Коснуться дна

      Эта идиллия могла бы продолжаться вечно. Томас уж точно не был готов по доброй воле выпустить Стейси из своих объятий, едва лишь обретя возможность прикасаться к ней с нежностью и любовью. Да и она сама, застыв в кольце его рук, трепетно к нему прижимаясь, вряд ли хотела, чтобы это прекратилось.       Она стояла, положив голову ему на грудь, слушая, как гулко и размеренно билось его сердце под плотной тканью твидового пиджака. Мистер Эндрюс же глубоко дышал, будто пытаясь вдохнуть её всю в себя, чтобы уже никогда не расставаться с сиреневым запахом, окутавшим, казалось, его с ног до самой макушки.       Томас задыхался. Томас дышал и не мог надышаться.       А голова была поразительно лёгкая и пустая — ни одной мысли. Никаких тревог и переживаний. Будто всё было так, как надо. Правильно.       — Томас, — произнесла медленно Стейси лишь для того, чтобы почувствовать снова, каким теплом отзывалось в душе его имя.       — Да? — спросил он, чуть отстраняясь, чтобы заглянуть в её глаза, блестевшие по-прежнему взволнованно. Это его удивило и чуть встревожило. — Что такое?       — Всё в порядке, — вздохнула она в ответ, снова пытаясь прислониться к его груди. Но Томас не давал, мягко держал её за плечи и испытующе цеплялся за мечущийся взгляд. — Просто мне странно.       — Что именно?       — Ох, всё! Даже обращаться по имени, — запальчиво и торопливо отозвалась Стейси. Ресницы её затрепетали, в то время как глаза забегали по его обеспокоенному лицу. — И касаться вот так, — Стейси скользнула ладонью вверх, мягко задевая вьющуюся прядь его чёлки, убирая её в сторону, — или так.       Она вдруг переплела их пальцы, сжимая с невиданной ранее смелостью. И мистер Эндрюс тут же с готовностью крепко сжал их в ответ. А потом поднял их сцепленные руки, трепетно целуя Стейси в ладонь. По телу тут же забегали мурашки, и мисс Монтгомери пожалела, что за спиной была лишь бесконечная пустота неярко освещённого коридора, а не стена, к которой можно было бы прислониться, чтобы не сползти на пол из-за дрожи в коленях.       — Мистер Эндрюс, — забывшись, пробормотала она, и Томас тихо усмехнулся, опалив дыханием её кожу. Стейси, поняв свою оплошность, смущённо взглянула на него из-под ресниц.       — Это ничего, моя милая Стейси. Дело привычки.       — Конечно, Томас, — согласно кивнула она, исправляясь, пусть ей до сих пор было весьма и весьма неловко. — Но теперь я хочу знать о тебе всё!       Томас изумлённо взглянул на неё, приподняв одну бровь.       — Всё?       — Абсолютно всё, — уверенно кивнув, подтвердила она. — Что ты любишь, а что нет. Где живёшь, чем занимаешься в свободное время… Да и есть ли вообще у тебя это свободное время? А братья и сёстры?       Она говорила быстро, словно надеясь узнать ответы в этот же самый миг. Будто у неё не было времени, чтобы ждать.       — Я обязательно расскажу тебе всё это, моя милая девочка, — коснувшись её розовеющей щеки, ответил Томас и нежно заправил ей за ухо выпавший из причёски локон. Это было последствием его несдержанности.       О, если бы только в тот момент кроме них на «Титанике» никого не было! Если бы можно было в действительности остаться наедине, спрятаться от всех и наслаждаться лишь присутствием друг друга.       Но работа на корабле шла полным ходом и бурлила, словно пена кильватерной линии. И вполне ожидаемо вскоре в противоположном конце служебного коридора предостерегающим звоном раздалось громкое дребезжание стюардской тележки.       