Гнездование

Они едут в автобусе. «Дорога дальняя, дорога долгая, а в небе пасмурном горит звезда», — проносится в голове у Антона. Это их первый тур, что очень волнительно, — сердце так и норовит вырваться из груди. Кресла в автобусе стоят в два ряда, только сзади, где он и расположился, целое полотно сидений без пробела. Он непроизвольно постукивает ногой об пол, ловит себя на этом, останавливается и фырчит тихонько. Что-то не так. Дело даже не в том, что едут они уже три часа без перерыва, и он уже успел достать Диму, отсесть от него, растянув ноги в проходе, размяться, попросить воду у Сережи, пролив ее себе на живот и намочив майку, скинуть пару мемов Арсению, сидящему вдали от него в два ряда, увидеть ухмылку на лице и получить в ответ каламбур. Нет, дело определенно не в этом. Он пытается прислушаться к себе, смотрит в окно, видит сосны справа и слева — этот чудесный пейзаж не менялся на протяжении последнего часа, с тех пор, как они пересекли речку, чье название Антон не запомнил, — и понимает: окно. Его бесит сам факт того, что он находится не в закрытом пространстве, а в окружении людей в духоте автобуса, где пусть и не слишком жарко благодаря кондиционеру, но смешиваются запахи еды и людей, слабо улавливаемые из-за блокаторов, но все равно жутко раздражающие. Антон проводит рукой по лицу. Как же не вовремя! Да, конечно, это чудесно, что он гнездится, а не в течке благодаря таблеткам, но именно из-за них хрен это гнездование предугадаешь. Иногда шесть месяцев подряд не случается, а иногда каждый месяц как наизнанку выворачивает. Если омега не на таблетках, она гнездится только перед течкой, в периоды сильного стресса или при беременности, а течка стабильно проходит каждые три-четыре месяца, у кого как, поэтому и гнездование в обычной ситуации вполне предсказуемо. Да, они все хорошо ладят, они коллеги, а Дима — его лучший друг. И Антон не стесняется самого факта того, что ему нужны объятия и поддержка, но он не хочет этого от Стаса, Оксаны или Сережи. Они все еще для него чужие. Он вздыхает и решает про себя: сообщить ли всему автобусу и сразу, что он гнездится или написать в чате Стасу, чтобы к нему не подходили. Одергивает себя: а Стас, что, каким-то волшебным образом, ментальной ли связью, передаст всем, чтобы его не кантовали? Да, придется по-старинке словами и через рот. Он встает и подходит чуть вперед, к Диме, возле которого также на верхней полке лежат и два его рюкзака; чемодан, увы, в неком подобии багажного отсека, куда можно забраться только с улицы. — Дим, — говорит Антон, нависая. — Сесть хочешь? — уже чуть сдвигаясь, говорит он. — Или только за вещами пришел? — Нет, — Антон заставляет себя не понижать тон голоса, чтобы слышали и остальные. — Я гнездуюсь, — и видит ползущие вверх брови. — Подсядешь поближе ко мне? Дима видел его всяким: пьяным после первого успеха в КВН, подкатывающим в клубе к понравившейся девчонке и переживающим первое отвержение, в его первую течку — жующим уголок пледа и неспособным найти свое место, и, естественно, гнездящимся, в том числе. Но это было не так, не при толпе народа, при маме и Макаре, когда он попросил прийти Диму и переночевать всем вместе. Было тепло и уютно, безопасно: мама заклеивала окна, Макар подарил большую мягкую игрушку, Дима притащил свой зимний свитер и пластинку с озвученными сказками. Первая течка у него случилась через три дня после этого, и проходила туманно-взбалмошно. Естественно, партнера у него не было, в его-то пятнадцать, а приглядывали за ним мама и Дима, — чтобы не получил обезвоживание и не ушел из дома на поиск приключений. Стас, который прекрасно слышал Антона, оборачивается и с легким беспокойством в голосе и жалостью спрашивает: — Может тебе помочь чем? Дать что-нибудь? — он собирается встать, но Антон шипит, и Стас медленно садится обратно, отводя взгляд. — Извини, — говорит Шаст, потирая шею. — Ну, наверное, солнцезащитные очки были бы кстати, окна тут не заклеишь. Он думает, что было бы круто освободить предпоследний ряд, чтобы создать немного уединения, но там и так один только Сережа и аппаратура для съемок, не поместившиеся в багажный отсек. Но это он попросит у него сам, наверное. — И воды бы, знаешь, было бы круто, — Стас кивает, но теперь уже не спешит. Стас не самый тактичный в мире бета, и иногда он чересчур навязчив, но в какие-то моменты удивляет своим интуитивным пониманием вещей. Если Антон зашипел на попытку встать, — лучше дать ему вернуться в угол и только потом подходить ближе. В проходе Антон встречается взглядом с Арсом. Он-то, наверное, понимает его лучше других. Альфы не гнездуются сами, но способны по запаху определять, встревожена ли близкая им омега или счастлива и расслаблена. Беты с запахами совсем не дружат, но порой очень чутки и заботливы, особенно, когда у них был опыт гнездования в семье. Но омеги! Они-то и понимают процесс изнутри. Антон думает, переживал ли Арс уже гнездование на блокаторах или ему это только предстоит? Проходит мимо, раскрывает рюкзаки, доставая плед и пару футболок, в которых он проводил течку. Когда Антон проходит мимо Сережи, то вдруг понимает, что тот не пугает его от слова совсем. И если сначала он хотел отсесть от него как можно дальше, по диагонали, то решает, что укрыться за ним — самый уютный и подходящий на сегодня вариант. Димка — о надежный и верный Димка — дает Антону возможность уйти вперед и усесться. Если бы он пошел за ним сразу, создалось бы ощущение преследования и охоты, которое Антон ненавидел. А теперь, когда закутанный по макушку Антон сидит в углу, подходит медленно ближе. У Антона непроизвольно дергается губа, он тихо рычит, когда Дима оказывается на расстоянии метра от него. Он останавливается и садится на пол: не раз они уже это проходили. Дима старается не смотреть в глаза. — Хочешь, усядусь в ногах, спиной к тебе? Или могу подвинуть аппаратуру и сесть рядом к Сереже? — Я могу отсесть, если тебе хочется, Шаст, — окликает Сережа, поворачиваясь только лишь полубоком, оставляя открытой спину. — Не хочу, — мотает он головой. Глядя на Диму же кивает в сторону: — Садись рядом с Серым, Поз. Вода находится быстро, а вот очки, нет: первую пару Стас передает по рядам, и она пропитывается самыми разными запахами окружающих. Антон, может, на блокаторах и не чувствует настроение людей по ароматам, но все еще различает их часть и способен раздражаться. Вторая же пара сама по себе принадлежит малознакомому коллеге-альфе, а Антону не хочется чувствовать на себе чужой давящий аромат. Он отказывается и досадливо морщится от невозможности создать свой закрытый уголок. Дима держит его за руку, наверняка некомфортно для себя выворачивая ладонь, просовывая ее сквозь щель между сидениями. Антону приятно, он поглаживает большой палец Димы, щекочет порой центр ладони. В одно лишь ухо у него воткнут наушник: он не может довериться в такой атмосфере и полностью перекрыть слух. Он видит на экране уведомление — плечи сами чуть отодвигаются назад, а глаза чуть шире распахиваются в удивлении: это Арс.

Ты как?

Не оч

У меня есть очки, но они пропахли мной. Хочешь?

Он прикрывает глаза, пытаясь представить себе Арсов запах: он различает только слабые нотки моря, не чувствуя сопутствующие основному аромату детали. Антон бы хотел знать, как он пахнет в течке, — эта крамольная, постыдная мысль заставляет его щеки залиться теплом. Он не знает, краснеет ли, но надеется, что нет. Шаст решает написать, пока внезапное желание ощутить на себе Арса преобладает над побужденным страхом и стремлением отказаться от всего и забиться еще глубже в угол. Хочу

Я принесу сам или подойти к Диме и передать через него?

