Грим, реверанс и шпатель

      Черепушка гудела. Раскалывалась под громогласный свист восхищенных создателей. Трещала набатом от измывательских припеваний одной из симфоний Баха, меж тем ещё и перекрикиваемой софт-роком и церковным хором. Взрывалась от какофоний звуков и стремглав павшего на него – совершенно безвинного и очень добродушного до сия Разрушителя – одной канализационной волной того пиздеца, в который по его же доброй воле и приписали.       Но верхом хаоса, творящегося в глючной черепушке, безусловно, стало черное пятнышко в голубой тряпочке, что болванчиком вертело головой, вихрем крутилось вокруг и что-то до досадного счастливо воспевало, резко жестикулируя руками и шугая без того зашуганного Эррора. — Что за постная мина, будто я тебя так сразу к ресепшену да на выданье? — Блубэррор, хохотнув, крутанувшись вокруг своей оси и нетерпеливо захлопав в ладоши, качнулся с пятки на носок, желая было пальцем коснуться чужой носовой кости и добродушно пожурить осоловело моргающего монстра, но тот выпад не одобрил, тут же шарахнувшись в сторону, аки кот от пульверизатора с водой. Даром, что шерсти нет.       Минутой наступила глухая тишь: один довольствовался своей метаморфозой слов и удавшимся каламбуром, другой же хлопал ртом и глазками. — То есть я, по-твоему, счастлив должен быть!? — о, а это уже взметнул руками на эмоциях Эррор, качнув головой совершенно устало, хлопнув по лицу наотмашь ладонью и отойдя от маленького фейерверка с эмоциями на ножках подальше. — А то нет? Да ваша прелюдия кончилась ещё три сезона назад! Хватит, драмкружок смотал удочки и уехал, пора бы перейти и к «и жили они долго и очень-очень счастливо»! Вся Мультивселенная сидит как на иглах, ожидая развязку. А знаешь, сколько я поставил на вас чизкейков и лапши!? Вовек не расплатишься! Так что переставай канючить, пора бы перейти к кульминации! Ты заткнут за пояс, смирись!       А-о, вот фейерверк и бухнул. Ну, подбухнул, по крайней мере, чуть ли не сметав своей речью богохульного глюка. Правда сейчас Эррор и Риперу готов кланяться, и волосы с отполированной черепушки рвать: лишь бы скорее вырваться из эпицентра полнейшей и очень скорой басты, а в простонародье – полной задницы. Но это ой, как же нелегко.       Словом, на жесты той самой доброй воли, что обуяла и Разрушителя, Блубэррор ещё и не скупился, желая всенепременно вмешаться в чужую жизнь и помочь, размахивая беспрестанно руками, хохоча от гримасничанья собеседника и готовясь чуть ли не дифирамбы воспевать о том, как же давно пора было бы взять матушку-судьбу за стальные яйца да порешать со всей любовной лирой. Уж слишком долго тянется.       Смятенный монстр до такой степени был в не радушии, что его перекривленное лицо, из которого только цедру граната и подаивай, свело у челюсти, щелкнув. И если мимикой можно было бы передать всю отчужденность и неудовольствие от шутки – а то было именно издевательской шуткой, – то маленький зачинщик сего веселого казуса всенепременно бы уже бежал подальше от диковатого Разрушителя.       А ведь началось всё с, до банальности простой, хрени: авоська и спор, не больше.       Один цветной детонатор замедленного действия как-то раз замаячил перед глазами, ведая о своём кулинарно-взрывном шедевре и том, как же прекрасно смотрятся розовые треники на тощей заднице одного из общины Омеги. Продолжись такие счастливые истории и дальше, и от такого наплыва Эррора бы стошнило незыблемо: перед глазами всё ещё маячили фоточки одной рыбоподобной особи из той же Омеги в стрингах в зеленую клеточку, а сувениры из чьих-то свалявшихся комков шерсти, слизи, зубов и волос так вообще стали личным триггером – счастливая ягодная мелочь считала, что Эррору очень и очень интересно то, какие монстры населяют недоступный доселе ему остров пристанища бездомных, которым заправляет монохромная «ядерная» недодевочка-мальчик-оно. В общем, то были сувениры, оторванные у кого-то от души. И на деле Эррор ценил такое рвение, представляя перекривленные морды тех, с кого, собственно, и берут эти подарочки.       Но помощь пошла с баррикады, от которой ничего спасительного и не ждали: в одностороннем портале, транслирующем Андерновеллу, раздался хлопок и отборная броня на чистом испанском.       Тогда произошел конфликт на эмоциональном фундаменте. Будучи и без того в осадке от словесного потока со всех сторон, приправленном подарками в лице чьего-то клока шерсти и фоточек жителей Омеги в бикини, Эррор не мог ждать страшной подставы в виде пропуска каких-то знаменательных событий на экране. Но пропустил. И был в ярости.       Тогда-то Блубэррор и заткнулся, давясь комком сапфировых нитей во рту и отборным матом и криками уже от лица Эррора.       Глючному пришлось на ходу догонять произошедшее, качаясь в бэд-трипе, обнимая коленки и зажевывая свой психоз шоколадом. Тогда-то и Блубэррор втянулся в прелесть сего сериала, оценив начавшийся боевик с жутким замесом и резким поворотом сюжета.       