неисправность

      — Как вы относитесь к либерализму, Александр Петрович?       Вопрос, на самом деле, бредовый — Москва ведь ответ заранее знает, а Саша подвох чувствует так четко, что он, казалось бы, материален был.       У Миши кабинет просторный, со всеми удобствами: тут и диванчик небольшой, и огромная стенка, около которой Московский сейчас копошился, и стол раскидистый, на котором была куча всего ненужного. Саша все это рассматривает молча, словно про себя пытаясь подобрать правильный ответ на столь деликатный вопрос, на который правильно ответить, собственно говоря, нельзя. Невский в напряжении стучит пальцами по деревянному столу, стараясь не бросать на Мишу, уж слишком долго что-то ищущего в заваленном хламом шкафу, беглых взглядов — и словно бы перед собой видит эти сверкающие хитрецой алые глаза, к которым он до сих пор не привык.       Стеклянная дверка закрывается тихо, Саша старается не обращать внимания на шаги, приближающиеся медленно. В итоге, когда перегруженные мозги думать устают, а в тишине закрытой комнаты чужое дыхание становится почему-то очень громким, — нет, это просто Миша чересчур близко стоял, — Невский вздыхает, пожимая плечами, и говорит будничным тоном:       — Отношусь.       Взгляд на Москву все-таки поворачивает. Сталкивается с уже изученным прищуром, вопросительно вскинутой бровью и полуулбыкой-непонятно-чем-вообще. Говоря честно, лучше бы вообще не улыбался, и совсем хорошо было, если бы помолчал.       — Непорядок. Надо исправлять.       Александр только и успевает, что в удивлении приоткрыть рот.       Сашу резко укладывают спиной на стол — Миша рукой подвинул в сторону все документы, папки, стопки, сейчас его не очень-то интересовавшие. Интересовал его сейчас надсадно дышащий Ленинград, явно ошеломленный такой резкостью. Московский поцелуями терзает алеющие губы, прикусывает так, что Александр тихо постанывает в губы столице, в свою же очередь островатых зуб тоже не скрывая, словно этим поцелуем старались всю ту боль, которую друг другу причинили, передать. А руки не слушаются.       Миша едва ли не срывает пуговицы с сашиной рубашки, скидывая с него сначала легкое пальто прямо на пол, и рубашку следом, едва не сорвав с шеи дорогой сердцу кулон. Саша с застежками на его пиджаке возится куда дольше, но с ним Москва тоже не особо церемонится — небрежно расстегивает, кажется, пару петелек все же повредив. Он кусается немного больно, оставляя явственные багровые отметины на тонкой шее, пока Невский под ним тоже тянется, тоже хочет прикоснуться, поцеловать, как раньше, но Миша не дает, удерживая его за плечо — то ли вредничает, то ли в очередной раз свою власть доказывает даже в таком деликатном вопросе. Саше не нравится, но молчит.       Миша вылизывает чувствительные соски, губами ребра пересчитывает, зубами немного царапая нежную кожу, пока Невский извивается, притягивая к себе поближе, или, может, отстранить наоборот. Не думая, Москва стягивает брюки вместе с нижним бельем, роняя на пол, а свои только приспускает — ткань уже почти больно давила на каменный стояк. Саша с не такой мутной от возбуждения головой одумывается, чуть приподнимаясь, чтобы дотянуться до тумбочки в надежде найти там вазелин или хотя бы масло. Но Миша останавливает его, выуживая заранее, видимо, заготовленную баночку из кармана.       Готовился, гад.       