Антон представляет, как тонкие, нежные ноты Арсова аромата пропитываются едким, в преддверии гона даже удушающим — он рад, что не ему, а Кате приходится испытывать его на себе, — хотя и не сильно улавливаемым сейчас из-за таблеток костровым запахом Димы, и на приливе адреналина быстро набирает: Сам Дима не вызывает страха своим запахом, но его много. Без блокаторов он как слон в комнате, тяжелый, вязкий и надежный. Арсений подходит как будто к Сереже с Димой, специально поворачиваясь боком к Антону, чтобы не пугать и не раздражать. Но вот, что удивительно: Антон раскутывается, отпускает Димку и сам протягивает широко раскрытую ладонь. Он ловит Арсов скользящий взгляд и улыбается. Арсений смелеет, смотрит открыто и вкладывает в руку очки, не ожидая, что его возьмут за нее и не отпустят. Шаст наклоняется к их рукам и его прошибает волной запаха, исходящего от очков. «О Боже, Арс, ты проводил в них течку?» — едва удерживает в себе вопрос Антон. Он громко урчит и не стесняется этого, потому что удовольствие, кажется, пронизывает до дрожи. Ему жаль, что сам Арс пахнет гораздо менее интенсивно, чем очки, но думает, что его ягодный аромат вместе с его солью хорошо бы смотрелись вместе. «Да, вот чего не хватало. Этой ладони», — проносится в голове у Антона. Ему спокойно, будто бы он сейчас на берегу моря, рядом чайки и почти никого. Солнце теперь не раздражает, а приятно заигрывает своим теплом, позволяя на задней стороне век отпечататься загадочным световым узорам, а прохладе кондиционера — стать морским бризом. Арс тоже не отпускает его ладонь, он слышит, как Антон урчит для него и не может отказать. Ему всегда было так плохо в преддверии течки и в гнездовании, что он понимает, как может хотеться чего-то одного, чего-то особенного, и как это особенное тяжело найти. И Антон предлагает смело: — Сядешь со мной, Арс? И он садится. Антон все-таки чуточку смущается, ловит иногда заинтересованные взгляды команды, но не может перестать радоваться внутри себя. Он не хочет говорить вслух, потому что Арс сейчас — личное. Даже если он сейчас будет шептать, это нарушит атмосферу таинственности и уединения между ними. Надевает на себя очки, укутываясь запахом соленого моря, достает телефон и печатает: Залезь ко мне в плед Арс смотрит на него удивленно, и Антон быстро стирает, набирая: Это слишком да Арс улыбается, берет телефон из рук и печатает:

Ну, с моей стороны, это именно что «слишком да».

Антон понимает, что Арс сучится над отсутствием знаков препинания с его стороны и показывает язык.

Я хочу закутаться с тобой в плед, но возьми меня за руку, не обнимая, хорошо?

Шаст оказывается в лучшей позиции из всех, — двое альф впереди, а он зажат окном и своим омегой. Он осознает пролетевшую стрелой мысль и понимает: не своим. Урчание затихает, он весь будто съеживается, пока теплая ладонь не расцепляет крепкую хватку — Антон встречается взглядом с Арсом, который очень трепетно переносит руку, молчаливо вопрошая, можно ли, — и она оказывается у него на голове, мягко поглаживая и успокаивая. «Ну, может быть, пока не своим?» — утешает он сам себя, поворачивает голову и трется о центр Арсовой ладони. Арс улыбается, передвигает руку и немного надавливает на затылок с той же аккуратной нежностью, которая была за секунды перед этим, уговаривая лечь себе на плечо. И в голове только лишь: «хорошо».

***

Проходит буквально пару дней, — из Антона течет как из ведра. Да, нет навязчивого желания запрыгнуть на кого-либо (может, разве что на Арсения, но не больше, чем обычно), нет жара, распаляющего грудную клетку, нет быстрой перемены настроения, — оно стабильно ниже плинтуса, какая прелесть! Он не любит прокладки, — для омег-мужчин уж слишком они крупные. Да, у него выделяется и предэякулят из головки, и течет смазка в огромных количествах из задницы, да, все так. Но Антон предпочитает затыкать себя пробкой, а потом каждые несколько часов ходить в туалет и вычищать себя салфетками, а не эту простыню-прокладку, напоминающую ему памперс. Еще он клеит маленькую и тонкую полоску на трусы, и этого обычно в совокупности хватает. Да и, блин. Как бы он на сцене скрыл этот памперс — тот еще вопрос. Это чудовище могла спрятать только юбка или длинная толстовка. И где вообще можно купить толстовку такой длины на его рост? Честно, дело не в том, что Антон особый любитель терять рассудок и впадать в состояние «трахните меня, хотя бы кто-нибудь, пожалуйста». Но любит прогнозируемость течек, их кратковременность, — всего три дня в его случае, и лишь первый из них неуправляемый. А сейчас, да, он сохраняет рассудок, но, блин, течь из него будет всю неделю! Потом вспоминает, что гнездоваться начал в автобусе, думает, что полноценная течка с потерей воли (а вот Воли в автобусе как раз и не было) — на людях — это то состояние ахуя, которое он не готов пережить, и решает, что не такие уж эти блокаторы и плохие. Он заставляет себя медленно выдохнуть и идет в туалет обрызгать лицо водой. У раковины стоит с зажмуренными глазами Арс, опираясь ладонями на раковину. У него на виске ярко бьется жилка. Он поджимает губы и переводит взгляд на Антона. — Что случилось, Арс? — склоняет голову Антон, приближаясь. Арсений выдыхает и просит: — Мне нужна пробка. Моя в номере осталась. Вообще-то пользоваться чужими предметами личной гигиены нехорошо. А для брезгливого Арса наверняка и унизительно, но он, очевидно, сейчас в той же ситуации, что и Антон, — выбирать не приходится. — У меня есть еще одна, я могу принести из гримерки, но ты… уверен? Арс злобно зыркает на него, отвечая: — А кого я могу попросить, Оксану?! Я ее почти не знаю, на минуточку. А у нас начало через десять минут, никуда не съездишь за ней. Антон подходит к нему ближе и предупреждает: — Я сейчас тебя обниму, ладно? — не получает в ответ ни «да», ни «нет», только лишь с вызовом вздернутую бровь, и аккуратно обхватывает Арса за плечи. Арсений тихонько рычит, упирается ему ладонью в грудь, сохраняя дистанцию, и выдавливает: — Убери руки, — на что Антон кивает и опускает конечности, но, пытаясь отодвинутся, чувствует, как Арс сам обвивает его талию. У Шаста глаза на лоб лезут, и он, опасаясь что-либо делать в этой странной ситуации, так и остается стоять с руками по швам и ощущением горячих пальцев на ребрах. Его буравит чужой взгляд, кажется, немного не осознающий происходящее, пока через несколько мучительных секунд не слышит сдавшееся: — Я не люблю руки на плечах. Не сейчас, — Арс выдыхает, но упорно продолжает смотреть Антону в глаза, — я хочу сам тебя обнять, но не трогай меня руками, пожалуйста. Шаст широко улыбается и кивает, наверняка он сейчас выглядит как игрушка-собака для машин, непрестанно качающая головой. Антон чувствует себя уютно в объятиях, будто в него тараном зарядили тяжелой, но самой теплой подушкой на целом свете. Он вспоминает, что Арсу нужна помощь и решается сказать: — У меня есть пробка, а у врача я был пару месяцев назад, с анализами все хорошо. Ты должен знать, у меня на фоне стресса может вылазить стафилококк, — он почти у всех есть, но только при слабом иммунитете проявляется. И на пробке тоже может быть, — кажется, Антон немного тараторит от волнения, но это то, что он сказал бы каждому своему партнеру перед сексом, потому что в глубине души хочет, чтобы с ним обращались так же: честно и бережно. Арс никак не реагирует, только крепче обхватывает его руками, кладя подбородок на его плечо. — Давай Стасу скажем, он же не изверг, а? Ну, задержим начало на полчаса, ничего же криминального? Прокладку тебе дадут, в юбку, может, оденут, но ты же модник тот еще, обыграем это как-нибудь, нет? — Ты бы сам так сделал, Антон? — Хочешь, я так и скажу, что пробка нужна мне, а не тебе? — Чтобы тебя обрядили в юбку? — Чтобы меня обрядили в юбку. Может, хоть разочек на тебя никто смотреть не будет, а? — произносит Антон, проводя подбородком по Арсову затылку. — И как я это переживу, Антон? — Течку? — Недостаток внимания. В дверях появляется Оксана. «Вспомни черта — он и появится». Антон поворачивает голову ко входу, Арс же просто смотрит на нее из-за чужого плеча. Оксана слегка хмурится: — Чего это вы тут? Антон говорит: — Мне пробка нужна. Арс гневно смотрит на него, поворачивает голову к Окс и говорит: — И мне тоже. — И вы стоите утешаете друг друга, тратите драгоценное время, тогда как могли уже написать в чат и ждать доставки? — Да?.. — отвечает Антон, слегка пожимая плечами. — Пойду скажу Стасу, что начало задерживается и закажу вам чертовы пробки, — обреченно выдыхает она. Антон поворачивает голову к Арсу и, прислоняясь макушкой к чужой груди, спрашивает: — Решил сам попросить? — А тут разве не очевидно, что пробка нужна тебе, Шаст? — он в ответ на эту саркастическую реплику только мычит куда-то в плечо Арсу. — Я же ведь стою, обхватив тебя, как коала, и плачу, но, конечно же, течка у тебя, как же это Оксана сама не поняла. У Антона подрагивают плечи от прокатившегося по телу смешка, но говорит: — У меня тоже течка, Арс. Я у Окс минут пять назад салфетки попросил. И их обоих раздирает смехом. Они расцепляются, и Антон не выдерживает и спрашивает: — Ты не любишь прикосновения? Арс весь как-то сжимается, трясет головой, будто пытаясь физически отогнать собственных тараканов, и кивает: — Я не такой тактильный, как ты, Антон. Я боюсь передать контроль, не люблю, когда меня зажимают в углу, когда крепко-крепко обнимают или тянут за руку. Шаст только робко улыбается, пытаясь безмолвно поблагодарить за эту откровенность, трет пальцем кольцо, не зная, куда деть руки. — Я… на самом деле люблю объятия. Но такие, как крылом бабочки, понимаешь? — А как тебе наши импровизации? Я часто тебя касаюсь и… — мнется Антон, не зная, что еще сказать в такой ситуации. — Не переживай из-за этого, это как будто другое, я сам иду на это и заранее соглашаюсь, что все пойдет так, как пойдет, — Арс успокаивающе улыбается, но Антону это не нравится, и он предлагает: — Может, жест будет какой-нибудь? Ну, типа, если что-то совсем не то, хлопнешь меня два раза по плечу, я отойду? Арсений отводит взгляд и, поджав губы, твердо говорит: — Мне не нужно особое отношение. Антон видит, что тот сейчас уйдет, и, испугавшись, выпаливает: — Подожди! — Арс смотрит на него. — Пожалуйста, прости, я не хотел тебя задеть. Я знаю, что ты можешь со всем этим справиться, что ты можешь потерпеть, и вообще, этот жест тебе никогда, может, и не понадобится, но я хочу знать, если перейду черту. Антон дышит шумно, хотя сам этого не замечает, и Арс вдруг чувствует затапливающую его с головы до ног вину. Слова вдруг куда-то пропадают, и он только и может, что кивнуть. Они смотрят друг другу в глаза, негласно закрепляя договор. Арс шкодливо улыбается, похлопывает Антона по плечу два раза, видит широкую улыбку в ответ и уходит.