Томас обречённо вздохнул, понимая, что минуты, словно в подарок отведённые им самим кораблём, истекли, и теперь надо было покинуть временное укрытие, и без того послужившее им хорошую службу.       — Идём, — сказал он тихо. — Нам пора.       Стейси не хотелось никуда уходить. Но она отчётливо слышала приближающиеся шаги, и они её пугали.       Томас лишь посильнее сжал её холодную ладонь, будто успокаивая. А потом вновь повёл Стейси за собой, выводя её обратно в знакомые пассажирские помещения.       Яркое освещение, в противовес тому, которое было в служебном коридоре, на миг ослепило их обоих. Стейси часто-часто заморгала, будто потерявшись в пространстве и пытаясь привыкнуть к свету множества ламп. Впрочем, вновь обретя возможность видеть, она предпочла бы покрепче зажмуриться.       Потому что прямо напротив стояла мама.       Лицо Милдред стремительно побледнело, стоило ей только увидеть дочь в компании с Томасом Эндрюсом. А затем также резко побагровело, когда она заметила их переплетённые пальцы.       Стейси в ужасе одёрнула руку и невольно отступила назад, едва не врезавшись спиной в дверной косяк.       Теперь что-либо отрицать было просто бессмысленно. Мама кипела от гнева. Мисс Монтгомери боялась даже предположить, на что Милдред злилась больше — на ложь или на то, что она вновь её ослушалась. Но, однозначно, вчерашняя ссора была просто пустяком в сравнении с тем, что ожидало их сейчас.       — Мама, я… — начала было она в надежде хоть немного потушить готовый вот-вот вспыхнуть пожар.       Но Милдред, казалось, и слышать её не желала. Она вскинула ладонь, одним этим жестом заставляя Стейси встревоженно притихнуть, и впилась ледяным взглядом в спокойное, быть может, излишне уверенное лицо Томаса. Это разозлило её ещё больше.       — Так вот значит, кто он, — хмурясь, едва сдерживая клокочущую в груди ярость, презрительно произнесла Милдред, разглядывая Эндрюса так внимательно, как если бы видела его впервые.       Стейси стало больно, будто кто-то сжал в ладони её сердце. И обидно — за себя и за Томаса, который выступил чуть вперёд, заслоняя её от материнского взгляда. Боль от этого, правда, ничуть не уменьшилась.       — Нам нужно объясниться, миссис Монтгомери, — Стейси не видела его лица, но её поразило то, с какой твёрдостью и решительностью заговорил мистер Эндрюс. Он будто пытался взять всю ответственность на себя, отвлечь внимание Милдред, не подозревая, что её ярости с лихвой хватит на них обоих.       — Я не желаю с вами говорить, — пророкотал её голос.       Стейси почувствовала, как от волнения перехватило дыхание, и она едва не начала задыхаться, понимая прекрасно, что, слово за слово, грозился разгореться настоящий скандал. И пусть мама была чопорной англичанкой, которой с самого детства вбивали в голову, что проявление эмоций на публике недопустимо, это не всегда могло скрыть бушующий, мечущийся нрав, сейчас, казалось, готовый проявиться особенно ярко.       — Почему? — спокойно, даже холодно, поинтересовался Томас, казалось, ни капли не удивлённый прозвучавшим отказом. Стейси лишь заметила, как он отвёл руки за спину и с силой сжал пальцы в кулаки, пытаясь скрыть напряжение.       — Вы мне омерзительны! — несдержанно выпалила Милдред. И Томас дёрнулся, будто от пощёчины.       Стейси стало стыдно. Но не перед матерью. А за её поведение. Уж кто, а Томас точно не заслуживал таких слов и отношения.       — Как ты можешь, мама? — вспыхнула она, вновь получив от Милдред презрительный взгляд. Пусть так, но она считала себя обязанной вступиться. В конце концов, никто из них не был виноват. Точно также, как никто не был и безвинен, чтобы в одиночку терпеть происходящее.       — Не вмешивайся!       — И всё-таки, — хрипло перебил Томас, не намереваясь сдаваться, хотя щёки и жгло от проглоченного оскорбления, — я настаиваю на разговоре.       — Сейчас же иди каюту, Стейси! — не обратив на слова мистера Эндрюса ни капли внимания, сурово велела Милдред, будто больше не собираясь говорить при ней. Но та не шевельнулась, так и замерев, опустив голову. Миссис Монтгомери прикрикнула. — Живо!       Томас обернулся на Стейси, бессильный чем-либо помочь. Она и сама понимала безвыходность своего положения. Сейчас лучше всего было подчиниться, чтобы у Томаса не возникло ещё больших проблем, а ссора не прогремела на весь корабль, а следом, по прибытии в Нью-Йорк, и за его пределы. Разговор и без того шёл на повышенных тонах. Удивительно, как ещё не сбежались стюарды или другие пассажиры.       Стейси не решилась ничего сказать мистеру Эндрюсу напоследок. Лишь практически незаметно коснулась своим плечом его плеча, когда молча двинулась в сторону комнаты, упрямо вздёрнув подбородок. Мама со злостью фыркнула в ответ на это демонстративное послушание и снова взглянула на Томаса, когда Стейси уже отошла на значительное расстояние. Губы Милдред были сжаты в тонкую линию, а глаза хищно сверкали. Но Томас не собирался робеть, всем своим видом излучая поистине фантастическую невозмутимость.       Милдред даже растерялась на миг, но потом с прежней настойчивостью произнесла:       — Не смейте больше порочить нас и подходить ко мне или моей дочери!       — Миссис Монтгомери, при всём уважении, — мистер Эндрюс тяжело вздохнул, перебарывая раздражение, колотившееся в висках. Ему, будто мальчишке, нагло указывали, что делать, а чего — не делать, — Стейси не ваша собственность, чтобы всю жизнь контролировать её и не давать принять самостоятельного решения.       — Вы забываетесь!       — Я лишь хочу заметить, — твёрдо продолжил он, хмуря брови, — что она тоже человек. Взрослая девушка, если хотите. А вы и шагу не даёте ей ступить.       — Какое хамство! Не вам, мистер, рассказывать мне, как воспитывать мою дочь.       — О каком воспитании речь, если она уже не ребёнок?       Томас замолчал, видя по её глазам, что сейчас приводить доводы было бессмысленно. Миссис Монтгомери вся подобралась, будто готовая до хрипоты отстаивать свою позицию, а его не намеревалась слушать, воспринимая каждую произносимую фразу в штыки.       — Я уже сказала вам, я не буду с вами разговаривать. Много чести. Всё!       Она дышала тяжело и возмущённо, пытаясь смотреть на широкоплечего и рослого Томаса будто бы свысока. Впрочем, некого упрямства было не занимать и ему, потому выходило у неё скверно.       Он мог бы ещё много чего ей сказать. Например, что такое отношение к Стейси грозило Милдред не просто незаживающей раной в их родственных связях, но реальной перспективой потерять дочь. Или что даже светская нравственность имела разумные пределы, чтобы бросаться на всех и каждого с таким рвением.       Но ссориться ещё больше не хотелось. Как и окончательно портить и без того треснувшие уважительные отношения.       Томас промолчал, отведя взгляд в сторону.       Милдред же восприняла это по-своему. Она громко и недовольно хмыкнула, хотя и решила, что одержала в этом споре верх. По крайней мере, ей хотелось верить, что после этого разговора она не то что никогда не увидит мистера Эндрюса, но больше о нём даже не услышит.       — Если в вас есть хоть капля благородства, а не ирландского безрассудства, — добавила она, сурово сведя брови над переносицей, — то вы оставите нас в покое.       Томас с силой сжал зубы, чтобы сдержать готовую вот-вот сорваться с языка грубость. Но он не стал пытаться вновь возразить. А какой смысл? Ещё больше разозлить Милдред, чтобы она впоследствии выплеснула всю желчь на Стейси? Бедной девочке и так предстояло пережить многое, чтобы он своим вмешательством бездумно всё усугубил.       Эндрюс ещё ярче почувствовал своё бессилие, сковавшее его, будто в тиски. И сейчас оно до ужаса раздражало.

