***
Вначале был дождь — первый дождь на Земле. Если вы уже знаете, что ангел с демоном стояли вместе, смотря вдаль, держа за спиной свои крылья, беседуя, словно два друга, то вы догадаетесь, почему дождь начался ровно в эту секунду. Ведь всё начиналось с любви. Гроза близилась и накрывала Эдем своей чёрной завесой. И, что ж, жест защиты не просто случился опять — отзеркалился, и теперь Азирафель прятал падшего ангела от непогоды, а тот ощущал внутри что-то огромное, невыразимое, почти клокочущее. Бог с усмешкой в глазах управляла природной стихией, следя за тем, как эти двое опять были рядом; она не пыталась вмешаться и сблизить их собственной волей, вписать это в План, она только направила Азирафеля туда, где он должен был встретиться с Кроли, и лёгким движением призвала воду с небес. Отчего-то ей очень хотелось смотреть, как её подопечные сами найдут любовь снова; в конце концов, как было не обрести то, что сами же создали? Может быть, предполагала Бог, что через пару-другую земных лет они это сделают и, подсмотрев за Адамом и Евой, признают себя парой, только на уровне как человеческом, так и эфирно-оккультном — их истинном. Нет, Бог совсем не была чересчур любопытной (поскольку владела любым существующим знанием и порождала их), да только кто не хотел бы взглянуть, как змея извивается вокруг десятков и сотен глаз, как крылья переплетаются, смешиваясь в одно целое, как из небесного-адского пламени вдруг выплавляется связь и гармония? Вот почему План никак не предсказывал взаимодействие этих созданий — и вот почему она только за ними присматривала, позволяя самим выражать свои (надо сказать, очевидные) чувства. И вот почему всё пошло совершенно не так.***
Бог, конечно же, видела будущее, потому что сама тасовала колоду; она могла знать, что за карта уже не в игре, а какая вот-вот перекроет другую. И стоило лишь ненадолго оставить ту самую так хорошо нам знакомую пару (Всевышняя вдруг обнаружила, что Сатана тоже жаждет компании, а ещё очень не прочь поиграть), как они вместе (молча) решили, что лучше бы прятать любовь, да ещё и самим себе не признаваться. Немыслимо! Азирафель был уверен, что ангел и демон — несоединимое, строжайший грех и запрет, да и, в общем, он был прав — так скажут вам любые ангелы, если вы спросите их. Только следует ли слушать ангелов, вовсе не знающих ни Земли, ни человека, ни Плана, который непостижим и неизведан? С другой стороны, демон Кроули был убеждён, что его любовь вырвали с крыльями и бесконечно израненным сердцем, а потому он на неё не способен, как ангел не может солгать или быть искушённым. Но вам не составит труда уловить, что он всюду ошибся: ведь его любовь была прежней любовью, его крылья просто сменили цвет — аспидно-чёрные, они ничуть не утратили пышности перьев; его сердце, если формально, не билось настолько же, как и когда он был ангелом, а что касается самого ангела, Азирафеля… Конечно, тот запросто лгал и Всевышней (и всё началось с пламенного меча), равно как поддавался его соблазнениям, пусть и посопротивлявшись для виду. А потому это молчание длилось и длилось; молчать об одном, говорить совершенно о разном — так делали не только люди, и Бог всякий раз раздражённо вздыхала, когда её непостижимые и недогадливые существа то и дело украдкой дарили друг другу влюблённые взгляды — и вновь сотни лет ничего не менялось. И в будущем, просто открыв его, как фолиант на последней странице, она очень ясно увидела, что ничего не случится. Они остановят Армагеддон, объединившись, они будут связаны ещё прочнее, но их руководство поймает их и уничтожит; последняя встреча в излюбленном лондонском парке окажется обыкновенной и непримечательной. Те, кто могли стать одним целым едва