***

Антон никогда ни за кем особо не ухаживал. Даже его подкаты, которые и не особо-то работали, выглядели скорее как выбор жертвы маньяком: пристальный взгляд издалека и никаких других знаков внимания. Он еще не решил, работает ли этот трюк с Арсением, не работает ли вообще или работает как-то не так. Потому что, когда Антон слишком пристально глядит на него, Арс подходит и спрашивает: — Ты в порядке, Шаст? — дружелюбно треплет его по голове и плюхается рядом на диван. — Ага, — только и может, что вяло качнуть головой Антон. Арс чуть отклоняет голову в бок, пытаясь понять, правдиво ли его утверждение, потом кивает самому себе, встает и идет к рюкзаку, возвращаясь уже с шоколадкой в руке. Антон улыбается вновь усевшемуся рядом с ним Арсу, — кажется, к нему возвращается боевой настрой. Шаст маленькими скачками подсаживается ближе, врезаясь в бедро Арсению, который усмехается, ставит ему щелбан, отодвигая все еще нераскрытую плитку. — Тч, — смотрит Арс ему прямо в глаза, — дай открою сначала. Антон ждет, положив голову ему на плечо. Арсений расстроено мычит, увидев, что шоколад внутри упаковки весь растаял, и теперь неаккуратно капает на пальцы. — Извини, Шаст. Его сейчас только слизывать. — Давай так, — то ли соглашается, то ли спрашивает Антон. Арс в удивлении поднимает брови: — Правда будешь? — он не морщится брезгливо, в конце концов, это только неэстетично растаявший шоколад, а вовсе не ненавистная ему рыба. Антон проходится щекой по его плечу и просит: — Только подержи сам, не хочу испачкаться. Шаст подносит лицо к чужим рукам — Арс держит для него упаковку раскрытой, ловит сначала убегающие в края пластика капли, случайно проводит языком по пальцам, — интересно, они начали подрагивать до этого прикосновения или после? — мычит от пробивающего до нутра удовольствия, немного думает и решается: шоколад уже не течет из упаковки, но вот капли на Арсовой руке так и норовят переползти на запястье и испачкать белую рубашку. Шаст аккуратно отодвигает рукав и лижет широкими мазками, чувствуя волну жара от середины груди к лицу, рукам и дальше вниз. И смотрит вверх, в чужие глаза. Арсений проводит языком по губам и тихо выдыхает через разомкнутые губы. Шастова макушка с такого ракурса находится так близко к его груди, что становится непонятным, хочется ли в нее вжаться носом или прижать щеки Антона к своей груди. Шаст же еще больше пачкает Арсения смесью слюны и шоколада, как будто получил разрешение — отчего по телу мерным морским прибоем катится еще одна волна, — сглатывает и снова усердно лижет, пока не остается удовлетворенным видом нежно-коричневых разводов на руке, так и не меняющихся заветной чистотой. Антон улыбается и закатывает чертову рубашку: все же, негоже пачкать то, в чем выступаешь. У Арсения по телу проходится дрожь, но он покорно подставляет руки под чужие касания. Антон прячет красные от стыда щеки в этой заботе, оттягивает момент, когда ему придется посмотреть в голубые глаза, будто это не он тут все это блядство творил, нет-нет, это был какой-то другой Шаст, плавающий сейчас в формалине, определенно. Когда он поднимает взгляд и откидывается на спинку дивана, видит только черные зрачки во всю радужку и чуть подрагивающие ноздри, вот и вся реакция. Арсений будто бы в забытье подносит свою руку к лицу, внюхивается, — Боже, Антон же прошелся по его ароматным железам! — и слизывает все то, что оставил на нем пятнами Шаст. Он смотрит в широко распахнутые глаза с вызовом. «Не смей отводить взгляд», — хочет Арс прищуром вдолбить в шаловливую голову. Слизывает остатки шоколада сначала с запястья — невероятно сладко, жаль только, что не ощутить малину. А потом обхватывает палец губами и картинно стонет — Антон не выдерживает и то ли пищит, то ли тихо всхлипывает в ответ. Арсений макает только что вылизанный палец в шоколадную плитку, которую держит левой рукой. Смотрит на Антона и спрашивает: — Еще? Подносит руку к его губам, мажет по нижней, слегка надавливая, — Антон непроизвольно выгибает шею, приоткрывая рот и вбирая палец, часто-часто проходясь по нему языком. Сосет так сильно, что причиняет Арсению боль, но очень осторожно царапает зубами, — и все это глаза в глаза. Арс еще раз на прощание обводит губы по контуру. Его затапливает нежностью и он улыбается, когда Антон проходится поцелуями по ногтю, подушечке и костяшке вылизанного пальца. Арс кладет плитку на столик, в стремлении освободить вторую руку. Открывается дверь и входит Сережа. Арсений дергается, бросает на него взгляд и выдыхает, — тот усиленно с кем-то переписывается и не смотрит на них. Смотреть, наверное, даже не на что: они просто близко сидят, уже не касаясь друг друга. Арс идет умываться, а Антон трет горячее на ощупь лицо, потерянно смотрит на Сережу, выдыхает и пару раз хлопает руками по бедрам, чтобы увериться в реальности произошедшего. Наверное, с какой-то точки зрения его стратегию подкатов можно назвать успешной — разговор он уж точно завязал и даже больше, — хотя большую часть сделал Арс, но неважно, он и сам творил непотребство и берет за это ответственность, кто-нибудь, зовите присяжных и вызывайте Антону скорую. Именно в таком порядке. Произошедшее, кажется, уже успешно вылезает за рамки дружбы, осьминогом за эту рамку держась и ее расшатывая. Ему это нравится, но вызывает внутри небольшое чувство тревоги: то ли это значило для Арсения, что и для него самого? У Антона была только пара партнеров до этого. Лучший друг Макар и однокурсница Нина. И во все эти отношения Антон входил плавно, случайно переходя из дружбы в романтику. Свидания на одну ночь обычно большим не заканчивались, и как-то после третьей такой попытки Антон понял, что это не его. Не его — неловко сидеть с малознакомым человеком, пытаясь, в попытке избежать молчания, вывалить на кого-то разные мелочи из жизни. А потом идти домой и касаться кого-то чужого: в эти моменты он ловил себя на диком, сковывающем внутренности страхе и панике, даже если это и было «всего лишь» поцелуем в щеку. Все это прекратилось, когда Макар, услышав эту историю, спросил: «А зачем тебе это, Антош?», — и как и всегда озадачил его этим. Потому что, если честно, то Антон гораздо с большим удовольствием сидел на коленях Димки, позволял Макару перетаскивать себя с места на место под музыку, называя это «танцем», долго и нежно целовался с Нинкой, потому что хотел. Хотел, а на этих мимолетных встречах-свиданиях чувствовал никому на самом деле не нужное «надо». Поэтому понятие «ухаживать» никогда у него в жизнь и не укладывалось. Заканчивалось только очередным побегом с его стороны. И тем не менее, за Арсением хотелось ухаживать. Он сам по себе выглядел сошедшим со страниц романа девятнадцатого века. Иногда ему не хватало только бакенбардов и трости для убедительности. И Антон обращается к самому надежному и многогранному источнику: гуглу. Гугл предлагает ему разнообразные по своему содержанию варианты: статью со страниц глянцевого журнала или научное исследование. Быстро разочаровавшись в статье с содержанием: «будьте уверены, что вы приняли душ перед свиданием», — спасибо огромное, это же именно то, о чем он забывает через день, он обращается к главе исследования с названием «периоды ухаживания». Он продирается абзац за абзацем, но в голове неугомонно всплывают вопросы: «почему в статье об ухаживании столько упора на альфу?», «почему при речи о многогранном поведении человека говорится об изменах альф, а омеги в этом же контексте совершенно не упоминаются?», «почему за исследуемую группу были взяты американские подростки и почему именно подростки?». И вопросы в голове множатся, а туманная, ни на чем не настаивающая, но и не приводящая ни к каким нужным ему выводам статья доходит до предложения, заставляющего Антона, наконец, выключить на сегодня интернет: «Хотя поведение ухаживания у американских подростков изучено меньше, чем у других животных (например, ухаживание у серого гуся изучалось полвека), мы знаем, что в этом поведении есть фактор времени и фактор риска». Что ж, довольно поучительно: Шаст понимает, что если хочет достоверности и стопроцентного результата, то ухаживать надо не за Арсением, а за гусем. Не то, чтобы он сразу отметает этот вариант. В конце концов, если не получится с Арсом, всегда можно замутить с птицей. Интересно, насколько это жестоко: почувствовав отвержение, съесть суп из своего избранника? Нет, нет, вычеркиваем это из памяти навсегда. И ведь даже с ребятами не поделишься и не разгонишь, — они скорее спросят, нахуя ему это сдалось, и будут издеваться над души прекрасными порывами. Антон ловит себя на том, что нервно перебирает браслеты на руке и прикусывает щеку изнутри. «Хватит нервничать», — можно ж просто поговорить, так будет честно и справедливо и по отношению к себе самому, и к Арсу. А потом Арсений входит в комнату, и в голове всплывает: «Хрен я там с кем поговорю», — стараясь не встречаться с искрящимися смехом глазами.

