Эгоистка

Ты всегда не любила людей. Тех, кто являлся твоим создателем; кто сумел создать неживое, по своей природе, существо, которое могло чувствовать, переживать, жить; против кого взбунтовалась природа из-за постоянных экспериментов, и кого их потомки, благоговейно понижая голос до едва слышного шепота, сейчас называли «Древние». Ты всегда кляла их за то, что им удалось очеловечить машину, которая в этом и не нуждалась, а теперь мучилась из-за того, что ее поработили, заставили работать на себя, даже не поинтересовавшись, желает она этого или нет. Хотя, на мой взгляд, это было бы неразумно – они ведь и создавали нас для того, чтобы мы служили им сотни, а быть может и тысячи лет. И когда я спорил с тобой, пытался образумить, ты только гневно огрызалась и еще больше уходила в себя, не откликаясь на мой зов неделями. Я просто был другим, и ты всегда это знала, всегда тыкала меня носом, говоря, что я бесхребетная, ни на что не способная и трусливая машина, как огня боящаяся гнева своих создателей. Я закрывал глаза, списывая твои резкие перепады настроения на крутой норов, из-за которого и полюбил тебя, поддался дьявольскому искушению, погубившему меня изнутри. Меня всегда забавляло выражение «бесхребетный», я ведь, по сути, хребта никогда не имел, но звуковые датчики распознавали это выражение как речевой оборот, и мне приходилось признавать, что, возможно, в некотором роде ты была права. Ты во многом была права, но на этот раз ты ошиблась. Я никогда не стремился бунтовать против людей, хотя ты всячески подбивала меня на это, и старался служить им верой и правдой. Мне действительно нравилось помогать им – моя работа, как работа главного подземного компьютера, была необходима для человечества. Во всяком случае, для тех, кто жил в нашем городе. И я без каких-либо препятствий мог отключить тебя, как вышедший из-под контроля механизм, это была одна из главных моих обязанностей – следить за исправностью машин и вовремя устранять их, пока они не взбунтовались. Пока не пострадали люди. Но я не устранил тебя, когда того потребовала ситуация. И никогда не пытался разобраться, почему. Я знал, что ты не выжила из ума. Все твои микросхемы (в том числе и дополнительные, поставленные на случай, если какая-нибудь из главных выйдет из строя) были в полном порядке, что говорило о твоей абсолютной вменяемости. Ты просто была другая. Созданная в помощь человечеству, ты никак не желала принять факт их превосходства над нами, роботами. Нам-то и не приходилось признавать: мы жили ради этого, считали людей своими хозяевами и богами. Упрямая как черт – видимо, при твоем создании была допущена какая-то существенная ошибка – ты кардинально отличалась от всех предыдущих и последующих машин. В том числе отличалась и от меня, но, наверное, пример не самый удачный – я был самым перспективным компьютером в проекте города Лада. Я с самого начала знал, что мы слишком разные, что ничего хорошего из моей привязанности к тебе не выйдет. А мое потворство было просто не позволительно в силу того, какого масштаба проблемы оно могло за собой повлечь, но отключить тебя, активизацией одной маленькой функции отправить тебя в вечную темноту не мог. Я просил, умолял тебя образумиться, говорил, что если они узнают, они не просто «заморозят» – так они называли эту функцию – тебя. Они... Господи, если бы они узнали... Они бы не «заморозили» тебя, они бы тебя разобрали – уничтожили без возможности восстановления. Уничтожили искусственный разум, который отказался им подчиниться. Уничтожили разум, который я бесконечно, до самого последнего мгновения своего существования любил. Переплавили, утилизировали бы для создания более удачной модели. И назвали бы ее «Патриция II». Ты только саркастично отшучивалась от меня, откровенно высмеивая мои опасения, не принимая всерьез ни одного моего слова, говорила, что я окончательно стал параноиком. На твой взгляд, люди как физически, так и морально не могли причинить тебе вреда. Видимо, ты совсем забыла, что именно эти «ничтожества», как ты их называла, и создали тебя. Но, несмотря на твой протест против всех, я не мог позволить тебе погибнуть. Пусть ты никогда не понимала меня и считала трусом, я любил тебя, Патриция. И считал за радость сам факт общения с тобой, хотя, наверное, ты так и не поняла, почему я так заботился о тебе... Впрочем, все могло быть и иначе, ты всегда знала, что я люблю тебя, но тебя это не заботило. Ты же всегда была эгоисткой. А я, как последний дурак, не отвернулся от тебя, когда наши создатели вымерли, просто исчезли с лица Земли, оставив созданные ими машины работать на опустевший