не тогда же в саду под дождём — верным знаком любви! Те, кто влюбились прежде, чем Бог утвердила такое явление. Те, кто, имея свою волю, слепы, — они умрут прежде, чем поговорят. Иногда Бог могла признать, что её дети — немыслимые идиоты. Однако же теперь ей следовало изменить это будущее; и поскольку она не хотела ни с кем разговаривать лично, то предпочла дать им инструкции. Так ей пришлось ненадолго оставить своё неизменное существование в вечности сферы Небес и спуститься туда, к людям, где она, надо признать, никогда не бывала. Так жизнь одной ведьмы, известнейшей и не имеющей равных, зажглась и угасла, когда Бог окончила свою работу. Так все, кто когда-нибудь видел её в человеческом облике, не сомневались, насколько она далека от того, чтобы быть человеком. Как вы догадались, ступив к людям для земных дел, Бог взяла себе имя Агнессы Псих.***
— Ты полагаешь, они избегут этой участи, что оказалась предписана им самим временем? — карты легли на стол: сразу четыре шестёрки, и Бог рассмеялась. Её оппонент каждый раз собирал их, являя свою суть. — Признай: это ты бросила их в огонь, дав им волю. — А также я дам им защиту, огонь не возьмёт их, — сказала она совершенно спокойно и невозмутимо. Пускай Сатана побеждал, в её власти был джокер. Она, став Агнессой, писала так много вещей (её по-настоящему увлёк процесс, ведь она вообще могла легко увлечься), но ангелу с демоном предназначалась одна. «Выбирайте обличья с умом» — так она им велела. — И что же? — уродливые, как кровь, алые губы раздвинулись в кривой улыбке, когда Сатана сделал ход. Бог, вздохнув, обнаружила, что и он тоже имел джокер, чёрный, как бездна, где он обитал. — Они выживут, выберутся из огня и, как ты и желала, вдвоём запоют о любви? Или Армагеддон, остановленный ими, — не повод открыть шеститысячелетнюю данность? — он скалился, и она только нырнула сквозь время, а следом — обратно. С досадой и сжав зубы. Сатана не имел доступа к книгам и файлам (компьютеры не были чужды и Богу) о будущем, но всё же глядел как в воду. Их ждал новый мир и свобода от Рая и Ада — однако не та очевидность, которой и было признание. Если мы с вами усилием логики можем дать точный ответ на вопрос, сколько ангелов станцуют на кончике одной иглы (один ангел: Азирафель), то задача, как много концов света может понадобиться, чтобы определённые ангел и демон любили друг друга и знали об этом, гораздо сложнее. Подсказка лишь в том, что ответ будет больше, чем на предыдущую; но, к сожалению, это не даст ключ к иному решению, кроме как организации этих концов света снова и снова. Но Бог была, честно признаться, довольно упрямой в любом своём сильном ли или минутном желании — тогда как вот это конкретное тянулось ещё с самого Сотворения. — Не поможет ли мне один твой старый друг, Мор? — спросила она, ловя взгляд тёмных, звериных глаз. Карты снова мелькали в её очень ловких руках. — Я уже передал тебе своё дитя, — возразили ей. — Но ведь Антихрист — часть Плана, мой друг, с той поры, когда ангелы ещё не встретились. Ты тогда тоже был ангелом. — Чего ты хочешь?! — вспылил Сатана, не терпя ни малейшего упоминания о своём прошлом. А Бог того и добивалась — она не могла не использовать хитростей, будучи женщиной (так как все женщины на Земле тоже этого не лишены, очевидно, что в каждой есть эта частичка божественного). Впрочем, дьявол прекрасно знал о её сформировавшемся замысле. — Готов поспорить, что ты ничего не добьёшься, — его крылья шумно расправились, будто бы он предвкушал свой триумф. Бог в ответ изогнула бровь, и игра вновь началась.***