***

Все происходит незаметно, Арсений стоит в любимой питерской кондитерской перед витриной и выбирает пирожное, которое было бы по вкусу Шасту. Он смотрит на маленькие шарики из заварного теста, похожие на профитроли, но более тяжелые из-за масляно-сливочного крема внутри. Сверху они покрыты кокосовой стружкой и темным шоколадом, — и это кажется подходящим для такого же легкого на первый взгляд, но гораздо более многогранного в своей сущности Шаста. Он сходится характером почти со всеми, создает с первой же фразы безопасный кокон для общения, располагает к себе. Но посреди этой детской непосредственности таится необычайный стержень, который позволяет опереться на него, когда Арсений на себя-то опереться не может, падает и проваливается глубоко и надолго в пучину своих страхов. Себе берет малиновые песочные корзиночки — это настолько само по себе разумеющееся, что только вопрос: «О, три, как обычно, не так ли?» — ударяет Арсения будто обухом по голове. Он берет их, потому что они пахнут Шастом, потому что в них хочется зарыться носом и дышать-дышать-дышать. Арсений кивает, будто бы глядя на себя со стороны. Он впервые осознает, как много в его жизни Антона, и как этого «много» недостаточно. Что Арс настойчиво пушит хвост: выкладывает фотографии с неоднозначными подписями, нетерпеливо дожидаясь комментария Шаста, то и дело отправляя в личку «как тебе пруд?», хотя пруд там теряется на фоне Арса, по-омежьи пошло и провокационно откидывающего шею. Он просит браслеты и кольца — «буквально на одно фото», — а потом отправляет их Шасту с просьбой оценить, потому что «получилось чересчур интимно, Стас предлагает не выкладывать, но мне нравится», хотя Стас о существовании этих фото и не догадывается, это сам Арсений считает их личными и готов поделиться только с Антоном. Он носит те самые максимально неудобные джинсы, в которых его задница выглядит на все двести. Решает, что дыра на одном колене — это слишком мало, сам достает ножницы и увеличивает площадь обнажаемой поверхности кожи. Джинсы давят на живот, а от узкости он то и дело теряет в них равновесие, но когда видит стыдливо отводимые от его пятой точки взгляды, улыбается. Пытается постоянно угостить, в том числе сладостями, подходит в самые неудобные моменты, когда Антон занят, чтобы отвлечь его и покормить с рук, чтобы чужой нос оказался в опасной близости его ароматных желез. И конечно, — Боже, как же стыдно! — пытается, — что благо из-за таблеток не получается, — пометить Антона своим запахом, обнимает его за шею, трется запястьями о талию, постоянно гладит по волосам. Арс впервые признается себе в этом, и его опаляет жаром стыда. Он не впервые в такой ситуации, не впервые влюблен, не впервые понимает, что хочет кому-то нравиться, но едва ли ему от этого менее волнительно и волшебно. Антон впервые очаровал его, когда гнездовался во время первого тура посреди целой толпы людей. Арсений сидел и изнывал от тревоги, до боли прикусил себе язык, чтобы только не сорваться на крик и панику. Везде были люди, а Стасу еще и приспичило обсудить, где, кто и когда будет разбирать аппаратуру по приезде, чтобы побыстрее устроиться и разойтись, и хотя обсуждение не требовало непосредственно внимания Арсения, он не мог отвести взгляд от резких движений руками, фраз, перескакивающих пинг-понговым мячиком от собеседника к собеседнику, и пытался задушить подступающий к горлу утробный рык — предупреждение о том, что он защищает свою территорию. Шаст же позвал его к себе, в самый тихий и уютный уголок автобуса, позволив пледом отгородиться от всего остального мира. Арсению невероятно тепло от того, как Шаст его из раза в раз хвалит. Как смотрит пронзительно, как постоянно пытается касаться. Понимает, что сам последние пару месяцев как бутылка шампанского: игривая и с эмоциями-пузыриками, лопающимися где-то под кожей. И решает действовать.