А вскоре, через несколько совместных сеансов, дела дошли до развязки событий в мафиозной группе, в ходе которой чернокостно-глючные монстры ментально пожали друг другу руку, а наблюдающие за этим всем абсурдом кривых зеркал создатели это самое рукопожатие тем же ментальным способом и разбили. В общем, спор был, свидетели были. Приз до банальности банален – желание. Ставка – смерть тамошнего Санса от рук самого Азгорро.       И Эррор проебался по всем параметрам на третьей минуте развязки, когда Азгорро, ревниво прижимая к себе вопящую жену, пустил шальную пулю промеж глазок оппонента. Психанул-таки, заебали-таки треугольники любовные. И Эррор, столько лет наблюдавший за событиями по ту сторону экрана, даже похлопал бы этому бывалому дядьке, если не был бы занят ором и психозом. Ну и крушением, конечно же. Ибо проигрывать сумасбродному чудищу в небесном платочке в планах как-то не было.       О, да, фантазия у Блубэррора всегда была на вышке. Под претенциозной усмешкой, невыносимой гиперактивностью и спонтанной дерганностью крылся не ветреный монстр с болячками, а меркантильный ребенок с идиолатрией наперевес, просчитывающий каждый свой шаг. И Эррор, некогда попавший на уловки маленького манипулятора, становиться и топтаться на одних и тех же граблях не спешил, да и любителем такового не был. Правда, в аутизме пятнышка со звездами горящим ликом он не сомневался.       А ещё глюк прекрасно знал, что это был воистину ужасный провал, и что маленький засранец будет держать при себе желание до того, пока не найдёт выгодное содействие Разрушителя.       Теперь же, расхлебывая заваренную кашу, смерть несущий вселенным готов был расплакаться и встать на колени от настолько идиотского желания. — Хэй-ё, что ж ты кривишься? — не разделяя сердечного негодования, Блубэррор лишь подстегивал больше, фыркая и щелкая пальцами перед поплывшими глазами оппонента. — Помнишь, как ты красочно распинался о том, как мечтаешь побывать в Омеге и.., — оборвавшись и покачав головой неодобрительно, захохотал, перепрыгнув с одной ноги на другую, — ...но вот, правда, казус! Хи-хи, там будет половина Мультивселенной, а потому глотай мечты и не мочи. Аха-а, смекнул? — Давай кратко. Ты предлагаешь мне посетить Омегу, — Эррор потирал виски, отмахиваясь от блох-глюков и хрустя шейными позвонками, разминаясь. Горло же першило. Лающий и хлюпающий эхом голосок кажется срывался, променяв свою неизменно скачущую безбашенной ланью тональность на нечто писклявое и шепелявое. — Затеряться в вашей фееричной тусовке среди других альтернатив. — Да. — И перекраситься. — Верно. — И найти его. — Так. — И со сборником свежих подкатов и амуровых кроссвордов от Фреша полезть к нему с целовашками. — Именно!       Свист был звучным. Да-а, хорошо же Блубэррор летел, практически как отщеплённая птица, прямиком в белый пол носовой костью. А как же он визжал и шипел, будто мадагаскарского таракана давят каблуком! Ах, какая прелестная симфония для атрофированного мозга Эррора! Давно что-то он никого в полет не запускал да пар не спускал, а надо было сделать это ещё до того, как мелочь рот откроет и загадает свое желание. Прям камушек с души.       Жаль только, что продлилось душевное кратковременное спокойствие каких-то несколько мгновений, пока разъярённый, осклабившийся и неудавшийся летчик не замаячил снова пред глазами. Ну и не врезал от души в лицо за такое вопиющее действо, конечно же. И, что же, на деле заслуженно.       А уже через день они сидели в какой-то забегаловке пустого мирка, померкшего от зомби апокалипсиса, и попивали чай, строя планы о том, как именно пробраться глюку на запретную для него зону. Где-то под боком тихо завывал граммофон, давясь собственным глухим отзвуком и хрипом, за окнами дышали холодом снег и ветер, опаляя помещение своим душком через битые стекла, а на резном стуле беспрестанно качался глюк, перебирая пальцами скатерть и насвистывая какую-то незамысловатую рождественскую песенку. — … короче говоря: ты даешь мне карт-бланш, я устраиваю замесу и Фреш забрасывает тебя блестками счастья. — Что? — Легок на помине, — Блубэррор, приветственно помахав ручкой появившемуся под аккомпанемент фейерверков, хлопушек, фольги, шариков и дудок Фрешу, язвительно запричитал, лыбясь: — Итак! Создаём свою лигу сводничества. — Свах. Не иначе, — перебил слушающий в пол-уха Разрушитель.       Эррор, в общем-то, особо идеей так и не проникся, попросту перестав держать ситуацию под контролем и с любопытством наблюдая за тем, как бесящие цветные чудища воркуют о том, как именно стоит действовать. То, что его, Разрушителя-убийцу-психопата-невротика и много других нелестных слов, хотят затолкать в место, в котором все от него же и скрываются – уже говорило о том, что Блубэррор и Фреш безумцы на минималках с отбойной фантазией и ужасным чувством юмора. — Хорошо, лига свах. Так даже лучше! — Блубэррор противиться чужому возникновению совсем не стал, воодушевленно хлопнув в ладоши и подскочив с места, подтаскивая ещё один стул к круглому деревянному столу с дымящейся вазочкой посередине.       