Мор вернулся, но лишь на отдельную миссию: как он сказал, ничто не было лучше заслуженной пенсии (он, безусловно, был прав). Ему даже пришлось исхитриться и выдумать новый недуг, чтобы люди, подкованные в медицине, не справились с ним почти сразу. Бог с Сатаной снова и снова играли, ведя наблюдение за одной парой, которая не могла знать, чьё внимание всё это время приковывала. Между тем они жили по-прежнему, но ещё лучше: «Ритц» стал для них своего рода традицией, их узнавали (и все, кто их видел, считали их парой супругов); ещё они часто гуляли по парку, уже не пытаясь придумать, как будут спасать мир; Азирафель пропадал в книжном, как будто ещё не прочёл все свои книги, Кроули, точно как раньше, кричал на растения, если те не подчинялись (и ангел давно не звонил). И хотя они оба почти потеряли друг друга, никто вовсе и не подумал бы после шести долгих тысячелетий — признаться. Азирафель был уверен, что ангел и демон — несоединимое, строжайший грех и запрет, даже если теперь был свободен от ангелов и от Небес. С другой стороны, Кроули был убеждён, что его любовь вырвали с крыльями и бесконечно израненным сердцем, а потому он на неё не способен, как ангел не может солгать или быть искушённым… ну, разве что на сытный ужин. А если бы даже они и любили, могло ли быть это взаимно? И вдруг мир застыл. Люди стали болеть, умирать, время будто не двигалось, но только Кроули не был к такому причастен — он терпеть не мог быть причастным ни к чьей смерти, никак угодно, ни прямо, ни косвенно, пусть ни за что не признался бы в этом. Он чаще обычного пил — в одиночестве, так как его слишком правильный ангел намерился держать дистанцию и сидеть каждый в своём доме — что бы случилось, сиди они оба в одном?! Затем Кроули закономерно уснул: это время тянулось бессмысленно долго, без ангела всё становилось бессмысленным; люди страдали, но он был не в силах остановить что-то настолько глобальное. Он расценил звонок Азирафеля как повод для встречи, к тому же тот словно бы на неё и намекал, да хотя бы количеством сделанных тортов, но он, очевидно, ошибся и ангел совсем не желал его видеть — пускай Кроули и приполз бы к нему, но змея всё равно бы нарушила правила. — Ну и ладно, — он только вздохнул, уязвлённый отказом. Спать, спать, вот что было единственным верным решением. — Спокойной ночи, ангел, — он повесил трубку и без промедлений уснул до июля. Что ж, Кроули уже не знал, что Азирафель пару минут смотрел на телефон не моргая, как будто украдкой надеясь, что диалог возобновится. Ведь Азирафель нёс ему эту чушь, что они всё равно скоро встретятся, лишь чтобы Кроули уговорил, соблазнил его — как и обычно. Когда это ангел не сопротивлялся его искушениям, спустя миг падая в них! Но он должен был держать лицо! Как… как ангел. И он никогда не подумал бы, что Кроули вмиг отступит; тот вообще звучал как-то печально, наверняка правда встревоженный тем, что творилось по всей Земле, а ангел так идиотски ему отказал, хотя цель звонка вовсе была приглашением. А теперь Кроули уже уснул, и Азирафель никогда не нарушал его сон. Он с досадой вздохнул, оглядев свои торты и книги, но кресло по-прежнему было пустым, как и всё, что его окружало. …молчать об одном, говорить совершенно о разном — так делали не только люди, и Бог на сей раз, как Азирафель, тоже смотрела в одну точку. Вместо того чтобы сблизить их новой проблемой и общим несчастьем, Мор только разъединил и навлёк грусть и тоску! И к тому же теперь уже не оставалось сомнений, что Сатана выиграл у неё этот спор.***