***

      Теперь всё перевернулось с ног на голову. Милдред нервно мялась на пороге каюты, в то время как Стейси сидела на собственной постели и судорожно сжимала в пальцах расшитое золотистыми нитями покрывало.       Они обе молчали какое-то время. Может это молчание и было лучше серьёзной ссоры, но Стейси хотелось побыстрее со всем покончить, а не оттягивать заведомо обязанный произойти разговор, пусть ей и предстояло выслушать порцию упрёков.       Напряжение, повисшее в воздухе, было невыносимо. Тереза, замершая около гардеробной, казалось, и вовсе была никем не замечена.       Наконец, мама не выдержала первой. Глубоко втянув носом воздух, выпрямившись, словно струна, она твёрдым шагом подошла к стоящему у зеркала креслу и тяжело в него опустилась, не собираясь коршуном нависать над дочерью.       — Ты меня разочаровала, — Милдред недовольно фыркнула, и внутри у Стейси всё сжалось от страха. Слишком уж спокойно это было произнесено. Опасно спокойно.       — Я знаю.       — Она знает, — вновь тихо хмыкнула мама. Сердце закололо от боли, потому что Милдред смотрела по-прежнему жёстко, а вся её невозмутимость была напускной. — Кем ты стала, м? Жалкая лгунья.       Стейси сморщилась, отворачиваясь, чтобы не видеть её лица, натыкаясь на встревоженный взгляд Терезы.       — Я не хотела тебе лгать, мама. Но не могла по-другому. Если бы ты только дала мне шанс объясниться… — попыталась оправдаться она, но, кажется, на маму это подействовало совершенно обратным образом. Та нахмурилась ещё больше, из-за чего все линии лица вмиг стали куда острее и злее.       — Объясниться? Опять объясниться?! Нет, я не собираюсь больше слушать твои лживые россказни. Мне хватило и прошлых, — сурово отрезала она и, всё-таки не выдержав, вскочила на ноги, схватив дочь за локоть и поднимая за собой следом. — Я не намерена больше краснеть из-за твоего поведения, девочка! Хватит! Вчера ты уже повела себя просто отвратительно, хотя я тебя не раз предупреждала. А что теперь? Ты снова пошла на свидание к этому… к этому чертёжнику, словно кокотка?!       Стейси вспыхнула, чувствуя, как от прозвучавшего оскорбления горечь обожгла язык и тяжело осела в груди.       Это было уже слишком, чтобы молча и послушно стерпеть.       — Хватит, мама, — пытаясь вывернуться из её крепкой хватки и не дать пролиться слезам, сипло выдохнула Стейси. — Я ничего такого не делала, чтобы заслужить от тебя этих слов.       Милдред заметно побледнела, будто осознав, что только что сказала, но решимость её не покинула. Она ещё сильнее сжала пальцы на предплечье Стейси, и та, тихо всхлипнув от боли, вновь дёрнула рукой.       — Ты больше не будешь с ним общаться, поняла меня? — велела она, гневно сверкая глазами. — Ты меня поняла?!       — Как это невыносимо! — снова пытаясь вывернуться, воскликнула вдруг Стейси, и Милдред оторопела, наблюдая за тем, как рваный румянец залил бледные щёки дочери, по которым полились злые слёзы. Ещё никогда она не смела повысить голос. Тем более буквально захлёбываясь словами. — Почему ты забираешь всё, что делает меня счастливой? За что, мама? Ты не пустила меня попрощаться с отцом перед его смертью, ты продала наш дом! Мой дом, единственное место, где мне было спокойно. Ты даже не спросила! Не дала мне права выбора, потащила меня в эту несчастную Америку. А что дальше? Всю жизнь будешь попрекать меня тем, что я не стала такой, как ты, и полюбила по-настоящему?!       — Сбавь тон, юная леди, — выдавила сквозь зубы Милдред. — Ты, кажется, забыла, что говоришь с матерью, а не с прислугой!       — Видишь? Ты даже слышать меня не желаешь! — стирая слёзы кулаком, продолжила Стейси. Глаза её покраснели, а нижняя губа задрожала. — Так почему я должна слушать тебя?       — Я твоя мать!       — А я твоя дочь! Дочь, понимаешь? А не аксессуар, чтобы ходить со мной по званым ужинам, где все только и делают, что изображают любезность, а сами лишь ищут выгоду. Думаешь, твой мистер Джейкобс не такой?       — Замолчи сейчас же!..       — А он такой! И ничего, кроме денег, ему от тебя не нужно!       Звук звонкой пощёчины повис в зазвеневшей тишине каюты. Тереза вскрикнула от неожиданности, тут же зажав рот рукой. Тихо всхлипнув, Стейси неверяще покачала головой, кончиками пальцев касаясь будто обожжённой щеки. Сердце в груди Милдред глухо бухнулось вниз, когда она увидела, как Стейси, болезненно вздрогнув, без сил осела обратно на кровать, тяжело и рвано дыша, больше не поднимая глаз.       — Я вернусь в Шотландию первым же рейсом, — пробормотала она, отворачиваясь, чтобы не смотреть на мать.       — И кому ты там будешь нужна? Ему? Этому ирландцу? — возмутилась Милдред, изо всех сил сдерживая в себе порыв извиниться, понимая, что вмиг вскипевшая кровь ни в коей мере не могла бы оправдать ту пощечину. Однако извинения были бы демонстрацией слабости, а Милдред и без того чувствовала, что её покидают силы.       — Никому. В том-то и дело, что никому. Все, наконец, оставят меня в покое.       — В покое, значит, — зло усмехнувшись, пробормотала миссис Монтгомери. — Вон отсюда, Тереза! Иди, займись делом. А ты, — Милдред, хмурясь, посмотрела на опустившую голову Стейси, когда горничная вышла, — раз уж так хочешь покоя, пожалуйста. Наслаждайся!       Она схватила с туалетного столика ключ от каюты и, выйдя в коридор, громко хлопнув дверью, заперла замок.       Нервная дрожь колотила Милдред. Но злость очень быстро сменилась ужасом — она чувствовала, что теряет контроль, что Стейси больше не подчиняется, будто слепой котёнок, стоит только указать ей направление. Теперь она делала всё поперёк. Да и это её намерение!       Её сковал страх, и она тяжело и устало вздохнула, прислонившись лбом к двери каюты, с обратной стороны которой доносились слабые звуки ударов, как если бы Стейси пыталась колотить по ней кулаком, требуя открыть.       — Так будет лучше, — тихо пробормотала миссис Монтгомери, прикрыв глаза.       Но стоило только испуганному голосу раздаться за спиной, как она, вернув на лицо привычную холодную маску, резко повернулась.       — Мадам?       — Ты всё ещё здесь, Тереза? Я, кажется, дала тебе чёткие указания.       — Да, мадам. Простите, мадам. Но я…       — Да, знаю, ты в последнее время что-то распустилась и обленилась. Ну, ничего, я найду тебе работу, — строго произнесла Милдред и вдруг, что-то вспомнив, требовательно протянула Терезе ладонь. — Ключ. Отдай мне его.       — Я не совсем понимаю, — одними губами пролепетала та и похолодела, заметив вновь проскользнувшее на лице миссис Монтгомери раздражение.       — Отдай мне твой ключ от каюты Стейси, — Тереза медлила. — Не вынуждай меня повторять в третий раз!       