***

Антон любит ясность. А еще разговоры, но последнее не всегда получается. Он может легко сказать на публике, что отойдет проблеваться, потому что вчера перепил. Может сказать, что выяснил для себя какую-то крутую ранее неизвестную штуку в сексе. Например то, что ему нужны объятия после, потому что если партнер сбегает — так было только один раз с Нинкой, она спешила на пары — Антон рушится по частям. Вдобавок, Шаст не может сразу после поговорить о том, что было не так в процессе, хотя они попробовали с Макаром. Во-первых, понимание того, что что-то пошло не так, приходит к нему как-то задним числом, уже позже. Во-вторых, если ему скажет об этом партнер сразу, он расклеится на сотни маленьких Антонов и не сможет себя собрать обратно. С Арсением все по-другому. Да, Антон все еще любит ясность, потому что без нее не может найти себе места, ходит из угла в угол, не знает, как себя вести при встречах с Арсом, но и не знает, как об этой ясности попросить. А все потому, что Антон не уверен, что ему не кажется. Потому что Арс ведет себя порой неоднозначно. Арс очень яркий и красивый, и часто яркий и красивый для других. Он сверкает улыбкой, когда ему дарят комплименты, и совершенно не принимает эти комплименты, если верит в то, что вот в этом-то он и не идеален. Антон хвалит его джинсы и осторожно намекает на то, что его ягодицы в них, — это величайшее сокровище мира, которое только выставить на витрину в музее и восхищаться. И Арс склоняет голову в улыбке, кивает и рассказывает, близко наклоняясь к Антону, как трудно иногда приходится в зале, но что это того стоит. Но вот когда Антон хвалит его веснушки — потому что ему кажется, что они как созвездия ночного неба уникальны и прекрасны, — Арсений хмыкает и просит не говорить глупостей. Он такой же и для Сережи с Димой, отчасти для зрителей. Пытается нравиться, но никогда не наполняется этим до конца и от этого очень страдает. Всегда первый решает помочь и загорается, когда его за это хвалят и благодарят. Поэтому Антон не уверен, что Арсово «взгляни на мое фото» — это исключительно для Антона и про Антона. Что помощь в автобусе — не для того, чтобы Шаст был Арсению благодарен. Что при слизывании шоколада у Арсения нет где-то глубоко внутри чувства, которое он хотел бы похоронить, потому что ему по каким-то причинам было противно. И Антон видит, что немножко особенный для Арсения, уж перед собой-то лукавить нечего. Потому что Арса уносит с его шуток, потому что он следует иногда за его мыслью так, будто волшебным образом читает ее. Пирожные с малиной, малиновое мороженое, сок с химическим привкусом, в котором от малины только название, — Арсений наполняет свою жизнь им, Шастом, по чуть-чуть, понемногу. Антон спрашивает, капельку намекает, когда видит фотографии цветов в Арсовом профиле. А за день до этого они обсуждали то, как Антону нравятся фиалки и что он всегда партнерам их притаскивал, когда считал, что хочет съехаться, что чувствует себя в гостях достаточно комфортно, чтобы называть их дом своим домом. И получает «просто захотелось добавить уюта фиалками» в ответ. Он говорит, что Арсений ему нравится, а Арс щекочет его шею кокетливым «ты такой душка», потом вмиг отдаляясь от Антона и бросая его с этим одного. Так, что он опять не понимает, как из этой точки идти в разговор. Антон раздражен, и не тем, что он может кому-то не нравиться — потому что это сказать тяжело, но на этом очень легко строить отношения, пережив грусть, — а тем, что вместо ответа получает волны на воде. Шаст просто немножечко влюблен. И хочет знать, если Арсений тоже.

***

Они вчетвером в гримерке, Паша с Димой зачитывают какие-то угарные моменты из фанфика. Антон с Арсом слабо отшучиваются. Они тогда о фанфиках впервые и услышали, а уж когда раздается Пашино: — Погляди-ка, кого тут альфой сделали, а, Арс? Арс краснеет весь, рычит, и выныривает дико из гримерки. Антон, пошедший за ним, обнаруживает трясущегося в панике Арсения в кладовке. Он садится на корточки, затворяя за собой дверь. — Ты чего, Арс? — Я не альфа. — Конечно, ты не альфа, маленький. Они же не знают. Арс не сдерживает всхлип, но отворачивает голову, пытаясь сдержать слезы. Он сидит, привалившись к стене, обхватив себя руками за ноги. — Иди ко мне, а? Я тебя обниму, — не выдерживает Антон, распахивая объятия. Он знает, что с Арсением надо осторожно: глубоко внутри он хочет, чтобы все решили за него, но когда такое случается, он пугается, говорит, что не хотел, что это не он «творил глупости», и сбегает. Антон хочет, чтобы Арс остался рядом с ним, чтобы сам принял решение. И в этот раз Шаст не промахивается: Арс пододвигается ближе, встает коленями на твердый пол, устраиваясь между его ног. Антон садится на пол, вытягивая ноги и произносит настолько мягко, насколько может, лишь бы не спугнуть: — Давай садись, маленький, ты чего? Колени себе сотрешь, — Арс не выдерживает и рыдает в плечо Антону. Обнимает за талию, впиваясь когтями, всхлипывает, трясется весь. Шаст мягко давит на плечи и ощущает вес Арса на своих бедрах. Антон тихо мурчит, в попытке успокоить нежно проводит рукой по лопаткам. Бедра и вправду затекают, но Шаста больше беспокоит Арс, который, кажется, надламывается и трещит по швам. — Я же омега, понимаешь? То, что я сильный — не значит, что я альфа... — Ты очень сильный, маленький, очень-очень сильный омега, — Арс еще крепче обнимает его и тихонечко воет, вздрагивая от новых всхлипов. — Я так устал, Антон, я так... устал. Шаст зарывается пальцами в необычайно мягкие волосы, продолжая урчать. — Я больше не хочу быть сильным, — наконец поднимает он голову, пытаясь вглядеться в темноте кладовки в лицо Антона. Слепо, как котенок, тычется в ключицу, укладывает голову обратно на плечо. — Тебе не нужно быть сильным, маленький. Иногда побыть слабым — величайшая в мире сила. Арс вздрагивает. Шепчет куда-то в шею: — Хочу тебя поцеловать. Антон распахивает глаза и чуть с придыханием спрашивает: — Сейчас? — кажется, что Антон на самом деле не так хорошо читает его. Это его тревога заставляет быть неуверенным в Арсе, а не Арсений сам по себе. И Антон понимает, что его на самом деле и не отталкивали ни разу, и что можно было гораздо раньше поговорить. И ему становится настолько хорошо в этом, будто снимают последний слой защиты и говорят: можно. Кажется, Арс хихикает от его небольшого ступора. А Антон поднимает пальцами его за подбородок: — Тоже хочу тебя поцеловать, маленький. Они не спешат: было время довериться друг другу, даже если Антон и не сразу понимал это, научиться проявлять заботу. Антон целует Арса в закругленный кончик уха, чуть спускается, вылизывает мочку, получая в ответ крепкое до невозможности объятие. Хочет, целуя, спуститься к губам, но чувствует, как сбивается, когда Арс трется о его щеку, утыкаясь губами в скулы. — Пожалуйста, Антон, — шепчет Арс, оставляя слова дыханием на коже, и дожидается: Антон сцеловывает чужую улыбку, нежно накрывая нижнюю губу своими. Арс позволяет себя вести, отвечая тихими всхлипами, чувствует чужое обожание до кончиков пальцев, тепло и нежность в каждом движении. Он плавно проводит пальцами по шее Антона, понимает, что можно, и проникает ладонью под футболку, чтобы кожа к коже, чтобы еще ближе. Арс почти не осознает, что урчат они вместе, напоминая тарахтящий трактор. Зато Антон нарочно оставляет руку на чужом загривке, упиваясь звуками. Другой рукой водит по ребрам, добираясь до соска. Он вырывает чужой стон, не может перестать улыбаться. — Ты такой хороший, маленький, — говорит он, целуя адамово яблоко. — Анто-о-он, — стонет Арс, цепляясь за чужие плечи. — Нам пора, маленький, и так уже ищут. Арс обиженно хнычет, прикусывая Антона в шею. — Ай! Дурак, Арс, больно, — посмеивается Антон. — Не в последний же раз. — М-м-м? — Я тебя на свидание позову, — Антон перебирает пряди Арсения. — Только я, ну, я в этом не очень. — А, по-моему, сейчас ты очень хорош, — и если бы в кладовке не было так темно, то был бы заметен румянец на щеках Антона. — В свиданиях, знаешь? И в романтике, — я же больше как-то по совместным просмотрам фильмов и лежаниях на диване, — Арс улыбается на это и целует Антона в ключицу. — Все как-то идет не так, когда я пытаюсь сделать что-то особенное. — Мне подходит фильм и лежание. Я тебя сам куда-нибудь свожу, если захочу.

