Вкус бакты

Боба успел забыть, какой у бакты запах. Сладковато-тошнотворный, он бьет в нос, едва крышка камеры — пока еще пустой — плавно отъезжает вверх. — Ну и дрянь, — Феннек Шанд зажимает нос рукой. — Привыкай, — флегматично отвечает наемник, развязывая халат и оставаясь в одних плавках. — Тебе тут тоже было бы неплохо отлежаться. Его кожа, выжженная сперва желудочным соком сарлакка, а после — беспощадным солнцем Татуина, превратилась в посеревший пергамент. Сплошной взбугренный рубец, не оставивший даже шевелюры. Бакта-камера, в которую он забирается, кажется неприятно тесной: не сравнить с полноразмерными вертикальными цилиндрами от пола до потолка, с которыми Боба сталкивался раньше. Казалось, переносная версия не очень-то рассчитана на массивного охотника за головами — и это Боба еще не в лучшей своей форме. Годы, проведенные на диете из хубба тыкв и высушенного мяса банты, заставят похудеть кого угодно. — Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь в замкнутых пространствах, — ухмыляется Шанд, подавая работодателю дыхательную трубку. — Хорошая шутка, — замечает он и хватает трубку зубами. Боба уже смирился, что чрево сарлакка, в которое он угодил, останется одной из главных тем для разговоров до конца его жизни. — Я поставлю на полчаса для начала, — предупреждает женщина. — Если не сможешь столько выдержать, по правую руку есть кнопка экстренного открытия. Охотник за головами поднимает большой палец в соглашающемся жесте. Он слышит писк дисплея, когда Шанд выставляет заданные параметры, и крышка с легким гулом опускается на место. Боба видит сквозь стекло залитую ярким солнцем комнату, тонкую фигуру удаляющейся Феннек, и с глубоким вдохом зажмуривается, когда в камеру начинает поступать жидкость. Вязкая бакта быстро достигает лица, и как бы плотно наемник ни обхватывал губами трубку, непривычная сладость заливает рот, вызывая плохо контролируемые рвотные позывы. Боба сосредотачивается на дыхании. Глоток кислорода через рот, задержать его в легких на несколько мгновений, медленно выдохнуть через нос. К моменту, когда бакта достигает максимального уровня, надежно укрыв наемника с головой и отрезав его от любых внешних звуков, он уже привыкает и к мерзкому вкусу, и к вязкости, баюкающей изможденное тело. Он слышал о чудодейственных свойствах бакты, которые ей приписывали обоснованно и нет: якобы, вдобавок к физической регенерации, она стимулирует еще и ментальную; мол, именно поэтому бакта-камеры так любят джедаи и ситхи. Боба в это, конечно, не верил. А может, ему было просто неприятно думать обо всех этих байках про Силу и джедайских штучках. Впрочем, делать в камере оказалось действительно нечего, кроме как размеренно дышать: заскучавший разум принялся сам собой блуждать и подкидывать яркие образы. Бакта отключила от физических ощущений и погрузила в состояние, близкое к дреме. Впервые за долгое время Боба не чувствует стягивающей боли по всему телу. 　　　• • • Перед мысленным взором всплывает собственное лицо — юное, спокойное, без единого шрама. Ничем не запоминающееся; эдакий чистый лист, в глазах которого мало осмысленности. Их было много, этих лиц. Десятки, сотни. И все они неотрывно смотрели на Бобу. Отец никогда не скрывал, что Боба — один из клонов, заказанных для Республики. Да и невозможно это было скрыть на Камино; рано или поздно мальчик о них узнал бы сам, натолкнувшись на бесконечные бакта-камеры, где в стенах закрытого надводного города выращивались его генетические братья. Но все они, утверждал отец, другие, лишь послушные пустые оболочки; только один может носить мандалорскую броню и считаться полноправным сыном знаменитого Джанго Фетта. Однако Боба видит эти лица, и его снова передергивает. Последняя, самая юная партия как две капли воды была похожа на него. Первая партия — как две капли воды похожа на отца. Тогда Боба еще не знал всей правды. Он дергается, сбивает дыхание, и пузыри воздуха вырываются изо рта, разбиваясь о стеклянную крышку. Вместе с ними разбиваются и образы тысячной армии, в которой каждое лицо — его. По языку растекается мерзкая бакта. …После Камино на Джеонозисе было непривычно жарко. Горячий воздух проникал под шлем, сухое нёбо неприятно горчило. Потребовалось время, чтобы сквозь узкий визор шлема сориентироваться, что он оказался на арене: вокруг с характерным звуком разрезали воздух световые мечи, лапы существ взрывали песок, стреляли несмолкающей очередью дроиды. В голове у наемника звенело, как если бы его хорошенько приложило о землю. Дезориентированный, Фетт поднялся сперва на четвереньки, потом заставил себя вскочить в полный рост. Краем глаза он заметил свое детское лицо, рот раскрыт в немом крике, палец указывает ему за спину. Зрители-джеозы слились в единый рой, еще не понявший, что казнь пошла не по плану; они так же одинаковы, как одинаковы клоны под белыми солдатскими шлемами. Он обернулся, выставив бластерный пистолет: фиолетовый, однозначно джедайский меч неудержимо несся на него, отбивая выстрелы. Будто со стороны, Фетт видит, как всполох меча ослепительно мелькает перед самым лицом — и следующим взмахом входит между шлемом и пластиной мандалорской брони, срезая наемнику голову. Никакого усилия; так нож входит в теплое масло. В последние несколько мгновений Боба успевает увидеть, с кем бился. У противника — его лицо. На трибунах вместо джеозов — его копии. Кругом не осталось никаких иных лиц, кроме его собственных. 　　　• • • …Боба задыхается. Пелена голубоватой бакты, слепив веки, не дает различить, где он: наемник пытается сесть, но только утыкается лбом в стекло, ощупывает его ладонями, вслепую бьет кулаком. Перед глазами все еще мелькает свое детское лицо — десятилетний Боба аккуратно поднимает отрубленную голову себя-сорокалетнего. На этот раз в мальчике не бурлит ненависть. В нем разверзнута пустота побольше, чем разинутая пасть сарлакка, и такая же разъедающая. — Фетт! И что ты творишь? Уровень бакты начинает резко спадать, и крышка наконец-то поднимается, выпуская из плена. На секунду наемнику кажется, что и сейчас над ним склонилась одна из копий. Он выныривает резко, закашливаясь до хрипоты и пытаясь отплеваться от тошнотворно-сладкой жидкости, которой успел наглотаться. Боба возвращается в реальность: над ним — ничего не понимающая Феннек Шанд, вокруг — сухой, раскаленный воздух не Джеонозиса, а Татуина. — Для кого тут экстренное открытие? — Шанд сует ему сухое полотенце. — Не нащупал, — огрызается Фетт, досуха вытирая лицо, обожженное настолько, что даже если бы он всю кожу с себя содрал — едва ли что-то почувствовал бы. Он кидает полотенце обратно Феннек. — Хватит на сегодня, — объявляет Боба. — Да уж по тебе видно, — со скепсисом отзывается наемница, но больше ничего не комментирует, и Боба ей за это благодарен. Херова бакта, думает он и украдкой ощупывает шею. С отражения в стекле на него смотрит вытянутое лицо Джанго Фетта, такое, каким оно запомнилось, когда Боба, будучи ребенком, в последний раз стянул с его головы шлем на арене Джеонозиса.