В этот момент изнутри что-то глухо ударилось о дверь и, кажется, разбилось. Ни один мускул не дрогнул на лице Милдред, хотя это и было неожиданно.       Тереза, вздохнув, сунула руку в карман передника, где лежал ключ — один из трёх, что вообще существовал на «Титанике». Последний, запасной, хранился у стюардессы. Остальные же были у миссис Монтгомери, и Тереза не понимала, что ей теперь было с этим делать.       Перед тем как уйти к графине Ротес, чтобы поделиться с ней всем произошедшим, пожалуй, лишь за исключением того, что Стейси теперь была заперта, будто зная, какие мысли роились в голове Терезы, Милдред добавила:       — И только посмей найти способ как-нибудь её отпереть.       — Но, мадам, — взволнованно возразила Тереза, — а если мисс что-нибудь понадобится? Если она захочет есть?       — Узнаю, что ты её открыла — уволю в тот же миг, — безапелляционно, словно даже и не слыша уговоров, пригрозила миссис Монтгомери. Тереза печально опустила голову.       — Да, мадам, разумеется.       Милдред, довольно кивнув, ушла. А Тереза, оставшись в коридоре одна, устало закрыла глаза ладонью, представив, как ужасно, должно быть, чувствовала себя запертая собственной матерью Стейси.       Тяжёлое чувство сожаления окатило её неприятной волной, но, решив, что лучше от этого всё равно никому не будет, она медленно, то и дело оборачиваясь в сторону каюты, побрела к комнате миссис Монтгомери, где у неё и правда было много забот — зачехлить платья, в которых та уже выходила в свет, прибрать всё ещё оставленные после утреннего туалета расчёски и шпильки для волос…       Тереза и сама не заметила, как, тихо всхлипнув, остановилась, прижавшись боком к стене коридора.       Всё это было такой ерундой в сравнении с тем, что мать и дочь наговорили друг другу в пылу ссоры, пусть вся симпатия и поддержка Терезы и была на стороне Стейси. Её было искренне жаль.       Но дела, дела…       Чуть успокоившись, решив, что слезами всё равно ничему не поможешь, Тереза всё-таки с готовностью принялась за работу. И платья, и шпильки… Стейси однако никак не выходила у неё из головы.       Уже разобравшись со всеми вещами Милдред, прибрав даже то, что, в общем-то, в уборке не нуждалось, Тереза мучилась, не зная, что ей делать. Раньше она бы просто ушла к мисс Монтгомери, чтобы либо застать ту за каким-нибудь маленьким занятием, либо дожидаться её возвращения с променада.       Теперь и этот вариант отпадал.       Пока выдалась возможность, она сходила пообедать, встретив за столом и горничную графини Ротес, и знакомых девушек, служащих у других пассажиров первого класса. Потом немного прогулялась по палубе, быстро продрогнув под порывами холодного океанского ветра.       К пяти часам она возвращалась в каюту миссис Монтгомери в самом скверном расположении духа.       — Мисс Джонс! — окликнули вдруг её. Тереза, недоумённо нахмурилась и, остановившись, развернулась на каблуках.       — А, мистер Брейли, — заприметив торопливо шагающего к ней пианиста, протянула она. Лицо его, острое, будто птичье, то и дело озарялось неуверенной улыбкой, чтобы в следующую же секунду строго хмурящиеся брови испортили эту милую картину.       — Мисс Джонс, — повторил он, теперь уже чуть обиженно, — позвольте спросить, почему вы вчера ушли? Я так ждал вас, ночь не спал, чтобы подобрать ноты, а вы…       Сердце её заколотилось в горле — от стыда, что, по сути, обманула Теодора, от обиды, что не удалось послушать так старательно приготовленное именно для неё произведение. И от тоски, потому что все эти мысли вновь вернули её к Стейси, ради которой и пришлось тогда нарушить все планы.       — Простите меня, — тихо пробормотала она, опустив подбородок.       Теодор, чей запал разобраться во всём и выдвинуть Терезе ряд претензий заметно поутих, беспокойно уточнил, пытаясь заглянуть ей в лицо:       — У вас что-то случилось, мисс Джонс?       — У меня — нет, — покачала она головой.       Теодор нахмурился. Он видел, что она была печальна, что что-то её тревожило, но отчего-то она совсем не хотела делиться с ним своими переживаниями. Мистер Брейли звонко и неодобрительно цокнул языком. Может они и не были знакомы достаточно близко, чтобы доверять друг другу беспрекословно, но почему-то это не мешало Терезе всем своим видом демонстрировать потребность в поддержке. А кроме него поблизости никого, способного выслушать, не было. Но Тереза молчала. И это обижало.       — Вы не хотите со мной говорить? Если так, я уйду, мисс. Мне ещё надо готовиться…       Тереза резко вскинула голову и вдруг крепко схватила его за руку, совершенно не обратив внимание на то, как смутила опешившего Теодора эта её порывистость.       — О, прошу вас, не уходите, мистер Брейли! — воскликнула она.       — Мисс, что вы делаете? — будто ужаснувшись, спросил он, оглядываясь по сторонам, боясь, что их, замерших посреди коридора в таком… неловком положении, кто-нибудь застанет.       Тереза, осёкшись, отпустила его ладонь.       — Простите.       — Не подумайте дурного, мне очень приятно, — сжав пальцы, будто пытаясь сохранить ощущение её прикосновения, произнёс он торопливо. — Но не здесь.       Тереза непонимающе нахмурилась.       — Вам стыдно из-за меня? Говорить со мной вы отчего-то не брезгуете.       Мистер Брейли поперхнулся вздохом.       — Что за вздор! Я лишь не хочу выставить вас в дурном свете. К тому же, я работаю на корабле, а у нас не очень-то приветствуется…       — Договаривайте же, мистер Брейли.       — Ох, мисс, — он чуть нервно поправил чёлку, упавшую на глаза, и Терезу поразило, насколько длинными были его пальцы, — вы вновь провоцируете меня, верно? Что ж, — Теодор не стал робеть и отвёл её чуть в сторону, в одну из ниш стены, — «Уайт Стар Лайн» не очень-то приветствует тесные знакомства экипажа и пассажиров.       — У нас с вами тесное знакомство? — наконец улыбнувшись, правда, чуть лукаво, спросила она. И мистер Брейли строго кивнул.       — Я знаю, в конце концов, что вы заинтересованы в Чайковском.       — И только?       — И что вы слишком печальны сейчас, я тоже знаю. Неправильно, что это меня волнует.       Тереза поджала губы. Ну вот, опять. Опять она подумала о мисс Монтгомери, весь день просидевшей взаперти. Волнение за неё колыхалось в груди Терезы непрерывным пламенем, а стоило лишь подумать о том, насколько плохо ей было там одной, как это пламя ярко вспыхивало, буквально мешая дышать. Слишком уж сильно была привязана Тереза к Стейси.       — Это совсем не ваше дело, мистер Брейли, — с грустью протянула она. — Это даже и не моё дело, чтобы им делиться.       — Я похож на глупого болтуна, мисс? — вдруг спросил он. И продолжил настойчиво, когда Тереза отрицательно закачала головой. — Быть может, вы всё-таки раскроете мне ваши переживания, и мы вместе подумаем, что лучше сделать? Клянусь, от меня никто ничего не узнает.       Что-то было в его взгляде — твёрдое и уверенное. Тереза колебалась. С одной стороны, она прекрасно понимала, что её к нему симпатия, вспыхнувшая резко и неожиданно, была взаимна, иначе Теодор бы не допытывался сейчас её чувств. С другой, она судила о нём слишком уж быстро, практически и не зная, хоть он и утверждал, что знакомство между ними не было поверхностным.       