***

Привет, Шаст.

Привет Как добрался

Арсений закусывает губу, плотнее закутывается в зимнее одеяло и дрожащими от стресса пальцами откровенно пишет: Гнездуюсь. Видит то появляющееся, то исчезающее «печатает» и решается попросить: Хочу, чтобы ты был рядом Точку Арс в конце предложения не ставит, потому что спешит, боясь смутиться и передумать отправлять. А теперь, глядя на отправленную смс, морщится от внутреннего неудовольствия неэстетическим предложением. Открывает кнопку «редактировать» и ставит точку в конце, морщится, думая, что Антон на том конце закатывает глаза на подобный жест, и ошибается. Шаст, к такому Арсу уже привыкший, умиляется. Он знает, что Антон не может чисто физически приехать, у него съемка утром, и он максимум успел бы приехать туда-обратно, повидавшись с Арсением на вокзале, и то не факт, что по Московским пробкам успел бы на мотор. Если бы он только знал, что к вечеру погрузится в состояние «я так больше не могу, у меня лапки», то не стал бы возвращаться к себе в квартиру. А может, как раз, наоборот, он, каким-то внутренним инстинктом предчувствуя приближающееся гнездование, решил уехать из нелюбимого шумного города в тишину родной питерской квартиры. Жаль только, что этот «инстинкт» не подумал о том, что в гнездо не затащишь Шаста, хотя он честно пытался, как-то бессознательно долго целуя его при совместном пробуждении и подсовывая свою толстовку на антоновское «опаздываю, подай что-нибудь из шкафа», а потом, после ухода Антона, закидывая его крошечного плюшевого зайца к себе в рюкзак. Определенно можно было догадаться, но к себе всегда остаешься особенно глух, как раз когда требуется особенная чуткость и поддержка. А может быть, ему было просто стыдно попросить Антона о гнезде? Он думает об этом, впиваясь себе в руку когтями и тихонечко всхлипывая.

Я рядом Хошь созвонимся Или будем переписываться всю ночь

У Арсения сводит судорогой горло от подступающих слез. Ему физически хочется выть прямо сейчас. Он не может говорить, а Шаст, видя его молчание предлагает:

Хошь послушать мой голос Сам бушь молчать в трубку Отключишь звук и только иногда попечатаешь ес захочется Или просто продолжим переписку Как тебе удобно

Говори. — Ало, Арс? Слышишь меня? Маякни сообщением, ладно? Арсений открывает диалог, ставя Антона на громкую связь, и отправляет: ->->->***** *****<-<-<- Антон смеется в трубку: — Это ты маякнул, конечно. Это же эта фигня из физики, да? Как ее? Арсений набирает: Колыбель Ньютона. — Ты у меня такой умный, Арс, такое золото, — у Арсения внутри как будто загорается собственное солнышко, он хлюпает носом и с усилием смаргивает подступающие слезы. — Так хочу свить с тобой гнездо, маленький. Можно я расскажу об этом, как ты на это смотришь? — пока Антон не замолкает, ожидая ответа: — Тебя меньше суток нет, а я уже скучаю. Хочу крепко-крепко обнять тебя. Арсений глубже зарывается в одеяло, накрываясь им с головой — долго так не выйдет, дышать захочется, — но сейчас, с Антоном на проводе, хочется только слушать его голос, прижимать плюшевого зайца почти к самому носу и представлять, что Шаст совсем близко. Расскажи, как бы мы вместе гнездовались. — Знаешь, я бы сдвинул матрас к углу, — у Антона нет в спальне кровати, а матрас всегда на полу, батареи зимой шпарят так, что все равно не холодно, — закрыл шторы, достал все пледы. У меня сейчас мало вещей, которые пахнут мной, сам понимаешь, сколько мы уже на таблетках, но они все равно какие-то супермягкие, не знаю из чего они, Арс. Капитоний? — Э-э-э, наверное, да, — Антон прерывается, собирается с мыслями: — Из подушек можно было бы сделать крепость, притащить весь мой зоопарк, Плюшу, Одноглазого и Блевотину, — Арс хмыкает, его до сих пор забавляют имена этих товарищей, и согласно кивает, хотя, понятное дело, Антон не слышит и не видит этого. Плюша — это самая любимая Антонова игрушка, пес-путешественник-в-турах. Блевотина — застиранная вусмерть, с отваливающимися конечностями и смятым внутри наполнителем жаба, — первый или один из первых подаренных ему для гнезда жителей. А Одноглазый — крошка заяц, получивший свое прозвище из-за того, что у него отвалился пластиковый глаз, и которого Арс утащил с собой, кстати: Одноглазый со мной, Антон. — О, — только и издает он в ответ. Замолкает, и Арсению слышно в трубку его урчание. У Арса краснеют щеки, он знает, что это неконтролируемо организмом, но всегда стыдно, когда ему настолько хорошо и безопасно, что он урчит. Альфы так не могут, поэтому это всегда, как ни старайся, выдает внутреннюю сущность. Выдает чувства и просто подносит окружающим на блюдечке демонстративное: «Я сейчас уязвим, это важно для меня». Урчание Антона дергает за какие-то внутренние струны и наполняет комнату резонирующим звуком. Он засовывает кулак так глубоко, как только может, хотя в квартире никого, а соседи через стенку не услышат это тихое жужжание. Ему так стыдно, у него внутри будто маленький зверек, пытающийся вырваться на свободу и прогрызть тонкие стенки грудной клетки. И он слышит только тихий ритм Антоновых слов, не разбирая смысла: — Хорошо, что ты забрал его сегодня с собой, правда. Я весь день в твоей толстовке ходил, пришлось рукава закатать, чтобы не было видно, что она не моя. Димка все равно заметил, подкалывал. Хочу в следующий раз ощутить твой запах, маленький… Ласковое «маленький» раздирает изнутри, он цепляется за него, как утопающий, и снова начинает понимать Антона: — …давай вместе с блокаторов слезем, сразу после тура? — голос у него мягкий, совсем не настаивающий, просящий. — Хочу пометить тебя, что пиздец, — грустно вздыхая, произносит он. Потом пугается своих слов и лепечет: — Блядь, Арс, извини, я такой мудак. Ты сейчас гнездуешься, уязвим, как оголенный провод, а я тебе предлагаю что-то настолько серьезное. Блин, реально, прости меня, давай это позже обсудим, когда эмоции давить не будут, и ты вообще можешь спокойно послать меня с этим, ладно? Я не заметил… Арсений уже не может, вытаскивает кулак, потому что от постоянных всхлипов и урчания начинает задыхаться. Он уже думал об этом. Да, ему не хватает пока смелости позвать Антона к себе домой или начать гнездиться у него дома, но это не значит, что он не мечтает о том, чтобы впиться носом в Шаста, прочувствовать его до конца, до самых печенок, чтобы оставить на нем свой запах и постоянно чувствовать его на себе. Я тоже хочу — Арс, блин, извини, пожалуйста, — но он прерывает Антона: Не извиняйся, дурак Дай мне немного времени сформулироваться И молчи Он трет мокрые от слез глаза, чтобы буквы на клавиатуре телефона не расплывались. Я очень хочу И течку с тобой провести хочу, может быть, сначала с блокаторами, потом без Мне страшно, Шаст Типа, очень страшно Меня никто в гнездо не звал Мне запрещали часто гнездоваться, типа А уроки, кто сделает? Можешь сам в комнате сидеть, но чтобы через два часа обратно на проверку принес Он слышит всхлип в трубке, вздрагивает, жмурится, потом чувствует вину, что расстраивает Антона. Извини, я не хотел, чтобы тебе было грустно Антон не сдерживается и говорит, хрипя: — Не извиняйся, — икает и возвращает беззлобно, — дурак. Я так рад, что ты мне доверился. А теперь ты сидишь и плачешь там один И Одноглазый у меня, даже не обнять и не успокоить Арсений слышит смешок на том конце и понимает, что они сейчас вдвоем сидят и рыдают, и от этого становится так хорошо, будто он пчела, заблудившаяся, а теперь вернувшаяся, наконец, в родной улей. Он ловит себя на том, что хочет, чтобы Антон его тоже увидел таким, замирает весь на секунду от этой мысли, а потом, пока не успел передумать, включает звук и говорит. — Привет, — всхлипывает он. Слышится странная вибрация, — это столкновение телефона с матрасом, Антон быстро возвращает его к уху и отвечает: — Привет, маленький. — Можно увидеть тебя по видео? Мне так хорошо с тобой, Шаст, — он нервно перебирает складки одеяла одной рукой, пока другая держит телефон у лица. — Конечно, Арс. Антон прижимает к себе рукой подушку, поставив на нее подбородок. У него красные глаза, нос чуть подрагивает, но на губах робкая улыбка. Арсений все еще под одеялом, поэтому его лицо подсвечивает только камера телефона и Антону не очень четко видно картинку. Тем не менее, Арс тоже улыбается ему в ответ, хотя и морщит лоб, когда смаргивает слезы. Одноглазый где-то рядом с его головой, но в камеру видно только плюшевое ухо. Антон стирает слезы и широко улыбается, глядя на такого беззащитного сейчас Арсения. Он снова урчит и говорит: — Арс, я возьму тебя в ванную? Хочу умыться. — Ага, — он слышит гнусавое согласие в ответ. А потом звучит просьба: — Можешь взять меня с собой, пока не ляжешь спать? — Арс часто дышит, уголками губ изображая подобие улыбки. — М-м-м. Я хочу разогреть еду, принять душ и лечь. Ты хочешь, чтобы я потаскал тебя туда-сюда? — Я думаю, что усну, но не хочу засыпать один. — Хорошо, маленький. Арс раскрывает одеяло, ставит телефон так, чтобы можно было видеть Антона, убавляет яркость и прикрывает глаза.