А дальше начался самый будничный и мозголомающий разговор фейерверка в небесном платочке и хлопушки в цветастой кепочке о том, как прошли будни и сколько эпицентров счастливых монстров удалось запечатлеть во время путешествий. В общем, та ещё белиберда. И эти двое в своем размахе каламбуров, счастья и шибанутости друг друга стоят. — …ой-ё, если он попробует ломаться и зафорсить абсолютно чилловое отвисание, то мы всегда можем устроить радикальные обнимашки! — Что? — Ты повторяешься, Эррор! — театрально ахнув и прижав руки к грудной клетке, Блубэррор покачал головушкой, секундой погодя расправляя плечи и начиная тараторить: — Мы переживаем за то, что ты можешь в ответственный момент… э-э? — Слиться, — подхватил Фреш, по-птичьи склонив голову к плечу и заискивающе улыбнувшись.       Причем улыбнувшись именно так, как того не терпит глюк. Так, чтобы Эррор тотчас возжелал передушить этого скелета и скрутить из него мясной рулетик, какой-нибудь ханум с косточками и песком. Впрочем, наотмашь дергая своей цветной дланью и стрекоча глюками, скакнувшими с рук на плечи, Эррор лишь фыркал, воздерживаясь от пробивания чужих черепушек и снисходительно теряя нить чужой болтовни.       А дуэт сводников снова о чем-то своем щебетал, пока Разрушитель пытался подавить набатом долбящие мозг мысли, эмоции, крики голосистых создателей и усталость. И больше всего долбило черепушку то, что ему ничего не стоило прямо здесь и сейчас закатать в гроб двух особо изматывающих его монстров. Махни рукой и те, не ожидая подстав, рассыпятся в прах. Воп-с! И дело с концом.       Но, меж тем, тяжело было представлять свою размеренную жизнь без этого дуэта, комарами клюющего своими длинными носами черные глючные кости. Кто ж ещё добавит в жизнь чайную ложку горчинки, щепотку соли и литр стойкой водорослевой настоечки? Вот и приходится терпеть все выкрутасы двух любителей с синдромом свахи. А-н, нет. Трех. — О, дорогие, ну разве это чай? — под блесточное диско и тихий звон фениксом выплыла к столу Маффет из ниоткуда.       То было неожиданно настолько, что Эррор, всё ещё покачивающийся на своем сколотом стуле, с истерическим визгом и цикадным стрекотом грохнулся на пол. И пока он, несомненный бедолага и жертва обстоятельств, барахтался на полу, сбитые с панталыку Фреш и Блубэррор добродушно приветствовали появившуюся Богиню, глядя на неё с толикой надежды, свитой морским узлом.       Правда, Маффет сразу же отмечала блестящие глаза переглядывающихся и, насмешливо хмыкая и сардонически вздыхая, качала головой: — Удачу всё ещё не продаю. — И тебе всего хорошего, — закряхтел было поднявшийся с пола монстр, взъерошенный и раздраженный произведенным казусом, но… — О, милые, вы пьете чай из этого горшка? — …был перебит. Богиня удачи косилась на дымящую вазочку с непонятной кофейно-чайной гущей внутри с убийственной долей скептицизма, неодобрительно цыкая и скидывая свои руки по бокам.       И до того, как Блубэррор начинал утрировать бедность сего места и выкручиваться ужом, Маффет оттаскивала вазу к барной стойке, кривя нос и отставляя неудавшийся напиток подальше. И Эррор, поглядывающий на свой нетронутый граненый стакан, всё ещё вздыхающий паром и кислотно-горьким запахом цедры, был рад тому, что так и не притронулся к чаю.       А вот черное пятно в голубом платочке, заварившее его, такого не одобряло, раздосадовано качая головушкой и дергая ногой.       На деле же, Богиня была редким гостем, появляющимся в компании на несколько мгновений и снова маленькой птичкой ускользающим, но гостем была всегда жданным, превозносящим щепотку сладкой пыльцы и медной сласти в обыденные встречи.       И сейчас паукоподобная особь аккуратно перебирала колбочки и склянки у барной стойки, желая заварить чай, что будет трепыхаться разнообразием трав и ягод, осыпаясь мелиссой, тимьяном, боярышником и душицей. И коньяком.       Но то всё было не то, не важно. И вскоре размеренный разговор, приперченный хохотом и спорами, продолжался: каждый готов был сделать свой вклад в сводничество.       А за битыми стеклами шипела метель, разбрасывая хлопья снега по помещению и когтистыми лапами дергая вершины сосен. Единственная лампочка в помещении звенела, блекло освещая четыре фигуры. А на столе стояли граненные стаканы с новым напитком, льющимся из глиняного горбатого носа декоративного чайника Богини. Размеренность. — …Вы за этим срочно звали меня, обещая что-то очень интересное? — Маффет взмывала своими изящными ладонями, глазами обводя силуэт сгорбившегося и задумавшегося глюка. — О-ох, в любовном вопросе удача не поможет, милые.       