acquiescence

Слишком много людей думает о защите вместо того, чтобы думать о возможности. Кажется, они больше боятся жизни, чем смерти. – Бенджамин Франклин

— Вы не умерли, — тяжёлая обречённость напополам с обидой мажут по сухим губам горячим языком, вытолкнувшим упрек наружу, прочь из головы и из горла, куда-то в чистый горный воздух. — Вы меня не съели, — в голосе Айвса звучит отголосок собственной обиды, смешанной с чем-то тёплым, словно меховое одеяло, каким укрывался капитан, прячась от кошмаров, и почти интимным. Никакой злости.       Джон хочет закрыть уши, чтобы не слышать улыбки в чужом голосе, но вместо этого подходит ближе, становясь плечом к плечу. За воротами форта, на границе с лесом, расстилается сизый туман. Бойд вдыхает что-то звенящее, застывшее между ними в прозрачном воздухе, полной грудью, пытаясь смириться с жизнью, и невольно облизывает губы. Металлический запах потревоженной языком крови ударяет в нос. Айвс поворачивает голову — Джон видит это краем глаза, но остаётся неподвижным. Кажется, ему нужно бежать. Ведь так поступают одичавшие животные? Скрываются в лесу. Бешеные животные, напротив, бегут из чащи, ища человека своими безумными темными глазами и клыкастыми пастями, полными капающей слюны, распространяя заразу. — Нам не обязательно уходить, — Айвс словно читает его мысли, становясь перед Бойдом и закрывая ему вид на зеленеющую из-под снега опушку. Скоро весна. — Мы можем остаться здесь.       Темные, почти черные глаза пытаются разглядеть хоть что-то в прозрачно-голубых, словно талая вода, стекающая с гор. Джону и самому интересно, что можно в них найти. Ноющее чувство голода, скручивающего внутренности до рези, притупилось, но это временно. Через какое-то время отчаянный, злой — нечеловеческий — голод снова настигнет и его, и его спутника. Разве могут монстры просто существовать? Разве это естественно? Может ли Бог это позволить? «Он уже позволил», — думает Бойд, ощущая растерянность и сметение, отчаяние и трусливую радость. — Или мы можем уйти. Вместе, — Айвс берет его руки, перепачканные их кровью, в свои, и делает шаг вперёд, щекоча волосами щеку капитана.       Джон поворачивает голову и тычется носом в чужой висок, измазанный кровью. Губы легко прикасаются к коже — это ошибка — и от кислого запаха во рту скапливается слюна. Глаза застилает туман, совсем как тот, что укрывает землю пуховым одеялом за воротами форта Спенсер. Это ошибка. Это не может быть правдой, не может быть жизнью. Это ее искаженное отражение в разбитом зеркале, запачканном бурыми отпечатками. Вот только чьи они: его, полковника или их общие?       Бойду страшно остаться одному — вернуться к жизни после того, как решился умереть кажется не даром, а проклятьем, продолжением кошмара, отныне являющегося ему не только во снах, но и наяву. Он все ещё трус — будь он смелее, то подобрал бы кинжал, отброшенный — полчаса? час назад? сколько прошло времени? — ранее, и вонзил себе в сердце, а перед этим вскрыл Айвсу глотку. Может, его страдания недостаточно позабавили Бога, а грехи были столь велики, что одной смертью их не искупить? Но вместо этого он жмется ближе и неловко размыкает губы, когда чужой жадный рот встречается с его собственным.       То, что нельзя исправить, не следует оплакивать.