эпилог

В голове пусто. Вова думает, что всё вокруг происходит не с ним, а с кем-то другим; он лишь наблюдатель за тонким стеклом. Думает, что всё это глупая шутка, и сейчас в комнату, наполненную друзьями, ворвется тот самый человек. Он улыбнётся уголками губ, шутливо кивнет в знак приветствия, а потом тихо сядет на стул рядом. Ему нальют бокал белого игристого, но он откажется, наблюдая, как Вова изумленно съедает его глазами. Друзья начнут шутить, а знакомый вместе с ними. Как обычно. Как было всегда. Но теперь, слушая клубняк и наблюдая за танцами близких, Вова видел только пустой стул. Не хотелось ничего. Семенюк отложил телефон, на котором мигали синие уведомления. Он растворился в огоньках от маленького диско шара, который принесли друзья, и закрыл глаза. Заиграла дурацкая музыка, напоминающая о прошлом. Именно её они когда-то пели вдвоем, надрывая голоса. Вова не чувствовал пространства вокруг; его тело двигалось само по себе в ритм песни. Обрывистые и резкие движения сменялись плавными. Казалось, что его укачивает на ровной поверхности, и он вот-вот упадёт на холодный пол. Упадёт и больше не захочет вставать. Семенюк не знал что чувствует. Его то бросало в безумный жар, то невидимые мурашки пробегали от стоп до кончика носа. В голове всё кишело мыслями. Воспоминания разъедали голову, делали её тяжелой, как гиря. Первое знакомство, желание вместе встретить рассвет, ночёвки и короткие поцелуи — всё быстро мелькало перед глазами, как мелькали цветные фонарики в комнате. Наш герой не заметил, как уже обнимал кого-то. Руки коснулись чужого тела, полезли к бюсту. Косточки белого лифчика впивались в ледяные пальцы. Всё превратилось в плавный танец, когда два человека не следят что они делают и чего они касаются. Но эти прикосновения не радовали, а, наоборот, делали хуже. Никакие тёплые руки не заменят его холодные. Ничто не заменит те неловкие, робкие и неуверенные касания. Они были другими; трепетало сердце от случайного прикосновения, шутливого дыхания в шею и коротких, но пьяных объятий. Не было пошлости, как сейчас, а только уважение друг к другу и, наверное, зарождающиеся романтические чувства. Внутри Семеюка было лишь одно желание — желание быть рядом, несмотря на страх близости. И стало противно от чужих касаний. Вова извиняется и уходит, слыша позади те же весёлые крики. Разве кто-то заметил его уход? Но ведь тот человек точно бы заметил… Вова уходит на балкон, где не слышно песен, смеха и пьяных рассказов. Тут, посреди бетонных гигантов, только он и бесконечность звезд. Парень поднимает глаза к верху, вспоминая, как когда-то они выходили так вдвоём. Сидели, болтая ни о чем, куря одну сигарету на двоих. Покой смешался с тревогой и отчаянием, хотелось закричать в лабиринты улиц, но Семенюк не мог. В горле не ком. В горле кирпичи. Рядом с Вовой лежала пачка — зелёный Филипп Морис с кнопкой. Ментол. Те самые. Вова усмехнулся, взял последнюю сигарету и покрутил её в пальцах. А ведь тот человек когда-то смеялся над их вкусом. Рядом лежала оранжевая зажигалка. Вова поджёг кончик сигареты, но не затянулся. Замигал красный огонек посреди темно-синего небосвода. Призрачный дымок летел вверх тонкой струйкой. В голове череда воспоминаний, словно автоматная очередь, проносились в голове. Вспомнилась ночь на крыльце дома, когда прохлада утра очаровала двух совершенно разных людей. Они сидели, смотря на ночные силуэты деревьев, качающихся от ветра, и молчали, слушая как тлеет жизнь. Казалось, что только тогда Вова чувствовал себя по-настоящему счастливым. — Прости, Лёш… Семенюк не заметил как заплакал. Горячие слезы текли по щекам, обжигая каждую клеточку. Больно. Больно до ужаса. Одиноко. Хочется написать, сказать, что был не прав, но Вова ломает сигарету и смотрит, как тлеет огонёк. Как бы он хотел вернуться в прошлое. Вернуться домой. Но теперь он не в силах что-либо вернуть. Решение принято. Вова лишь пожинает плоды. Последняя капля. — И прощай. С балкона на землю падает сломанная сигарета.