Размазывает обильно холодную жидкость вокруг сжатого ануса даже не разогревая, вырывая у Саши из груди томное мычание. Подумать только: абсолютно нагой, абсолютно растрепанный, он лежит сейчас на столе, в рабочем кабинете, не зная даже, закрыта ли дверь и есть ли кто поблизости. Но лишние мысли отгоняет Московский, толкнувшийся в жар узкого тела сразу двумя пальцами. Невский взвизгивает от легкой тянущей боли, а Миша, выждав минуту, начинает двигаться, растягивая немного грубо, в стороны разводя чувствительные стенки, каждый раз норовящие сжать его пальцы изнутри. Свободной рукой он слегка шлепает Александра по бедру, призывая расслабиться, но тот никаких мер не принимает, продолжая лежать, предпринимать попытки самостоятельно коснуться, поцеловать, взять себе хоть немного инициативы — но Миша руки каждый раз отводит, если не бьет слегка.       Растрахивая пока что только пальцами нежный зад, он темп берет какой-то слишком быстрый, сам того не замечая попадая по простате уже машинально, массируя ее так, что Невский неконтролируемо дрожит, громко стонет, невнятно что-то бубнит, прося прекратить. Миша вводит третий, раскрывает внутри и убедившись, что достаточно, с пошлым хлюпом вынимает их, перехватывая свой член, обильно истекающий смазкой; проводит несколько раз вверх-вниз, размазывая ее, но сразу не входит. Московский о пульсирующий анал трется, словно бы примеряясь, до тех пор, пока Саша не выстанывает сдавленное «войди ты уже», и одним движением оказывается внутри, упиваясь тем, как плотно его облегают упругие мышцы. Ленинград выгибает от долгожданного чувства заполненности, которого он, однако, давно не ощущал; он дрожит, плачет и стонет чересчур громко, но Миша даже не особо боится, если кто-то зайдет — да и кто, собственно, посмеет? С непривычки или от переизбытка удовольствия во время растяжки, Невский кончает себе на живот, всем телом содрогаясь, и Москва удивленно ухмыляется.       — Быстро ты.       Он над Сашей нависает, толкаясь до конца почти сразу, но плавно, ловя губами все его ахи, вздохи, вскрики. И темп набирает сразу — такой же грубый, резкий, быстрый. Мокрые шлепки кожи о кожу вторят хриплым стонам разморенного Александра и рваному дыханию Михаила, вцепившегося в бедра так, что там синяки, наверное, останутся. Он не церемонится, берясь за дело со всей основательностью: закинув чужие ноги к себе на плечи, вдалбливался по самое основание в растраханный анус, то полностью заполняя, то почти до конца выходя. Миша даже играется: войдет полностью, задержится ненадолго, а потом резко покинет изможденное тело, и так по нескольку раз.       Саша стонет досадливо, когда руки, неконтролируемо старающиеся притянуть к себе, чтобы поцеловать хотя бы не так напористо, перехватывают. Но у Московского, кажется, на уме свое — он и целуется даже «по-советски», на удивление не жалея сил, чтобы Невского в скрипящий от такой нагрузки стол втрахать. А Саша даже не понимает особо, против он или нет — вроде хочется, а вроде и колется.       И сколько такое зверство продолжается тоже не знает — в себя приходит лишь тогда, когда внутри начинает чувствоваться ощутимая пульсация напряженного органа. Миша не останавливается, продолжает делать рваные толчки, запрокидывая голову назад и жмурясь, и не прекращает даже с наступлением разрядки. Часть семени все-таки попадает внутрь, заставляя Сашу поморщиться, но член выскальзывает из горячего нутра, пачкая еще и низ живота вдобавок. Вздрогнув в последний раз, Невский кончает снова.       Московский дышит тяжело, пытаясь отдышаться, и нависает над Александром, вальяжно раскинувшимся на письменном столе. Саша сквозь мутную пелену на глазах видит, как любовник улыбается.       — Что скажете теперь?       Миша проводит рукой по плоскому животу, то ли смахивая, то ли наоборот размазывая сгустки спермы на нем. И Саше даже любезно подняться помогает, отвернувшись, чтобы нашарить где-то поблизости салфетки, пока Ленинград, немного переведя дух, абсолютно честно выдыхает:       — Пиздец.