Так давайте вернёмся к нему — многолетнему, давнему спору, пока демон спит, по привычке свернувшись клубком и не видя ни одного сна, а его ангел что-то читает, хотя едва помнит, о чём. Итак, если мы с вами усилием логики можем дать точный ответ на вопрос, сколько ангелов станцуют на кончике одной иглы, то задача, как много концов света может понадобиться, чтобы определённые ангел и демон любили друг друга и знали об этом, гораздо сложнее. Подсказка лишь в том, что ответ — не один и не два; к сожалению, это не даст ключ к иному решению, кроме как организации этих концов света снова, и снова, и снова. Рассчитывать на помощь тьмы уже не приходилось, а значит… — Второе пришествие, — вдруг улыбнулась Бог, и её Великий Замысел (и оригинал, и электронные копии) запечатлел в себе эти слова. Сатана лишь приподнял свои брови, а кончики красных ушей поднялись с ними вместе. — Удачи, — теперь он смеялся раскатами грома и грохотом. Бог позволяла ему наслаждаться победой в одной промежуточной партии, но знала, что победит окончательно. В конце концов, она создала даже его — и хотя, как и эти несносные дети, он тоже давно обладал своей волей, но всё возвращалось к началу, к единственной сути и сущности, всё должно было окончиться так же, как и началось. С любви — то есть любовью. Всевышняя снова смешала все карты, загадочно глядя в пространство.***
Она, как девчонка, заливисто расхохоталась, когда через шесть тысяч лет ангел поцеловал своего ангела. (Кроули мог сколь угодно считать себя демоном, но если демоны произошли, отделились от ангелов так же, как Ева была рождена от Адама, то суть оставалась одна. Эта мысль послужила основой всего: ангел с демоном были настолько едины в своей конфронтации, как и мужчина и женщина. Так что для своего же душевного благополучия Кроули никогда не узнает, что пал вовсе не из-за частых вопросов — они стали удобным поводом, — а для того, чтобы первая в мире любовь получилась союзом двух равных, но разных созданий; по образу же и подобию Бог сотворила и первую в мире земную любовь.) — Они поцеловались, — сказала она Сатане, и улыбка её ощущалась торжественной. — И разошлись насовсем, — тот скептически хмыкнул. — Да брось! Они встретятся, только теперь один знает о чувствах другого. Теперь они больше не смогут молчать, Люци… — Не называй это имя! — он, как ожидалось, не дал ей окончить, поднялся во весь свой огромный рост, грозно смотря вниз. Однако она была неуязвима и только дразнила его, а он время от времени сеял вокруг ужас, но вызывал лишь улыбку. Бог рада была коротать с ним столетия; в этой вселенной ей не было равных, но Сатана был к этому ближе прочих. Наверное, думала она рассеянно, Гавриил и Вельзевул сошлись именно так — впрочем, всё повторялось, всё каждый раз было циклично. — Они снова встретятся, — проговорила она убеждённо. — Теперь уже мой, а не твой сын поможет им что-то понять. — Он сын плотника и был рождён на Земле, — Сатана до сих пор звучал яростно, почти рычал. — Но зато от меня не отрёкся, — поддела она. — Я в Раю говорила с ним, он мне внимал, а твои отношения с Адамом… — Хватит уже! — рявкнул он. — Ты к нему не спускалась, когда он был жив. Я однажды пришёл к мальчику из глубин. — И так скоро свалился обратно, — она снова не удержалась. — Не злись, даже если ты суть сама злость. Мы сейчас о другом. Теперь будущее говорит мне, что всё будет правильно. Эта разлука и боль станет для них последней. — И что, они снова спасут мир? Ты вообще хочешь его конца?! — Тебе известно, что План мой непостижим, — изрекла Бог очень пафосно и монотонно, но спустя секунду хихикнула, разом теряя своё напускное величие. Что ж, Сатана был ей другом, она впрямь могла поделиться с ним: — Только он непостижим в том числе для меня. Это очень хорошее слово: никто не узнает, что есть в этом Плане, а значит, сама я могу бесконечно менять его, как мне захочется. Может быть, шесть тысяч лет назад я и считала, что мне надоест человек, жизнь родится в иной форме и на другой из планет или вовсе прервётся, останутся