Тереза медлила мучительно долго.       А он цеплялся своим острым серым взглядом за её лицо, пытаясь не упустить то и дело сменяющиеся на нём эмоции.       И она поддалась. Не говоря деталей, описав лишь самую суть, она быстро рассказала Теодору всё, что знала, наблюдая, как он сначала скептически хмурил брови, а затем уже взволнованно морщил лоб, реагируя на её слова.       — Неправильно всё это, — выдохнул он, когда Тереза взволнованно притихла, сцепив руки в замок и ожидая его вердикта, будто мистер Брейли и правда чем-то мог ей помочь.       — Я ощущаю себя предательницей, — сипло пробормотала она, чувствуя, как глаза стало жечь готовыми выступить слезами. — Я должна помочь, но не делаю ничего… Даже к каюте боюсь подойти. А вдруг ей там стало плохо? А вдруг она…       Тереза тихо всхлипнула, пока Теодор беспомощно оглядывался по сторонам. Что делать с её слезами, он мало себе представлял. Как и то, чем мог посодействовать мисс Монтгомери.       — Никакая вы не предательница, — выдавил он наконец, и Тереза подняла на него влажные глаза. Мистер Брейли поспешно вытащил из нагрудного кармана платок, чтобы она могла аккуратно вытереть покрасневший нос. — У вас, мисс Джонс, не самые простые обстоятельства.       — О, обстоятельства — хуже некуда, — поддакнула она. — Либо лишиться работы и жалования, либо дружбы моей мисс.       — Судя по тому, что я услышал, сомневаюсь, что она будет винить вас в чём-либо.       — Вы, мистер Брейли, мало способны утешить, — хмыкнула Тереза, и он негодующе дёрнул подбородком, отведя глаза.       — Я лишь хотел, чтобы вы перестали расстраиваться. Знаете, не каждый день приходится утешать юных дам.       — Юные дамы не каждый день ждут утешения. А что насчёт совета?       Мистер Брейли задумчиво поджал губы и, схватившись ловкими пальцами за пуговицу на пиджаке, принялся её нервно крутить. Нить без труда поддавалась, будто это была застарелая привычка, и Тереза задумалась о том, сколько уже таких пуговиц успел потерять её незадачливый утешитель за свою жизнь. Впрочем, наблюдать что за его руками, что за мыслительным процессом, ярко отражающимся на лице, было как минимум любопытно.       — Знаете, — тихо произнёс он вдруг, — это сейчас не к месту, но я хотел бы, чтобы наедине вы звали меня Теодор. Или Тео, если вам будет удобнее.       — А я хотела бы быть мисс Джонс, если не возражаете. Меня и без того все зовут по имени. Вы будете особенным, Тео.       Он отрывисто кивнул.       — Что касается совета… Вы не думали обратиться за помощью к тому джентльмену, о котором говорили? Полагаю, он хотя бы должен быть осведомлён о незавидном положении мисс Монтгомери. И, быть может, сумеет предпринять что-то для примирения матери с дочерью.       — Вы предлагаете мне идти к мистеру?.. — Тереза осеклась, когда с языка едва невольно не соскочило «Эндрюсу». Она не назвала Теодору его имени, чтобы лишний раз не компрометировать.       — Да, к тому самому мистеру, — не обратив внимания на её заминку, подтвердил он. — И миссис Монтгомери будет не в чем вас упрекнуть. И вы сама, мисс Джонс, сможете вздохнуть спокойно. В конце концов, вы сами сказали, это не совсем ваше дело. Так почему бы не предоставить возможность разбираться в нём тем, кто более всего заинтересован?       — Как вы это всё говорите, — выдохнула она в изумлении, — чётко и строго.       Теодор не смог сдержать улыбки, приняв это за похвалу. Ей оно и являлось.       — Буду рад, если мои слова помогут. Но вам следует поспешить, мисс Джонс. Скоро ужин, вас могут искать.