Тигриный хвост обвивает стебель гиацинта

Буланая, задыхающаяся от угрожающего подпалить всё сущее солнцепёка, лошадка, шумно фыркая и мотая густой спутанной гривой, грузно осела на землю, приминая копытами развевающийся на ветру сухой ковыль. Притомившаяся от непослушания личного и лучшего ездового животного наездница, сидящая у самого крупа, надавила носком сапога на свисающее с ремешка стремено, стеганув животное по мясистому боку, но та лишь с угрозой раздула ноздри, распаляясь и тучно пыхтя. Любое, пускай и насильственное сопротивление поленившейся буланке, отбирало ценные минуты оставшегося до первых закатных лучей времени и не приносило никаких существенных плодов, потому кочевница, резко и по-собственнически обхватив талию разместившейся впереди спутницы за кожаный кушак, соскользнула с улёгшегося животного на устеленную грязновато-жёлтым ковром степной растительности почву, стаскивая девушку за собой и ловя в крепкие, сдавливающие рёбра объятия. — Дохлячкой она накличена, хотя отец жеребец борзый, что ого-го, мать её нерадивую за собой увёл да произвёл на свет кобылку. Силой не уступает тарпану, как и положено — мне ли не знать, какой она выдержки, — а вот характером не удалась, вот и ведёт себя так, словно совсем хилая. Батору, приложив пятерню к вздымающейся холке, огладила животное вдоль по спине и, кротко похлопывая шкуру увесистой рукой, будто бы извинилась за потешания учтивым поклоном головы перед верной скакуншей, пока на устах расцветала редкая, подобная лиловым гиацинтам, скрывающим ядовитые луковицы под внешней красотой, улыбка, узримая лишь немногими, в том числе и её спутницей — Сон Нян, прилежной императорской наложницей, спустя многие годы не сбросившей путы охватившей её ожесточившееся сердце мести: за слёзы, пролитые над телом умирающей матери, загородившей родную кровь от стрелы не знающего милосердия генерала и оставленной гнить под проливным дождем на съедение опарышам. За отца, лишившегося и сей низменной для мужчины высшего сословия возможности вместе со зрением и ясными глазами и узнавшему свою дочь лишь по дрожащему от обиды и злости голосу. За себя, позабывшую собственное "я", тратя юность и девичью красоту на притворство мальчишкой, чтобы просто-напросто выжить. Этот мир оказался слишком жесток для женщин, потому заплаканному ребёнку, оборванцу и сироте с трущоб, пришлось стать шакалом, по сей день расчищая свой путь к вершинам поднебесной мечом и умом, кровью и отзывающейся в пояснице болью от борьбы в постели, приносящей блаженство одному только Тогон-Тэмуру, так долго и безуспешно пытающемуся завоевать расположение любимой женщины. — Одной нести двойную ношу — как вождю с гладким пахом уродиться, скрывая грудь под тесьмой бугая. Нян Ин, стянув волосы в высокий конский хвост, пальцами, понежневшими от кремов и тёплых вод в купальнях, обхватила нижнее плечо лука, что покоилось в походной суме, аккуратными ногтями задевая тетиву и прислушиваясь к знакомому свистящему звуку, дрожащему в воздухе и напоминающему пение цикад тихими юаньскими ночами. Осознание того, что смертоносное оружие само ложится в руки, помнящие правильное положение во сгибе локтей и трение оперения стрелы о кожу — вызывало мелкую дрожь, порхающую во стане от копчика до затылка. Вздрагивать пришлось ещё не раз: Батору, навалившись сверху, придавила девушку к земле, обхватывая и намертво стискивая напрягшиеся мышцы ладонями, от чего наложнице пришлось опереться костяшками одной руки о рыхлую поверхность, второй продолжая неустанно держать при себе лук. Вождю тюрков не до ребячеств, если что подобное и случалось, то означало только одно — жертва под прицелом, а хищник в засаде. — Видишь, вот там, вдалеке, мечется корсак. Если бы не собственная охота, он бы давно учуял наш запах. Шанс у тебя только один, и стрела одна. Шерстяной воротник, обволакивающий плечи кочевницы поверх архалука, защекотал шею Сон Нян, приятно покалывая кожу, пока изящные пальцы умело скользили по предплечью, замирая на кисти, незаметно и лихо вкладывая в ладонь девушки древко стрелы и помогая натянуть звенящую тетиву до предела. — Одной рукой толкай вперёд гору, а другой — тяни тигра за хвост. Нян Ин наизусть знала наставление, благодаря которому Тогон-Тэмур когда-то и научился стрелять в центры мишеней, руководствуясь подсказками своей будущей, самой боевой и своевольной наложницы, проводящей благоговейные часы вовсе не в его объятиях. Вжимаемая в грудь атаманши, подставлюящей во всеувидение степных зверьков и притаившихся — в домыслах тюрчанки — юаньских воинов незащищённую спину, прикрываемую редкой полосой из вытянутых стеблей пахучего чабреца, девушка, склонив голову набок, испытующим прищуром рассматривала выразительные восточные черты смуглого лица Батору, чьи очи походили на орлиные, столь