Типаж

У Фёдора нет типажа. Почти нет. Пепельный блонд — не типаж. Белые волосы — не типаж. И медицинская карта на столе у психиатра не считается за предпочтение. Фёдору нравится подчинение. Гончаров вежливый и послушный. Сочетает всё, что нужно одинокой душе Достоевского. Не пристанет с расспросами, молча выслушает, а главное — всегда восхитится. Одна отрада жить с подобным экземпляром в одинокой и продуваемой квартире в Петербурге. И чай нальет, и постель согреет. Фёдор ценит ум. У Тацухико равнодушие к людям пропорционально интересу к науке. Ему претит наблюдать и подмечать. Он — интересный собеседник, а не пылкий любовник. Просит иной раз понаблюдать за чем-нибудь увлекательно протекающим — и скроется позже неслышно. Разделять скуку на двоих — менее утомительно для Достоевского. Федору не дает заскучать сопротивление. С Эйсом не получается легко. Он любит обнажить клыки и отстоять превосходство. У обоих в жилах кипит желание уложить соперника на лопатки. Объективно, Эйс не из тех, кто обставит Достоевского умом. Скорее, он цепляет самонадеянностью, кою не терпится растоптать в пыль. Поэтому с ним Фёдор эмоциональнее, чем с другими. Фёдор нуждается в противоположности. Николай шумный и хаотичный, готовый на любое безумие. Тактильный взрыв, отложенный на таймер. Инициативный и окрыленный, не привязанный ничем к морали. Гоголь не умеет слушать, зато прекрасно скрашивает серость Федора присутствием. Гоголь самый подходящий по параметрам вариант, и к идеальной совместимости существует изъян. У Гоголя имеется партнер, игнорирующий полиаморное как на подбор сообщество для сохранности нервов. Но живущий с ними по какой-то, известной только Сигме и Коле, причине. И у Сигмы, на злость, волосы так же белые. Наполовину, правда, но ему принадлежащие, не крашенные. И Фёдору аж до скрежета затейно, какую потребность Сигма закрыл бы в нём. «Птенчик вряд ли согласиться участвовать в подобном. Оставь его», — игриво отнекивается Гоголь, приникая к губам Достоевского. У Фёдора отсутствует типаж. Ведь все его мужчины разные.