Стоит также отметить, что мисс удача немало поставила на то, что по итогу всё обойдётся и дуэт горе-любовников споется или – уж в крайнем случае – в обнимку сопьется, но всё никак не могла найти ту нить, что точно подвела бы к хорошей развязке. Хоть и пыталась. Но тут её помощь нужна и не была.       Впрочем, на том взбалмошное рандеву и кончалось: обсудив детали скорой встречи горе-романтиков и посоветовав более не дергать занятых по таким наземным делам, Богиня, подбадривающе кивая и улыбаясь, пропадала в мареве, так и не одаривая никого лишней удачей, а два главных куратора по сводничеству готовы был ещё долго болтать об излишествах жизни и каскаде искорёженных дней, но расходились, не желая кости морозить и своей дотошностью давиться.       А Эррор в очередной раз поперхнулся культурной ошалелостью от происходящего и намеченного.       Следующая встреча произошла позднее, перед самым празднеством, и выдоила много нервов и криков со стороны вмешавшихся в любовную сказку свах: — Не дергайся. Я тебя не касаюсь, — счастливо вещал Блубэррор, опуская ладони в потухший костер: на пальцах платиновой пылью оседала сажа.       Под матерные каламбуры и душевные клятвы оторвать руки, сапфировые узоры на скулах измазывались в пепле, обличавшем кости в грязно-серый цвет, мазюкающем лицо. То было не так уж и красиво: контуры слишком выделялись, а все изъяны запрятать не удавалось, но то и не пугало маленького творца, вычерчивающего на щеках новые серебристые узоры, вьющиеся в разные стороны стеблями вьюнка. — О-охо. А теперь глазницы, — воодушевлённо оттряхнув руки и увернувшись от хорошего пинка, Блубэррор обошел Разрушителя по кругу несколько раз, о чем-то под нос лепеча. А после, хитро лыбясь и нарочито деловито постукивая указательным пальцем по подбородку, он начинал перебирать варианты: — У меня где-то был корректор! — но, оседая под гневным взглядом, качал головой: — Нет? Ок-кей, есть ещё побелка для деревьев, гуашь и мелки для рисования. Но последнее откидываем, мелки будут дороже твоего смятого лица.       Правда ожидаемого отклика он не получал. — Да что ты на мне лепишь!? Эта твоя задумка – ошибка реестрового номера архиватора убийственного масштаба, а ты – кусок игрового биомусора, отупелая аномалия со съехавшией склерой наперекос, а то и вовсе косоглазая! — взвинчено заорал Эррор в ответ, прошибая глючной костью чужую ступню, но предвкушаемой ответной реакции не получая и, не менее импульсивно, отмечая: — Я сломаю тебе все пальцы, перестань меня трогать.       Разрушитель, видимо, совершенно не слышал счастливых вещаний своего маленького куратора по сводничеству, полностью заострив всё своё внимание на чужих фалангах и обожжённых кислотной желчью прикосновений щеках. Чего-чего, а нарушения личного пространства он не щадил, исполняя все свои угрозы с филигранной доскональностью.       И даже единичное попущение пунктика на неприкосновенность не гарантировало Блубэррору нетронутость, особенно когда тот касался так жестко и грубо, давя на кость и будто наслаждаясь чужой мукой и слезными орами.       Впрочем, он и наслаждался.       И из меньших зол выбирал большее, начиная плоской маховой кисточкой вырисовывать белые очки вокруг глазниц, довольствуясь проделанной работой сполна.       Нет, перед этим он, конечно, попрыгал на одной ноге, вторую, истекающую магической кровью, держа в ладонях и обвязывая рукавом чужого пиджака, а после и гневно распинаясь о том, что Эррор чертов эгоист, который не ценит его добродетель и поддержку.       Но то не затмевало сейчашнего вкуса сладкой мести, обрисованной во взмахах белой кисточки по костям. Не затмевало медового привкуса и большей мести: такой скорой, отмалёванной в самом плане сводничества. Оно того стоило. — Ты меня сейчас токсичной хуйней обрисовал? — Ну, возможно. — Я выгляжу как полысевшая панда с двухнедельного загула с водкой в кентах? — Приблизительно, но не всё так прям и плохо. — А на моих щеках пепельный потекший аквагрим, сделанный чьей-то пьяной рукой? — Не чьей-то! Моей. И я только рюмку. И то! Для храбрости.       Стоит подметить, что жизнь маленького ягодного скелета ничему не учила, и если были на белом свете любители потоптаться на одних и тех же граблях, и если велись такие списки, то он всенепременно значился в нём одним из первых.       В этот раз Блубэррор принял полет как должное: не кричал, не рыпался, даже не дал сдачу по возвращению. Только было запричитал на отбитые ребра и боль в суставах, да понуро повздыхал, раздраженно закатывая глазенки. Предсказуемо и банально, а он на такое повелся.       А после, хватая за край футболки монстра, зашипевшего и ослепшего от скакнувших от перенапряжения – или то мелкое замыкание глючных мозгов? – блокаторов-ошибок в глазницах, потащил бедолагу вон из анти-пустоты, выискивая дверь, что должна была бы привести в пристанище убогих для Эррора и, безусловно, бедных для Блубэррора существ. Прямо в Омегу.       