***

Арсений так больше не может. Они в туре, в очередном, разумеется, а он в своем отельном номере не может найти себе место. Все не так. Его взгляд непроизвольно перемещается то с огромных пластиковых окон, закрытых жалюзи... кто вообще придумал эти жалюзи? Они не подходят! Они всегда ломаются и солнце все равно находит путь своими лучами. Одна тумбочка, кровать и встроенный шкаф с зеркалом. Какие твари ставят везде зеркала? «Комната становится визуально больше», — да становится, а становится ли Арсению от этого легче? Безопаснее? Нет, ни капельки. Он смотрит на сотворенный беспорядок: кровать, которую он не смог передвинуть, образует своим положением чересчур широкий коридор между незазеркаленной стеной, в которой дверь в ванную, и самой кроватью. Переставленная тумбочка зажимает дверь, образуя, казалось бы, необходимое Арсению перекрытие. Но это не то! Отсюда все еще видно зеркало, в импровизированном, — ха, а он не так в этом хорош сегодня, правда? — гнезде кучей валяются на стащенном с кровати одеяле его же футболки. Арс пытается улечься, морщится: одеяло воняет пылью, а футболки — слабым запахом почти выветрившегося кондиционера для белья. Он не может вытянуть ноги, потому что, переставив тумбочку, не перекроет вход в ванную, а если свернется калачиком, то поясница скажет что-то вроде «досведания мистор лох». Он садится спиной к стене — и видит это блядское зеркало, злоебучее зеркало, в котором отражается вся комната, Арсений и гнездо, которое должно было стать укрытием, а в таком ракурсе теряет весь смысл. Он смотрит на себя и вздыхает. У него покрасневшие глаза, трясущиеся — а он и не замечал — руки, которые от досады сжимаются в кулаки. Арс тихонечко воет, выпущенные когти вцепляются в ладонь. Хорошо, что он знал, что так будет, и сходил перед началом тура на маникюр, обрезав острые кончики до минимума. Вот только сейчас эта предусмотрительность не кажется преимуществом. Возможно, капелька физической боли облегчила бы страдание. Арсений не выдерживает, встает, подходит к телефону и... не может. Отец всегда говорил, что гнездо — это омежья блажь. А еще, по его мнению, что-то очень интимное и личное, куда никого не пускают. Он знает, что это не так: многие омеги зовут в гнездо друзей, любовников, тащат их вещи, одежду родителей, братьев или сестер, устраивают мини-вечеринки в такое время — Паша уже шутил над его титулом главного тусовщика страны, — собираются вместе, зажимают себя телами и успокаиваются. Да, гнездо — это уязвимость, но нет застилающего глаза возбуждения — только нужда в уюте и безопасности. «Если ты покажешь кому-то свое слабое и нежное нутро, тебя обязательно в него ударят», — Арс ничего не может с собой поделать, всплывает настояние папы из далекого детства, и он кусает губы, пытаясь сдержать обиду и слезы. К черту. Может, кто-то еще не спит, Арсений ушел пораньше к себе в комнату, почувствовав нарастающую тревогу и понимая, что в этот раз не сможет справиться с этим без гнезда. Какая-то другая часть разума шепчет: «Шаст тоже омега, он поймет, ты же мечтал свить с ним гнездо, он не откажет». Он не знает, чудо это или работа молчаливой молитвы Господу, но телефон в его руке мигает и высвечивает сообщения от Антона:

Придешь ко мне, если еще не спишь, Арс? Меня что-то накрыло Серега и Дима тут, но тебя не хватает

Арс читает сообщения и замечает, что Шаст не частит, как обычно, отправляя по двести крошечных сообщений, пишет продуманно, со всеми знаками препинания, будто подписывает договор с джином из сказок — одна потерянная запятая и вот уже «казнить, нельзя помиловать». Арсений, улыбаясь чужому смущению, бодро отодвигает тумбочку, да так, что она шумно впечатывается в угол, идет в ванную, чтобы умыться холодной водой. Он прилизывает волосы, и вдруг замечает, что едва слышное жужжание в комнате — это его же урчание. Брови непроизвольно ползут вверх, а рука — честно, сама собой, — подносится к горлу. И правда, вибрирует. Левая рука с телефоном разжимается, — жужжание исчезает, — а Арс скорее поднимает гаджет. «Черт, трещина, но благо на защитном стекле», — проносится в его голове. Он думает, что если бы не ушел спать пораньше, то мог уже давно быть рядом с Антоном, и кончики ушей начинает жечь огнем. Не в силах смотреть на себя, он вытирает полотенцем руки и пишет Антону: Ты в каком номере?

208. Арс?

М?

Возьмешь пару футболок? Или Не знаю Игрушку плюшевую Шарф Свитер Носки

Откуда я тебе возьму плюшевую игрушку?

Ты не спишь с игрушкой

Арс раздраженно выдыхает, — у него забрали любимого медведя, когда ему исполнилось пятнадцать, а зайца он вернул Антону еще до того, как они поехали в тур, так откуда бы ему в хозяйстве взяться новой игрушке? Уже давно

А Одноглазый?