***

— Гоголь затеял, — объясняется Иван, смущенно опуская взгляд в пол. — Но он подал весьма интригующую затею, — очи Эйса сверкают как драгоценные камни его коллекции. — Которую даже Шибусава поддержал! — восторженно отзывается Николай, пока Тацухико аккуратно придерживает Колю за плечо: — Мне любопытно взглянуть, как Федора рвут на части три голодных зверя. Федор сглатывает. Ему тревожно. Ранее Достоевскому не приходилось комбинировать свои увлечения. У Гоголя, похоже, другие взгляды на сексуальную жизнь дрожайшего друга. — Господину будет комфортно, если я раздену его? — вопрошает Гончаров. Он внезапно оказывается рядом, согревая дыханием ушную раковину. Нет, нет, нет. У всех его партнёров разный сексуальный темперамент. Вряд ли они согласуются в тандеме. Пусть и на общее благо. Но Фёдор остается безмолвен, кивает, сглатывая слюну. Во рту сушит, пока Гончаров высвобождает пуговицы из петель. Тацухико тихо присаживается в кресло. Гоголь хихикает, настраивая в комнате тёплый свет. Эйс, по-лисьи прищуриваясь, снимает белые перчатки зубами, под внимательным взглядом Достоевского. Обнажает тонкие пальцы с аккуратно стриженными ногтями. Иван избавляет Достоевского от кардигана, прикасаясь носом к скату плеча. — Господин замечательно пахнет сегодня. Впрочем, как и всегда, — влажная дорожка идет вдоль шеи к уху, и Фёдор дергается. Эйс в один шаг преодолевает расстояние между ними и властно берется за подбородок Достоевского. Эйс сжимает пальцы почти болезненно, не переступая грань. Вольный командовать, вопреки по-прежнему помнящий о месте. Гончаров аккуратно берется за локоны, заплетая в хвостик. Эйс же наклоняется, нагло и широко улыбаясь. У Фёдора подгибаются колени. Он не боится кого-то из них по одиночке, но Иван натягивает локоны чуть сильнее, а вторая рука Эйса змеится по талии под свитером. Взглядом Эйс гипнотизирует настолько, что Федор не помнит, когда рука любовника оказывается на коже. Пальцы играют на нервах, на затылке стягивается узел. И в Достоевском тоже. Крепкий и невыносимый. Необходимое для развязки — его прекрасная маленькая компания, сливающаяся воедино идеалом: светловолосых, высоких и с широким размахом плеч. Федор прикрывает глаза, ощущая пересчет ребер словно архивных папок, острых и запылившихся без долгого внимания. Эйс оглаживает, упиваясь участившимся дыханием. Иван заканчивает с хвостом и водит ноздрями вдоль загривка, придерживая господина за таз. Сминает ткань брюк в ладонях. Оба жадные. Оба готовы вцепиться в Федора по одному приказу. — Хочешь стоя? Или мы можем уложить тебя, — предлагает Эйс. Федор ощущает проницательный взгляд Тацухико. Накатившее предвкушение не повод раскалываться на кусочки для сытости присутствующих. Достоевский молчит упрямо, не давая никаких подсказок. Отлично притворяется мало заинтересованным в лице. Но если глянуть мельком вниз, то все предательски понятно. Достоевский проклинает человеческую слабость перед похотью. В комнате становится меньше воздуха, и Федор молится своему Богу не быть удушенным чьими-то амбициями на данный вечер. Эйс едва заметно кивает, и рука Гончарова ползет к ширинке. Федор стойко выдерживает чужой взор, ведь против Эйса играть несложно. Бегунок опускается вниз. Иван слушает лишь Достоевского, но собственная цель ослепляет перед страхом наказания. Сегодня Федор разрешает ему ослушаться в любом из сценариев. Неожиданно подбородок разворачивают в сторону, к Шибусаве. Губы обрушиваются на жилку, а рука — на твердость. Этот ход — нечестный, потому что ладонь Гончарова всегда двигается, как нравится Федору. Пламенная и заботливая, играет на струнах возбуждения. А взгляд Тацухико, ледяной и равнодушный, бдит за терзающим Достоевского ртом, оставляющим похабные следы. Федора делят два алчных до его тела человека. Первый гонится за собственным удовольствием, щипая пальцами сосок, и проверяет границы власти. Второй, мучая Достоевского через белье обжигающей температурой, нагоняет в движениях интересы Федор. Достоевский держит губы сомкнутыми и громко пыхтит, держась под остужающим взглядом Тацухико. Гоголь… Федор не видит его боковым зрением и отвести взор не может. Проиграет. Эйс вылизывает ключицы и покусывает место на натянутых костями местах. Это почти неприятно, но ладонь Гончарова наглаживает положение. Голос не режется. Достоевский жаждет задохнуться от получаемого опыта, однако никто не спешит опробовать эротическую асфиксию. Эйс удовлетворенно смотрит на ожерелье из засосов и тянется к плечу Федора. Достоевский клацает зубами друг об друга, когда слышит мокрый поцелуй над ухом. Все же спеваются. И сплетаются тоже. Пальцы Эйса покидают накалившуюся под одеждой кожу, а пальцы Гончарова останавливаются. Скользящие губы на слух пытают воображение. Внизу слышится знакомое хихиканье. Член, высвобожденный из нижнего белья, сразу оказывается в проворном и толковом рту. Федор издает хлипкий возглас. И Шибусава изгибает уголок рта. Губы Гоголя обнимают ствол. Полость тугая и горячая. Гончаров и Эйс отлипают друг от друга. Пачкают плечо Федора слюной, отчего тот шипит, но в моменте стонет, ощущая на члене расходящуюся амплитуду. С Достоевского резво снимают свитер. Кто — не имеет значения. На него осыпаются прикосновения, много-много. Подушечки пальцев порхают бабочками от одних мест к другим. Проходятся, вызывая томление, и взлетают вновь. Гоголь давится размером. Вероятно у него выступают слезы. Федор не видит, наброски созидает воображение. Тацухико по-прежнему слабо усмехается, удерживая зрительный контакт. — Вы долго играете в гляделки, — Эйс грубо берется за волосы и поворачивает голову Феди. Достоевский тихо скулит, примечая глянец на губах любовника. Он вытягивает шею и пробует Эйса на вкус, посылая вибрации по чужому горлу. Гончаров водит пальцами по животу, почти щекоча. Эйс отвечает на поцелуй развязно, принимая язык Федора. Гоголь берет всю длину, утыкаясь носом в лобок, и Достоевский желает умереть в моменте. Его ласкают, сосут и пробуют, едва не откусывая куски. Нетерпеливые и жаждущие до соков и стонов, они давят на все уязвимости разом. И Достоевский едва не теряет грань с реальности, ощущая скопившееся напряжение. Гончаров кусает загривок, а Эйс надкусывает до крови губу, собирая капли. Гоголь берется за основание скользкой ладонью и проходится вслед за ртом. Федор не спешит вырываться, но его ломает от терзающей эйфории. Шибусава громко хмыкает, и это действует спусковым крючком. Достоевского опустошает. Он опускает голову и со звонким стоном изливается в рот Николаю. Выждав, Гоголь проглатывает и выпускает изо рта член с причмокиванием. Бесстыже облизывается. Зрачки у Гоголя озорные. Мутные. Кажется, они только начали развлекаться.