Но, стоя прямо перед искомой дверью пятью минутами позже, он остановился. — А теперь повторяй за мной: я, Великий и Неподражаемый, и прочее-прочее Разрушитель клянусь, что не трону никого из присутствующих и не попытаюсь кого-либо убить или уничтожить. — Может тебе ещё что-то наобещать!? Ха-а! Сразу пенсию и прокрастинацию, — но, ощутив хватку на собственном запястье и раздосадованное мычание, покачал головой, фыркая. В планах и впрямь покамест не было ничего из такого – это ведь было глупо до абсурдности. — Никто не сдохнет. На том клятва кончена.       И Блубэррор, отрекаясь от последующих тщедушных разговоров и упрашиваний, вел своего приятеля дальше, в деревню, где их ждал также ничком приведенный Фреш с кучей и мелкой горсткой разномастных вещей. — И в честь чего весь этот цирк? — отмечая вдали галдеж и, наконец, промаргиваясь от глючных полос, Эррор крутил головой, насмешливо фыркая: белое место, натыканное домами и заборчиками, выглядело нелепо. — А, да что-то вроде юбилея по существованию этого места, не помню, — отмахнувшись, отвечающий дохромал до приоткрытой калитки, таща за собой своего гостя и счастливо скалясь: — Где-то зде-е-есь и тот, кто многих из нас спас. Смекаешь? — Ты о Фриск или оговорился?       Мимоходом перед носами говорящих пролетела петарда, шлейфом таща за собой связку цветных рубах, дергающихся хвостом обезглавленного змея. — Оговорился, — пришибленно качали головой в ответ под довольный стрекот и насмешливые фырки. В общем, ничего особого, всё до жути размеренно.       В доме же творился хаос: Фреш, со своими замашками на всё блестящее и яркое, не скупился на блестки и горы цветных вещей, что с периодичностью в несколько минут таскал из разных миров. Он скучал, а потому и переворачивал дом вверх дном, устроив жестокий шабаш в гостиной и перебравшись на кухню: алым шлейфом под дубовым столом струился палантин, на люстре мерно покачивалась ковбойская шляпа с кобурой, повисшей на какой-то черной нитке, в углах возвышались цветные горы, шторы заменили чьи-то бальные платья, а горшки с цветами – пуанты и рыболовные сапоги. В общем, картина маслом. — На твой накрахмаленный фейс будто певица кабаре села, обсыпав пайетками своего платья, — чуть было в песне не зашелся доселе скучающий скелет с заразой в глазнице, а увидев недоразумение в горящих разноцветными бенгальскими огнями глазах напротив, так вообще глумливо улыбнулся и захохотал в ладонь, уточняя: — Да он раз в глазницы глянет и сразу всё поймет, браток. Тут и олдовым чуваком быть не надо! Ой, всё, выбирай шмотки и погнали на сабантуй, я уже половину веселья из-за вас пропустил.       И до того, как раздосадованный монстр со звёздами на щеках давал хорошую оплеуху за разнос хаты, Фреш быстро ретировался, по пути хватая желтую панаму с серебристой атласной лентой и розовое раскладное зеркальце с сердечками. А уже там, где-то в эпицентре веселья, он рисовал на себе губной помадой узоры и сливался с разномастной толпой. И вот его горе-гриму Эррор даже позавидовал бы. Всё-то лучше, чем сажа и побелка.       Разрушитель, кстати, чуйкой обделен не был, а потому тут же зарылся в вещах и выхватил более приглядные – на самом деле первые попавшиеся – тряпки до того, как за это дело взялся маленький приятель с манией жестокой любви к измывательствам. И получал на то едко-писклявые комментарии и увеселения.       А Эррор всё шикал, вскидывал ладони и ругался грязно в ответ, вышвыривая с кухни маленький шторм и эпицентр мигрени. Убеждаясь в собственной уединенности, он натягивал на себя яркие тряпки, заодно морщась от расцветки, что просто вырви глаз как резала глазницы.       Дотошно розовая футболка бесила, прилагающаяся к ней такая же отвратительная шапочка вымораживала, клещевые брюки блевотного оттенка до этой же блевотины и доводили, а кеды были так, ничего. В общем, Фреш в своём вкусе не отступал от своей банальщины. — Вау-и, ты решил познать хип-хоп тему? Неожиданно! — кажется в синих глазах монстра, бурей метнувшегося обратно и рассматривающего переодевшегося, загорелись настолько яркие звезды, что всё в радиусе полукилометра должно пасть в объятие костров и пожарищ. И такое воодушевление никак не льстило. — Напомни, а на кой черт я участвую в этом всём маскараде?       Маленький ураганчик на ножках излишне вычурно вскидывал ладони в досадном ответе, неодобрительно качая головушкой и притоптывая ногой: — Как «на кой черт»!? В черном списке на посещение этого места ты на первом месте. Имя твоё обведено красным, подчеркнуто зеленым и для верности повторено еще пять раз дальше по списку. Теперь представь то, как долго и весело ты будешь удирать от обозленных на тебя монстров, по твоей же вине лишившихся кровли и семьи. Представил!? Они тебя разорвут, уж будь уверен.       