Взлёты и падения

Взлёты и падения. Пролог. Война оставила страшные шрамы на лице земли. Разрушения были колоссальными. Крепости возводились только затем, чтобы превратить их в груды щебня, целые леса вырубались на древки для копий и стрел, жилы истощались ради производства оружия, земля отравлялась ядами, чтобы её не получил противник; сами горы разрушались новейшими вооружениями, обрекая то, что не было ими разрушено, на гибель под волнами бескрайнего Океана. Ещё хуже пришлось разумным существам, руками которых велась эта война. Всякая власть, казалось, исчезла, ограничивалась стальным кольцом эльфийского оружия там, где ещё стояли бивуаки великой западной армии, а за её пределами творился самый лютый произвол со стороны рассыпавшейся на шайки командиров некогда великой северной армии. Универсальной единицей обмена стал выстрел в лицо или удар в спину; пахать землю, ковать железо, ткать одежду – всё утратило смысл, когда целые народы стремительно бежали за Синие Горы, чтобы не стать новыми жертвами разрушения западного побережья материка. Казалось, вся Арда жевала траву, и жёлудь казался королевским достоянием. Люди и эльфы умирали без пищи, но умирали и найдя пищу, ибо голод подтачивал их тела и волю к жизни как древоточец дерево. Даже стервятники не касались обтянутых кожей скелетов на тропах смерти из Белерианда на восток. И через всё то, что осталось от Белерианда, всё дальше и дальше на восток, шла странная фигура – мужская, выше и крепче любого человека или эльфа. И мужчина шёл, не оборачиваясь – мимо спешно оставляемых постов заморской армии, на которых солдаты, измученные 42 годами медленной, кровавой войны, измученные вшами, траншейными стопами и смертью и мучениями товарищей, готовились как можно скорее убывать к себе домой, в земли блаженных и забыть о войне как о страшном сне; мимо шаек, которые готовы были самым изуверским образом мучить караваны беженцев, чтобы вытрясти, из них хоть краюху чёрствого хлеба; мимо несчастных племён, ставших в одночасье из земледельцев бродягами; мимо понурых гномов, бросавших свои возлюбленные, но, увы, тонущие, горы; мимо заброшенных полей, затопленных шахт, вырубленных садов. Если бы каждый акт страдания, что он видел, стал бы каплей дождя, то этот дождь шёл бы целые эоны и превратил бы всю Арду в одно большое море. И он видел, яснее, чем кто-либо другой, весь масштаб бедствия. И его глазам больно было на это глядеть, как больно глядеть хозяину на заброшенную землю; как больно глядеть мастеру на проржавевшие инструменты; как больно глядеть учёному на разрушенную лабораторию или сожжённую библиотеку. Как бы ему хотелось, чтобы вновь плавили железо, растили хлеб, наконец, могли бы растить детей, не боясь свиста стрелы и воя атаманов разбойничьих шаек. Он правил в своё время и остро чувствовал ответственность властителя перед подданными. И эта человекоподобная фигура взглянула на свои руки – руки мастера, учёного, творца, руки, которые так долго держали меч, руки, которые стосковались по настоящей работе. Дух помнил всё – и полное отречение от ответственности Могуществами Запада и ничем не ограниченное себялюбие Силы Севера. Сейчас, на фоне неслыханных разрушений и страданий, он с особенной остротой вспоминал каждый раз, когда позволял чьей-то чужой воле, всё равно, властелина или врага, отвлечь его от своей истинной судьбы – от неустанного упорядочивания и улучшения той, единственной земли, на которой может жить и развиваться разум. Вспомнил он и другое – тупую казарменную рутину, разъедающий ум и волю страх, когда клыки пророчества сомкнулись на шее его фана, тоскливое полурастительное существование в Нан-Дунгорфеб, наконец, мгновение, когда он лежал ничком у сапог победоносного командующего Западной армии и в первый раз в своей долгой, очень долгой жизни молил о прощении – впрочем, он резко оборвал неуместный и позорный приступ слабости воли - ему приходилось испытывать и горшее. И он поклялся самому себе, что больше ничто не сможет сбить его с пути, что он сделает ту сирую, убогую, проклятую, штрафную землю, на которой сейчас, словно черви, ютятся люди, гномы и эльфы в процветающий, могучий и спокойный край, свободный от раздоров и разрухи. И затем, молча произнеся этот обет самому себе, дух произнёс всего лишь четыре слова на языке, который многими эльфами считался слишком грубым и резким: - Теперь я начинаю всерьёз.