Lips Like Morphine

Поцелуи с Хельгой Джи. Патаки не были похожи ни на что, что Арнольд когда-либо испытывал. Он до этого встречался только с милыми девушками, с ласковыми девушками, с девушками, которые целовались так, словно боялись, что он может их сломать. Девушки, чьи руки обхватывали его лицо, которые хихикали, когда их губы встречались. Хельга была другой. Не было ничего приятного в том, как она толкала его к двери спальни, как только та за ними закрывалась. Ничего ласкового в том, как она хватала его, кончиками пальцев оставляя синяки там, где они касались, розовые полосы там, где ногти царапали кожу. Она не столько целовала его, сколько грубо пожирала губами, нетерпеливо – зубами и настойчиво – языком, присваивая то, что хотела, когда хотела, пока он не оставался слабовольным и задыхающимся, чувствуя, как будто внутри не осталось ничего, кроме жара и того воздуха, что они делили. Арнольд был желанен ею так, как никогда не был желанен никем другим. Это выражалось в засосах, что она оставляла губами; в царапинах, что она оставляла ногтями. Выражалось в том, как она прижималась к нему, словно пытаясь слить их тела в одно целое. Выражалось в том, как она смотрела на него: с огнем и страстным желанием, её глаза следили за каждым его подергиванием, как будто хотели запечатлеть все это в памяти. В те моменты они редко обменивались словами, но в этом и не было необходимости, так как они произносились через прикосновения, такт, взгляды. Ощущения, как ладони опускаются ему на грудь, пальцы запутываются в волосах, ноги крепко обхватывают его за талию. Одно разделенное дыхание на двоих. Целовать Хельгу было опьяняюще. Быть с ней. Быть желанным ею. Желая её в ответ. Арнольд никак не мог насытиться. Иногда он задавался вопросом, как ему вообще удавалось встречаться с милыми, ласковыми девушками, которые не швыряли его на вертикальные и на плоские поверхности, которые не ползали по нему, как хищницы, и не прижимали его к земле, как добычу. Он не мог отделаться от мысли, что с ним что-то не так. Например, когда он поймал себя на том, что благоговейно проводит пальцеми по следам, оставленным Хельгой, и когда он не мог заснуть, потому что он чувствовал себя оторванным от земли, но это были мимолетные мысли, которые легко было отбросить. Может быть, он и был сумасшедшим, но, по крайней мере, он был не одинок в своём безумии. Он был не единственным, чей взгляд задерживался на следах от засосов; кто очерчивал отпечатки зубов и создавал узоры из царапин, словно всё это было чем-то, чем стоило дорожить. И он не мог сосчитать, сколько раз Хельга вся замёршая пробиралась в его комнату на чердаке посреди ночи. Она забиралась к нему под одеяло и обнимала его, целовала в висок или затылок, прежде чем замертво уснуть. Словно прикосновения и присутствие Арнольда - это всё, что ей было нужно, чтобы уснуть. Это был не только огонь и свирепость. Были и чувственные моменты, когда их прикосновения друг к другу были ласковыми, а взгляды нежными. Где они почти ничего не делали, просто держались за руки, неторопливо целовались и шептали друг другу на ушко то, что редко удавалось произнести вслух. Такое случалось нечасто, но от этого эти моменты были еще более удивительными, как ясное небо после нескольких дней ошеломляющих штормов. Не лучше — просто по-другому. Арнольд не питал никаких иллюзий по поводу того, что их отношения были неприметными — не такими, как у Джеральда и Фиби, или как у Ронды и Надин. Но это было их, то, что они построили вместе своими собственными руками. Поначалу хрупкое, но со временем укрепленное, методом проб и ошибок. И он не променял бы это ни на что, несмотря на бесчисленные душевные терзания и ссоры, хлопнувшие двери и остывшие простыни, голосовые сообщения с извинениями и поцелуи с привкусом соли. Потому что он был счастлив больше, чем не был, и он знал, что Хельга чувствовала то же самое, и, в конце концов, разве это не единственное, что имело значение?