И пока Блубэррор раздраженно скалился, тигром мечась по кухне от одного угла к другому, Эррор сдерживал в себе хохот. Плюнуть бы в лицо этим всем нахалам, не понимающим глупость своего существования и его, Разрушителя, добрую душу: кто ещё, как не он, избавит все эти аномалии от бессмысленности?       Впрочем, речь шла не совсем о том и глюк это отмечал: — Я про твой идиотский план, отребье. — А тут всё просто: чтобы вы с Инком встретились в мирной обстановке.       Следует признать, что сейчас кое-кто в третий раз нарывался на птичьи полеты, вырыв себе яму куда глубже. Ведь вот она, самая настоящая глупость во всей своей красе: приплыть в запретный для тебя мир с вроде бы мирными намерениями, чтобы встретить того, кого видишь чаще своей любимой тряпичной куколки. Восхитительно, браво!       Блубэррор скептицизм и кислую мину подмечал, но бежать не спешил, ожидая действий со стороны опешившего монстра. А ещё он чистосердечно радовался тому, что зеркал поблизости не было: со странным гримом Эррор выглядел до усрачки комично, а когда кривился или хмурился – был красноречивее любого пантомима и смешнее любого клоуна.       Но на порывы поржать – захохотать умирающей чайкой или захрипеть морским удушенным котиком – Блубэррор откашливался, делая совершенно отрешенный вид тяжелобольного и уставшего чудика, сбивая и без того сбитого с толку скелета.       А уже через несколько минут они шагали в сторону празднества: не дожидаясь всплеска чужих эмоций, маленькая сваха тащила ошалелого монстра за собой. И Эррор отстраненно оглядывался по сторонам, пытаясь закрыть руками черепушку и поумерить пыл мигрени, набатом ударившей по черепу вместе с галдящей толпой, свистом, музыкой и хлопушками. Громко.       Блубэррор же только и делал, что оживленно махал рукой каждому прохожему, с некоторыми перекидываясь парой фраз и находясь в добрейшем расположении духа и радушности. До поры до времени. — Вон там закусочная и меньше народа, — тыкая пальцем куда-то вперед, ягодный монстр чуть ли не под ручку тащил за собой побледневшего приятеля. Тот был в шаге от перезагрузки, а прыгающие вшами ошибки уже кусали не только глюка, перепрыгивая на морщащегося от неприятного зуда сводника в голубом платочке. И это было плохо. — Знаешь, ты мог и предупредить о своей социофобии. Не было бы так сложно.       Хотя тут скорее была замешана мизантропия, приправленная нетерпимостью к громким звукам и ярким пятнам – но это было не важно. И Блубэррор отважно шагал в сторону мелкой забегаловки, сардонически и лицемерно лыбясь встречным и делая вид, что скачущие глюки и подломанный монстр под ручкой – самая большая норма, которая только могла бы с ним случится.       Толпа же жужжала что-то вслед. Конечно, некоторые оборачивались на горе-скелетов, да только вот плечами и пожимали: чего, мол, только в этом мире не встретишь? Разноцветные фигуры мелькали то там, то здесь, и Блубэррор, держащий на мушке один важный силуэт, задумчиво хмыкал и кивал самому себе одобрительно.       В небольшой закусочной и правда было более спокойно, а уличный каскад празднества ещё не успел сюда пробраться, приглушаясь далеким гулом и воркованием.       Спертый воздух душил похлеще угарного газа, а небольшая коробка, которая едва ли могла носить звание закусочной, была слишком маркой в своих красных и черных тонах. Тем не менее, это пристанище было небольшой отсрочкой и спасением от шума.       За прилавком никого не было. Маленькая сваха запоздало отметила ярлычок на двери, вопиющий о том, что хозяин этой забегаловки отошел: должен быть пересчет. Но так было даже лучше. Правда, ненадолго. — Что это вы тут забыли!?       Дверь с громогласным свистом и скрипом ударилась о стену также гулко, как в тот же момент и захлопнулась: Блубэррор, паникующе взвизгнув и ахнув, ногой пнул эту трещащую деревяшку обратно. Как та с петель ещё не слетела – вопрос хороший.       Оба монстра, сидящие в этой коробке, очумело друг на друга смотрели, пока за дверью что-то возилось и материлось. — Как думаешь, я пробил ему черепушку? — Было бы неплохо.       И до того, как монстр за дверью опомнится, вставит им обоим люлей и всадит по самые гланды, маленький отшельник пятился к окну. А после, сочувствующе и подбадривающе улыбнувшись Эррору, с пожеланием наилучшего он махнул через окно. И такой подставы ожидать ещё не приходилось.       А дверь снова со скрипом открывалась: медленно, чуть ли не визжа, скрежеща по паркету. И оттуда являлся до боли раздраженный скелет, потирающий носовую кость и стреляющий алыми огнями из своих глазниц, обжигая. А Эррор только масло в этот же огонь и подливал: подогнувшись на полусогнутых ногах и одну отставив назад, он саркастично поклонялся в неудавшемся реверансе.       Разрушитель не успевал даже рывка сделать в сторону, как его хорошенько припечатывали позвоночником к кассовой стойке, сметая с деревянной и звучно треснувшей витрины соусы, стаканчики с цветными леденцами, кофейные упаковки, паприку, и прочую мелочь. И то было больно и неприятно. — Мне давно надо было выбить из тебя всю дурь.       