Небо и Ад; но сейчас мне самой любопытно, что дальше. И я не загадываю — лишь смотрю. Например, жизнь Адама описана мною вперёд ещё на пару лет, а затем он сам будет ей распоряжаться. А Кроули с Азирафелем имели свою волю с давних времён… — И всегда действовали так мудро. — О, не язви. Они вновь полюбили друг друга, и все их невзгоды окончатся так же, как всё началось. А ещё они так полюбили людей, — Бог сказала скорее себе же самой, чем ему. — Только здесь они счастливы, так что… — Ты необъективна, — ответили ей как-то полусмирившись. Бог так хорошо это знала: она ведь придумала Ад и столкнула туда половину всех ангелов, и даже не потому что хотела им худшего, а воплощая идею о двух половинах, о свете и тьме, равновесии, полной гармонии, добре и зле. О любви. Так что Азирафель имел полное право считать, что падение Кроули несправедливо, ведь это была правда. Но теперь она могла подыграть им — не только могла, но хотела, томясь в ожидании, когда они объяснятся. Она не была объективна, иначе всё было бы скучно, иначе она породила бы и таракана, и розу такими, что люди любили бы их одинаково. — Да, — усмехнулась она, — это верно, всегда было верно. Ведь я же творец всего сущего.***
Всё завершилось так, как началось: дождём, мерно стучащим в окно, и любовью, едва не витающей в воздухе. Азирафель не мог оторвать глаз от родного лица совсем рядом, касаясь-касаясь-касаясь его щёк, и губ, и бровей, и… — Я никуда не денусь, ангел, — отозвались с мягкой усмешкой. И два жёлтых глаза, как пламя и солнце, светились — открыто и ярко. Сам Кроули разве что не издавал звуков от удовольствия, вначале просто присев к ангелу на колени, а после обвившись вокруг него всеми конечностями, как змея. Они оба залезли в одно кресло, мигом решив, что едва ли им нужно пространство, где можно сесть на расстоянии. Кроули прикрыл глаза, а затем перехватил руки и просто уткнулся в них, греясь. — Верни меня, если я куда-то денусь. Мне нужно остаться так… на пару лет. — Я боюсь, что Нина с Мэгги нас видели, мой дорогой, так что скоро придётся открыться, — Азирафель привлёк его ещё ближе, поцеловал — всё ещё пребывая в полнейшем восторге от мысли, что волен так делать когда хочет, сколько захочет. Теперь поцелуй был совсем другим: не от отчаяния, неподвижно-болезненный, а очень тёплый и долгий. Их губы чуть приоткрывались, глотая чужое дыхание, затем они обнимали друг друга сильнее и пробовали наугад, ища вместе, впервые, мгновенно ловя чужой отклик. Когда ангел в первый раз коснулся губ языком, даже слегка раскрыл их (ещё бы он не захотел узнать вкус), Кроули как-то выгнулся, словно лишившись костей, и уставился вверх. — Мы могли делать это с начала времён, — произнёс он куда-то в пространство; пространство как будто качнулось в ответ, даря шелест согласного смеха и тихую ласку. — Представь, что мы делали это всегда, ангел. — Думаю, я вовсе не был бы против, — он поцеловал Кроули куда-то в шею, и тот слабо дёрнулся и зашипел; тогда Азирафель повторил это снова и снова. Тот опустил голову и вновь поймал его губы своими, их ноги переплелись, а внутри мерно росла волна жара, который ни с чем нельзя было бы спутать (признаться, они оба испытывали его раньше — пусть поодиночке, но думая, можно сказать, об одном. Кто-то сверху глядел на них, изогнув бровь и пытаясь понять, сколько это продлится). — Ты мог бы меня соблазнить… где угодно. — Ну, я… я… пытался, — Азирафель чувствовал, как пальцы Кроули тонут в его волосах, и едва следил за этой мыслью, которую, кажется, хотели выговорить в поцелуе. — Я… поцеловал тебя, знаешь ли. Раньше. — Да, ты меня… — только всё рухнуло, лишь едва ангел очнулся и вспомнил ту сцену прощания. — О, Кроули, — он