зоркими и насыщенно подведёнными аспидным углём они были, несмотря на опадавшую на расслабленный лоб чёлку, погружающую лик в непроглядную тень, словно пушок из перьев, под которыми тянулась обтягивающая виски тесёмка с кварцевыми бусинами. Жёсткие волоски на лисьей шубке отливали золотыми наконечниками, с которых стекали медовые потоки, лоснящиеся на гибком и ловком зверином туловище, что склонилось над тушкой длиннохвостого тушканчика, клыкастой мордой разрывая плоть и вгрызаясь в сырое мясо. Сон Нян покрепче стянула ворсистое оперение между пальцев, прильнув сжатой ладонью к щеке и взяв животное под прицел. Выдвинутый назад локоть интуитивно взмыл вверх; нутро полыхнуло диковинным чувством возбуждения. Чужие напористые руки качнули наложницу вперёд, и та отпустила стрелу, в тот же момент рассёкшую напоенный запахами трав воздух, достигнув тельце корсака в считанных ли. Батору, заулюлюкав, резвым сайгаком рванулась вперёд, нагинаясь над помирающим животным и прерывая мучения одним добросовестным надрезом на тонкой шее остроконечным лезвием, хранящимся за тугим поясом, не забывая выдернуть стрелу из сочащейся плоти. Вернувшись обратно, кочевница перекинула меховую тушу через лошадиную хребтину, удерживая всполошившуюся от ударившего в ноздри запаха крови буланку за кожевые уздцы, похлопывая по ганашу. — А ты, я смотрю, хватку не потеряла, императорская наложница, — тюрчанка, оперевшись лопатками о лошадиный бок в темных "яблоках", рукавом потемневшего архалука смывала алые сгустки, собравшиеся на бронебойном наконечнике, самодовольно ухмыляясь себе под нос. Нян Ин, укладывая лук в суму, обошла успокоившуюся буланку с противоположной стороны и смяла поводья в руке, проворно сунув сапог в стремя, перекидывая ногу через седло поближе к крупу и легко залезая наверх, выравниваясь в благородной осанке, на этот раз посматривая на кочевницу с незаметной улыбкой на краешках сомкнутых рубиновых губ. Чуть нагнувшись и выудив древко из сомкнутых пальцев Батору, наложница вытерла остатки животной крови, пачкая чистые одежды и возвращая стрелу обратно в колчан, так и не услышав застывший в горле спутницы немой вопрос вперемешку с наигранным удивлением, отразившимся в поднятых кверху глазах: "Разве тебя, такую разукрашенную, во дворец пустят?" — Сдерут шубу золотистую с убиенного мной корсака, в ней и выйдешь замуж за генерала Ван Ю, по всем тюркским традициям, — Сон Нян выждала многозначительную паузу, позволяя стоящей снизу тюрчанке обдумать сие слова. Та сразу поменялась в лице: брови сгустились, как роковые тучи над безбурной водной гладью у буддийского храма, ладони её сжались в кулаки, — Вспоминать меня не оставишь, Ён Би Су? Тюрчанка, спустя долгое время, вновь услышала родное имя, что дал ей отец при рождении, до самой смерти не подозревая, что именно дочери придётся возложить на свои плечи ответственность за племя тюркских кочевников, прикрываясь свирепой мужской личностью — Батору, вождём, не щадящим ни живых, ни мертвых, нося на лице тяжёлую маску и в совершенстве орудуя клинком. Задело ли, утешило? Сама она понять не могла и не хотела: времени оставалось слишком уж мало, чтобы тратить его на пустые разговоры о предначертанном обеим девушкам будущем, слова о котором вылетали и сразу же растворялись в удушающем накале между ними двумя. Схватившись за переднюю луку седла, Би Су одним махом запрыгнула на чуть не вставшее на дыбы от наглости вождя ездовое животное, садясь спиной к лошадиному затылку и вставляя носки в устойчивые металлические стремена, подстёгивая голенищами по вздыбленным бокам и подгоняя буланку громким удалым "но-но!", пока та не заскакала во всю прыть по открытой степной равнине, цокая копытами. Не ожидавшая подобной выходки от любого опытного наездника, не говоря уже о вожде тюрков, Нян Ин отчаянно вцепилась ногтями в седло, но последних усилий её по сей день не сломленной воли хватило лишь на то, чтобы упасть в распростёртые объятия кочевницы, даже в таком положении умудрившейся сохранить образцовую осанку, принимая и прижимая к груди обмякший женский стан. И снова, с той же напористостью обхватив девушку за кушак, утонченными пальцами второй руки Би Су приподняла её личико за подбородок, приникая устами к мягким нитевидным губам, сливаясь в настырном поцелуе, пока образцовая императорская наложница развязывала узелок налобной тесёмки, наматывая длинный шнурок вокруг пястей и тем присваивая себе уже навсегда, на память. Рассветы сменяют закаты, дни — ночи, шакал воссядет на императорском троне, вкладывая нежные ладони в холеные длани Тогон-Тэмура, а народ империи Юань вознесёт имя императрицы Ки Нян Ин до равнодушных небес, под которыми окончит свой земной путь вождь тюрков, погибнув от града губительных стрел на руках у Ван Ю, восжелавшего вновь полюбить.