И пока Инк пришпоривал безвинного глюка, рыча что-то ещё и ничего хорошего не предвещая, сам Эррор удрученно закатывал глаза, мысленно обещая всё-таки прибить как-нибудь мелкую свалившую сваху и сетуя на то, что план пошел по самой что ни на есть заднице. — А как же грим? — Много знаешь монстров с такой яркой расцветкой на ладонях? — едко шипел защитник в ответ на риторический вопрос, давя на чужую грудину с больным опьянением: что ему стоит прямо здесь и сейчас проломить кости наглецу, залезшему в этот островок какого-никакого мира и жизни? — Я вот только одного. — И это меня раскрыло!? Даже не глаза? Обижаешь, — шипели и дергались в ответ.       Впрочем, не в его случае дергаться и желчью плеваться, но его это, конечно, совершенно не останавливало. А в пору бы уже оправдываться, пока и впрямь не придушили и не распластали на этом чертовом месте. — Что меня останавливает от того, чтобы прямо здесь и сейчас избавиться от тебя? — Безумная зависимость от меня, видимо, — сарказм, закатанные глазницы и чужой рык.       Волчий оскал напрягал, змеиное шипение впрыскивало в надкостницу парализующий яд, – ибо почему это он всё ещё терпит такое нахальное отношение к себе, не оторвав этой бездушной сволочи хоть что-то? – а алые прицелы в чужих глазницах держали на мушке. Такое положение казалось глючному более чем унизительным, и он спешил ретироваться в свою анти-пустоту, с придыханием отпихивая от себя чуть ли не улегшегося на его ребра монстра, и с грацией чайки прыгая в окно, прямо в портал. Что же, у него был хороший учитель, смотавшийся пятью минутами ранее.       Только вот сбежать красиво не так-то просто, как казалось.       Скелетоподобный монстр подбитой птицей влетел в свой портал, зияющий перед ним одной сплошной дырой, омерзительно и неприветливо шипящей и дергающейся. И на ту сторону Эррора не выплюнуло – его вышвырнуло, как нашкодившего котёнка, оставляя на костях невероятные ощущения раскалённых игл, ненароком вошедших в тело по самое своё ушко. По большей части это, конечно, из-за зажавшего его Защитника, успевшего юркнуть в портал за ним.       Негодованию Разрушителя не находилось слов.       И до того, как сапфировые нити змеями обвяжут и переломят ребра, а черепушку пробьет глючная кость, Инк перехватывал графитовые запястья, шипя в самое лицо и одаривая могильным морозом: — А теперь ты мне расскажешь о том, что задумал.       В запугиваниях он был не так уж и плох, честно. Просто так повелось, что Эррор априори никого не слушает, а уж тем более – поддается. Потому-то горе-хранитель и повис вверх тормашками возле участливо лыбящихся самодельных кукол.       Их конфликт вообще походил на ковыряние в песочнице: горазды громко возмущаться и угрожать, а замок – в нашей интерпретации же хребет – переломать друг другу так и не могут из-за детской жалости то ли к себе, то ли – вот же ирония – друг к другу. Или как ещё можно было бы назвать с годами проявивший себя попущенный идиотизм? — Ты перепил курс красной? — риторический вопрос и злостное шипение в ответ. — Знаешь, часы посещений кончились ещё месяц назад, у меня всё ещё отпуск. Дак какого хрена ты с кулаками и зубами?       Размышление глюка было тяжким: грохнуть надоедливую муху, счастливо воспев кинувшему его дружку дифирамбу о том, что план как метился идти по жопе, так он и пошел; либо повременить с чужим перерождением и оставить висеть сего оболтуса елочной игрушкой у потолка?       Однако много времени хранителю для того, чтобы выпутаться из нитей, не потребовалось. Шлепнулся он звучно, Эррор даже вздрогнул. Сочувствующе головкой не покачал, одначе и не позлорадствовал. Но всё же уточнил: — Снова кинешься? Ты же видишь, я не хочу сейчас пачкать руки, не беси. — Что ты делал в Омеге?       Как заведет свою шарманку, так всё, не отвяжешься. Это бесило, немало раздражало и до трясучки злило, но Разрушитель сдерживался, коротко отмахиваясь: — Веселился. — Так, что тебя откачивали в закусочной? — Так, что пока ещё никому не переломал костей. Но видимо намечается исключение. — Кто это был?       Кажется, Защитник был настроен решительно. Ибо как обосновать то, что на нервный низкочастотный хмык он раздражился ещё больше, схватив Разрушителя за грудки и одернув на себя так, будто этот скелет был мешком с картошкой, не больше? — Я спрашиваю ещё раз. Кто это был?       И враз Эррора прошибло таким холодным потом от ударившего барабанной дробью по черепной коробке осознания, что он не смог сдержать дикого хохота с нелепости происходящего. А после ещё большей встряски, что, кажись, перевернула все мозги в черепушке, безвинно захлопал глазками.       