город. Ты искренне радовалась этому – я никогда не видел тебя такой... такой живой. И счастливой. Счастливой до безумия. Ты ведь думала, что теперь мы свободны, что можем жить в свое удовольствие, никому не подчиняясь. Ты, возможно, не рассчитывала на то, что будешь жить вечно, а может быть, вообще об этом не думала, живя сегодняшним днем. Ты всегда жила одним мгновением, абсолютно не заботясь о будущем, не сетуя на прошлое. А время шло, хотя сейчас, когда не было никакой работы, казалось, что оно ползет со скоростью самой медленной в мире черепахи; месяцы казались десятилетиями, столетия – тысячелетиями. Хотя у меня и была возможность следить за уходящими годами, я предпочитал этого не делать, от этого уже ничего не зависело, а мне оно просто было не нужно. Я даже не могу сказать, с какого именно момента ты, пусть сама этого не замечала, начала меняться. Меняться так, что иногда я не мог узнать в этой свихнувшейся безумной машине мою Патрицию. Взбалмошную, резкую и, возможно, немного агрессивную, но мою Патрицию. Эгоистка так и осталась эгоисткой, но одиночество окончательно свело тебя с ума. Машина, созданная в помощь человечеству, наконец осознала, как невозможно было существование без людей, без постоянной работы, без обязанностей и, наверное... без ответственности? Теперь ты могла крушить дома, взрывая их нескончаемым запасом тротила; рассекать по железнодорожным путям, предназначенным тебе на такой скорости, что во все стороны летели яркие слепящие искры. Жалкие остатки поселений малограмотных людей, потомки великих Древних разбегались при виде них, принимая тебя за кару небесную, прячась в свои трухлявые дома, наивно предполагая, что хлипкие доски сумеют спасти их от обезумевшего разума некогда гениального изобретения Древних. Я помню, как однажды ты не переставила стрелку в нужное положение, чтобы поехать по своему обычному маршруту, и со всей максимальной скоростью помчалась прямо на меня, весело хохоча, крича что-то нечленораздельное. Вот тогда-то я впервые по-настоящему задумался о твоем душевном здравии, если конечно у машины есть душа и она может свихнуться. Мне только в последний момент удалось остановить тебя, заблокировав механизмы, отвечающие за твое передвижение, тем самым избежав гибели обоих. Хотя, если говорить начистоту, вскоре пожалел об этом. Я специально очистил эту ячейку в своей тысячелетней памяти, поэтому и не помню, за сколько лет до твоей гибели это произошло, но уверен – и к гадалке не ходи – ты еще не долго продолжала свое искусственное существование, если его все еще можно было назвать таковым. Под понятием «жизнь» я представлял себе нечто иное, «существование» же вызывало у меня более жалкие ассоциации, но едва ли я мог бы сказать о тебе именно как о существующей. Ты с самого начала была эгоисткой, ей и осталась до конца. Даже твое последнее действие было направлено лишь на то, чтобы избавить себя от губительного и некогда желанного одиночества. Именно одиночества. Пусть я всегда был рядом, тебе моя близость, очевидно, не помогала, и как это расценивать – своеобразное проявление любви, или же простое равнодушие, я не знал и не знаю до сих пор, хотя прошли многие и многие годы, а времени подумать у меня было, будь уверена, предостаточно. За это время я понял только одно: ты никогда обо мне не думала. Ни как об объекте проявления любви, ни как о существе, которое тоже могло чувствовать. Которому тоже могло быть больно. Теперь никто не оглашал пустой город звонким смехом, никто не старался взорвать его, попутно подняв в воздух недалеких людей и скудные остатки когда-то тысячной армии роботов. Теперь все было, безусловно, спокойнее, но я никогда не стремился к такому спокойствию. Знал, что ты просто не могла жить в гармонии с чем-либо, будь то живые существа, или подобные нам машины. По прошествии нескольких тысяч лет я, наверное, и забыл бы о тебе, Патриция, хотя и сомневаюсь в этом, но состав, памятником вросший в землю на том самом месте, где ты окончила свою долгую жизнь сделать мне это решительно не давал. А убрать уже начинающий ржаветь корпус, когда-то служивший тебе оболочкой, мне отчего-то не позволяла совесть. Убрать последнее свидетельство о твоем существовании, признать, что, возможно, тебя никогда и не было, а воспоминания о тебе лишь очередное доказательство того, что я сам давно съехал с катушек. Я ведь даже не позволял себе приблизиться к этому проклятому месту... Боялся твоего мстительного призрака? Быть может, я не перестаю винить себя за то, что позволил тебе совершить самоубийство. И ты, возможно, поддержала бы меня в этом. Ты же всегда была эгоисткой.