всего того, что мы совершили? Люциус одарил его своей стандартной улыбкой аристократа, которую даже Азкабан не сумел стереть с его лица. — Нарцисса. Она помогла мне преодолеть это... И многое иное. Я не знаю, где бы я был сейчас, если не она. Найди себе хорошую ведьму, друг мой. Добросердечные ведьмы могут творить чудеса с нами, мужчинами, успокаивая бури внутри наших сердец, залечивая раны и беззаветно любя. — ответил Люциус своим чертовски снисходительным тоном, на который, казалось, был способен лишь он. Но Северус знал,что его друг говорил чистейшую правду, ведь Нарцисса и в самом деле любила его... Несмотря ни на что. Он потратил недели на то, чтобы обдумать сказанное, и пришёл к выводу, что Люциус был прав. Северус был у неё в долгу. Он был в долгу перед ними всеми. Именно по этой причине он смог собрать всю волю в кулак и начать меняться. — Найди то, что ты любишь, то, что способно питать своей страстью, и борись за это! — говорил Люциус, вырывая бутылку из онемевших пальцев Северуса. — Я не хочу потерять своего единственного лучшего друга из-за какой-то там выпивки! И Северус повиновался. Он спокойно наблюдал за тем, как его виски выливается в канализацию, а когда самолично выбрасывал пустую бутылку, то впервые за много лет сумел почувствовать удовлетворение. И так, шаг за шагом, начиная с малого, он решил заново учиться быть самим собой. И когда он начнет справляться, то, возможно, сумеет навестить Гермиону... Чтобы молить её о прощении. Чужой среди своих, Северус отчаянно хотел поймать тот самый мимолетный проблеск счастья, что способен был испытать только рядом с ней. Он был готов ради неё на всё, что только потребуется. Всё, что угодно, лишь бы вернуть себе честь и достоинство. Ему потребовалось добрых шесть месяцев, чтобы перестать ненавидеть себя всякий раз, когда он ловил в отражении свой затравленный взгляд. Он снова начал заниматься зельеварением, тем, в чем он поистине мог назвать себя мастером! Его клиентуру не волновало ни его бывшее пристрастие к алкоголю, ни его посттравматическое расстройство личности. Медленно, но верно, Северусу удалось скопить немного денег, которых хватило на открытие собственной аптечной лавки в отдаленном уголке Косого переулка. Он даже начал принимать витаминные микстуры и бегать по утрам трусцой, вот, насколько далеко он зашел в этой борьбе за себя с самим собой. И даже тогда не был уверен, какая часть его сути побеждает. И вот однажды, в сентябре, Северус осознает, что вот он, стоит в своей новенькой кожаной куртке, в совершенно маггловских модных джинсах, с букетом белой сирени, и стучит в двери Гермионы, собрав в кулак всю решимость, на которую только был способен. Ведьма оглядела его с головы до ног, а карие глаза удовлетворенно заблестели. На лице засияла застенчивая улыбка. — Северус! — ахнула она, отступая слегка назад, чтобы пропустить его внутрь. Снейп замешкался, переступая порог, не в силах начать разговор. Этот миг они стояли, уставившись друг на друга, пока Гермиона не прервала паузу, откашлявшись, и не отошла дальше, протянув ему руку. Он покорно принял ту, легонько сжал, и последовал, утянутый ей, на кухню. И стоило им только сесть напротив друг друга, он внезапно опомнился и вручил цветы. — Это тебе... — неуверенно начал Северус. — Гермиона, я и правда не знаю, с чего мне начать, и даже не знаю, не прервешь ли ты меня, не дав закончить всю эту сырую речь, но я и вправду хочу, чтобы ты дала мне шанс, увидела, что я уже совсем иной человек. Я не пил ничего крепче чая уже целых шесть месяцев. Я снова занялся зельеварением, а ещё открыл свою лавку. Я всё ещё пытаюсь поправиться. И хочу, чтобы ты понимала это. — Ага, — медленно кивнула она, выдерживая его пристальный взгляд. — Да, я в курсе. Ты делаешь успехи, Северус. Северус вздохнул облегченно, а затем продолжил: — Я прошёл через всё то, через что не пожелал бы пройти никому другому, ни говоря уже о тебе. Вот, почему я прогнал тебя тогда, полгода назад. Я искренне не хотел, чтобы ты видела моих внутренних монстров, я прошёл через многие битвы совершенно один, мне такое было невпервой, но сейчас я отчаянно хотел бы, чтобы ты вернулась, Гермиона. Я был таким жалким, мудаком, и я так сильно себя за всё это ненавижу! Гермиона встала со своего стула и подошла к Северусу вплотную, прижала его голову к своей груди, запустила пальцы в волосы, которые выглядели значительно лучше, чем прежде. — Ох, Северус, тебе больше не за что себя ненавидеть, поверь мне, ты и без того прошёл через кромешный ад. Я искренне рада, что Люциусу удалось вбить в твою голову хоть немного здравого смысла. Снейп поднял взгляд. — Откуда ты знаешь про Люциуса? Гермиона усмехнулась, поглаживая ладонью его лицо. — Я писала ему пару раз и, кажется, была весьма убедительна по части того, что все мы бы хотели увидеть тебя прежним: таким же язвительным, упрямым и несокрушимым. — А вот это уже слизеринские стратегии, ведьма! — И они прекрасно работают, как мы оба можем видеть. Северус затаил дыхание, глядя ей прямо в глаза. —Итак, а что теперь? — А теперь мне бы хотелось, чтобы ты поднялся и поцеловал меня, ты, несносный мужчина! Я так скучала по тебе, Северус... Мой Северус. И он подчинился, поскольку это было именно то, чего он действительно жаждал: Снова стать её Северусом.

Конец.