О, как же растерянно и совершенно наивно он улыбался, будто нашкодивший котенок, совершенно не понимающий собственной проделки и то, что плохого в том, что вместо газет он предпочел мягкий тапочек для своих великих дел. Оскар ему, Оскар! — А что такое? Неужели мой тупоголовый приятель тебя зацепил? Какая жа-алость! — язвительность опадала солью на голову монстра напротив, но Эррор не спешил замолкать, совершенно незаинтересованно и насмешливо отмечая: — Что, чувство собственничества зашкаливает?       Ладно, на самом деле пора бы уже заканчивать это гримастничество. И Разрушитель, как более адекватный в их дуэте, хватался за потертый пояс с красками, выуживая оттуда желтую и тыкая ею в самый нос. — Жри свою дрянь и заканчивай с передозом, он меня раздражает.       А тот только и рад был хлебнуть своей химии да отступить подальше, будто убегая, увеличивая краткую дистанцию легкой поступью. Между ними всегда витала недоговорённость и скованность, и Эррор первым решался на более красноречивый шаг, видя леденящую раздраженную радость в глазницах напротив: — Игра на доверие. Рискнешь? — Познать мораль там, где её нет? — Верно. — Рискну.       В такие моменты время замирает, а дыхание спирает. Мир переворачивается вверх дном.       Два алых агатовых огня в глазницах отдают крепким морозом, обливая азотом и распыляя жгучий озноб. Напротив такие же холодные, но более яркие огни, подчёркнутые рубиновыми белками и сажными узорами на чёрных скулах: один очерчен поверх глубокого жёлтого обруча лазурным кругом с сине-чёрной точкой – тройственно; а второй такой же белоснежный раздробленный агат.       Огни-зрачки двух фантомных силуэтов сплетаются между собой, погружая обе апатичные натуры вглубь единой невылазной проруби, заставляя захлебнуться в чувственной тяге.       Они будто бы ощущают друг друга, дышат и моргают в единый такт, держа непростительную дистанцию – пять шагов друг от друга. Не чувствовать ничего, но захлёбываться в странном течении необузданного желания – вот их единственный резон продолжить.       Невозможное желание – но всё-таки желание – заставляет их плюнуть на многое, забыться в едином моменте. И они забываются, обморозившись из-за бесстрастного взгляда друг друга, и обжегшись из-за резкого разрыва дистанции. Это герои собственной драмы, выстроенной из ошмётков последних долек правды и разума, что были нещадно раздавлены в сок-пюре. Они не чувствуют, но желают. Их желание – не чувство. Их желание – безумность и болезнь.       Ладонь к ладони – ожёг. Чёрные кости резко пробивает жаром – словно раскалённые иглы прошли насквозь в месте касания – и на мгновение кажется, что они рассыпаются в пиксели. В белой ладони чужие кости ощущаются холодным туманом и отдают мелкой вибрацией-колкостью. Но Эррор не ощущает дискомфорта – не в данной тональности. Не в момент, когда даже чувство боли притупляется, если вообще является ощутимым.       Его проблемы растровой графики, когда код резко видоизменяется и перестраивается, будучи и без того совершенно нестабильным, и неся в последствии некое «отслоение» – лаги и расплывчатые невразумительные текстовые уведомители «ERROR» – сейчас кажутся лишь мимолетным прикосновением пера к костям. И это позволяет сделать шаг навстречу.       Белоснежный подол бесконечной пустоты стал для них сценой. Противоположности совершенно забылись в странном вожделении и чеканном эхе каждого нескладного шага, работая, словно по прописанной программе: трёхцветные фаланги пальцев оплели тонкими лазурными нитями – в свою очередь тянущимися тонкой магией из самых глазниц – чужие, крепко смыкая их ладони в замок; оба держались слишком близко друг друга, единственной преградой перед грудью держа сплетенные меж собой руки; они подстраивались под такт оппонента, поочередно ведя незадачливый танец.       Шаг вперёд на Инка, ещё и ещё, резкий выпад влево и снова, а после назад, назад и вправо. И снова. Простая игра в доверие, пройдя которую они станут ближе. Ближе друг к другу, чем кто-либо другой. И эту близость, имея собственнические натуры, они не намерены делить с кем-то третьим. — Ты знал, что правила искомой морали здесь не работают, — переступая через собственные вьющиеся лозы и перекидывая на себя ведущую роль в своеобразном танце, повёл плечами чернокостный монстр, оскалившись. — Что есть мораль, как не то, что одобряется общественным мнением. И это «общественное», это общество – мы. Только ты и я. Вот и мораль. — А правила выстраиваем мы сами. Согласен, имеет право быть.       И они танцевали. Долго, сердечно и беспорядочно, забываясь и отрекаясь от всего. И глуп был весь мир, вся Вселенная. Их чувства выше любви, выше страсти, выше болезни. Выше чего-то смертного или сознательного. Они обросли лозами безумства, но таковыми не были.       И Создатели, наблюдающие за тем, как кренятся из стороны в сторону чаши весов баланса, молчаливо обменивались друг с другом проспоренными банками содовой, хрустя попкорном и делая более безумные ставки на чужую жизнь. То ли ещё будет. — Эррор, не хочу тебя расстраивать, но эта белая штука не смывается.       То ли ещё ждёт.