вздохнул, отстранился, коснулся его лица до невесомости осторожно и слабо. — Прости меня. — Бла-бла, тебе так жаль, ты не хотел… Хватит, ангел, — остановил Кроули, прижавшись лбом к его лбу. — Ты писал мне об этом с Небес, когда Мюриэль передала тебе наверх ноутбук под предлогом, что он для тебя вместо библиотеки, а все остальные пернатые просто не знали, что можно общаться друг с другом, печатая, а не звоня. Идиоты. Азирафель не удержался и фыркнул, хотя на душе было не так легко, чтобы смеяться вволю. Но Кроули поцеловал его в нос, в самый кончик, как будто заметил печаль и теперь отгонял. — Ты прислал мне то видео с танцем, и, ангел, клянусь, если я на тебя ещё злился, то больше не мог. Я смотрел его тысячу раз. Я пытался смириться с той мыслью, что ты в самом деле снял танец своих извинений на Небесах. — Что я ещё мог? — Азирафель пожал плечом. — Это самое меньшее, что я… — И ты повторил его, сойдя на Землю. Когда ты не мог отвязаться от лишних свидетелей… — Дорогой, не называй так Иисуса. — Он нам мешал! — Кроули возмутился, припомнив, как под проницательным взглядом не мог просто броситься к ангелу: вдруг это тотчас же передадут? — Я прощаю тебя, — ангел ласково его толкнул, призывая иначе говорить о Сыне Божьем, и оба согнулись, склонились вниз в беззвучном смехе. Теперь эта фраза уже не была полна горечи. — Я не… Неважно! Ты просто увидел меня выходящим из Бентли и стал танцевать, и тебя тогда видели… все! Ангел, ты не сказал мне ни слова, и мы вообще могли видеть друг друга лишь издалека, но ты… ты говорил со мной — так, что никто больше не мог узнать, так, что все посчитали тебя сумасшедшим. — О, Кроули… — но теперь это звучало иначе: растроганно, почти неверяще. — И ты держал меня за руку в те наши тайные встречи в беседке, — он поцеловал ангела. Снова. — И ты так наивно пытался отговорить меня в этом участвовать, — и ещё раз, — будто я хоть когда-то… И… в самом конце ты сказал это Иисусу с Адамом, когда те встретились: что даже свет не бывает сильнее любви, это… — Кроули выдохнул, не без труда находя ускользающие слова. — Это значило для меня всё. Ради… чего угодно, избавься от этой вины. Не один я тогда был несчастен. В глазах Азирафеля стояла какая-то невероятная нежность. — Ты знаешь, что я… я люблю тебя, — утвердил он, не спросил; Кроули закивал и погладил его по плечу, словно бы потерявшись в пространстве, но самое главное он наконец-то нашёл. — Люблю… тебя… ангел, тысячи лет, — он ответил, затем они снова сплелись в одно. — Ох… это дождь? Капли тихо звенели, танцуя на стёклах, и Кроули вдруг просиял — это было столь редким, что Азирафель вновь не мог отвести взгляда. — Ангел, идём! — тот стёк с его колен той же самой змеёй, что их и оплетала, и потянул за руку. Азирафель вряд ли сопротивлялся бы, поведи его Кроули сейчас хоть в Ад. Но они просто вышли из книжного, и тогда Кроули с той же стремительностью потащил его из-под навеса. — Куда ты?.. Щелчок пальцев сделал их совершенно невидимыми для людей. Кроули смотрел вверх, будто и в самом деле ища того, кто стал причиной дождю. Он молчал, и Азирафель не мог его потревожить. Он распахнул чёрные крылья, и белые раскрылись следом; Азирафель с Кроули поднялись вверх, оказавшись на крыше, откуда всегда простирался прекрасный вид, но почему-то они никогда раньше не были здесь. Они стояли вместе, смотря вдаль, их крылья укрыли их двухцветным коконом, и, возможно, тот факт, что они наконец-то признались друг другу, косвенным образом положительно отразился на мире, поскольку впервые за все времена ему не суждено было найти конец. Никто из них не знал об этом (ведь План был непостижим даже тогда, когда упразднён и недописан), но мир, несомненно, был вечен.