Он сам забрался в рюкзак в прошлый раз и поехал в Питер, неугомонный

Да Он у меня тот еще бандит Сегодня взял с собой Плюшу Он пропитался запахом дома и мне легче

Он ловит себя на зависти. Как лисица, бьющая хвостом о прутья клетки, она клокочет внутри, то появляясь, то ускользая — не поймать и, увы, не вытравить. Арс тоже хочет себе игрушку. Грудь снова разрывает печалью от волны воспоминаний. Он быстро-быстро моргает, чтобы не дай бог не заплакать, проводит рукой по бедру, чтобы чуточку себя успокоить. Телефон пиликает, и он читает сообщение:

Хотя сегодня как-то не особо легче Иди уже а? Мне не хватает осьминога-Арсения из уникальной коллекции Поповых

Арс издает смешок, он улыбается и даже как-то приосанивается, потому что для него честь — быть позванным на чужое гнездование, берет футболки, те самые, которые сам пытался использовать в постройке, с бархатной надписью, чтобы было приятно водить пальцами, и идет в номер Антона. Рука нервно заносится над ручкой двери, но он злится на собственную робость, и стучит громко и уверенно. Ему открывает Сережа и пропускает внутрь. Планировка та же, но атмосфера совершенно другая. Да, кровать здесь не передвинешь, но Сережа с Димой перетащили матрасы и одеяла из собственных номеров и разложили их на полу возле кровати. Антон лежит на ней на собственном нежно-лилового цвета одеяле, сжимая в руке большую коричневую собаку. Это не та игрушка, которая хорошо держит форму, но ночами впивается ребрами в тело, мешая себя обнимать. Это мягкая, полностью плюшевая собака-подушка. Рука Антона почесывает сидящего на матрасе Димку за ухом. Димка довольно щурится, порой хватая Антона за руку и вылизывая его пальцы. Когда Арс входит, Шаст ему широко улыбается и похлопывает по кровати. Он выглядит смущенно: ни Диму, ни Сережу он к себе наверх не пустил. Они оба альфы, и хотя казалось бы, это стереотип, что они «не могут себя контролировать», что они «дикие и руководствуются инстинктами», и Антон сознанием это понимает, но не может перестать чувствовать себя уязвимо, когда видит альфу за спиной, или альфу, трущегося ароматными железами о его шею или запястья. Дима что-то подозревает о них с Арсом, видит кочующие туда-сюда побрякушки, замечает, что они часто уходят вместе, — на немногочисленные свидания, устроенные Арсением, на то, как они постоянно обнимаются. Дима всегда защищал Антона и сейчас смотрит чуточку с опасением на Арса, как отец, стремящийся защитить свое дитя. Со временем он понимает, что Арсений тот еще ребенок, и укутывает его той же ненавязчивой заботой, в кокон которой обычно оборачивает Антона. Другие коллеги, может, это тоже видят, но некоторые принимают обратное решение — жить в шорах исключительной гетеросексуальности и лишь умиляться тем, что две омежки-подружки нашли друг друга. И тем не менее, из-за них они вынуждены скрываться, лишать себя ночевок в одном номере, приходить на работу по-отдельности. Они рады, что из-за контракта их пол не известен широкой общественности, хотя те, с кем они тесно работают, разумеется, знают, — ставить съемку на гнездование непозволительно. Но вот заселяться в новый город — как раз. — Возьми в шкафу белый плед, ладно? — говорит Шаст, пока Арсений все еще не прошел внутрь. — Как ты хочешь, чтобы я к тебе присоединился? Арс осторожно садится на краешек кровати, пока Антон смотрит на него, размышляя. За спину он его так и не пускает, но придумывает что-то получше. — Я тебя укутаю, — Арс вздрагивает, но плед оказывается настолько мягким и — боже! — настолько пропах Антоном, что тело непроизвольно размякает. — Ляг на бок, хорошо? Хочу смотреть тебе в глаза. И что на это вообще ответить? Как тут не послушаться? Арс впихивает в руку Антону футболки, получая в ответ благодарную улыбку. Шаст одевает в одну своего пса, прижимая Плюшу к себе, а вторую оборачивает вокруг шеи. В голове у Арсения проносится: «Жалко, что они почти не пахнут им самим, только порошком». Антон, вообще, в пледе с игрушкой выглядит как батон, оправдывая свое прозвище. Арс, лежащий рядом, зеркалит его позу, закутанный по плечи в одеяло, почти по-матерински спеленутый. Они очень близко друг к другу, между их лицами максимум сантиметров десять. Арсений боится, что опять заурчит, и хотя ему стало легче мурлыкать перед окружающими после разговора с Антоном, но он все еще стесняется. Арсений вздрагивает, когда Сережа садится на свой матрас, но, слава богу, его видно боковым зрением. Он бы и слова не сказал, но Антон не молчит: — Подвинься, а Сереж? Арс не может погладить тебя по голове, что уж обо мне говорить. — Этот балбес не станет, он птица гордая — пока не пнешь, не полетит. Арс издает возмущенный хмык, но на самом деле он разнежен до безобразия. Он натягивает плед до самого носа и наслаждается нотками малины. Шаст, видимо, привез его из дома, где блокаторы принимать не нужно. Не чувствовать запахов было неестественным, Арс все никак не мог привыкнуть, все люди как будто стали более картонными, ненастоящими, что ли. Интересно, чем Антон пах без химии? Может быть, там, кроме малины, нотки клубники или цитруса? Что-то из древесно-травяных запахов, как сандал, кедр? Или, например, южные тепло-пряные ароматы: кари, кокос или имбирь? Сережа в преддверии гона пахнул яблочным сидром — это известно на сто процентов за долгую историю их дружбы. После гона у него появлялся запах цветущих яблонь с примесью свежескошенной травы — Антон чихал: у него на цветение, даже искусственное, аллергия. Сережа был неосторожен и забыл принять таблетки однажды. Вообще, обычно требовался месяц-два, чтобы цикл восстановился, но ему хватило одной пропущенной таблетки, чтобы войти в гон. Его запирали в каморке, пока за дверью сидели попеременно то Антон с Арсом, то Дима со Стасом. Он жалостливо выл, а когда его обтирали влажными полотенцами, услужливо подставлял голый живот. Да, он пытался неконтролируемо обнять со спины и навалиться, но, получая грубое похлопывание по рукам и порыкивание в ответ, отстранялся, опускал голову и успокаивался. Арс непроизвольно трется головой о матрас, когда чувствует, как Сережа нежно проводит носом о его макушку. Вот они — яблоки. Он приоткрывает один глаз, вытягивает руку из-под одеяла и легонько щелкает пальцем по наглому лбу. Сережа хихикает и ложится обратно на пол. — Курощать их и курощать, да, Арс? — спрашивает Антон. Шаст касается его коленкой, укутанной пледом, и Арсений понимает, что все-таки вибрирует. Антон начинает «петь» с ним и становится не так стыдно. Арс прикрывает глаза и погружается в это тягучее плавное «хорошо». Дима восхищенно выдыхает, — песнь двух омег это невероятно красиво, — и жалеет, что не может присоединиться к ним в этом. Они вчетвером могли бы сплестись запахами, — это не партнерская метка, а скорее стайная, — указание на то, что, мол, за них я нутром вступлюсь. Поз свой запах раскрыл перед тем гоном, который он проводил с Катей, когда они сблизились настолько, чтобы укусить друг друга. В нем, очевидно, был костер и, пожалуй, персики. Антон бы сказал, что не только персики, но и нотки абрикосов, но вот Арс этого не знает точно, так близко они знакомы не были, чтобы внюхиваться друг другу в шеи. — Может, спать, а? Я свет выключу, могу и ночник тоже, если хотите? — предлагает Дима, которого все это время непрерывно почесывали за ухом. Это «хотите» — только для Арса и Антона. Или, — кто знает? — только для Арса. Сложно было не заметить, как его изредка переебывало, как тараном. И как Арс, тяжело вздыхая, уходил к себе, чтобы утром, так и не заснув, встречаться с командой с красными глазами и огромными синяками под ними. Как он ходил неделю из угла в угол, огрызаясь на окружающих. Как не мог попросить о помощи, но сильно в ней нуждался.

***

Они готовятся к течке уже три недели, оба слезли с таблеток, подбирали графики, Арсений так, чтобы не ходить на пробы, Антон так, чтобы сниматься только с командой уже знающих людей. Шаст позиционирует это как необходимость, — ни одна вещь уже домом не пахнет. Арс говорит, что просто подстраивается, мол, что им первые несколько месяцев Антона без блокаторов терпеть, а потом, через полгода его? И это срабатывает. Пока это нужно, до гнездования, они носят парфюм, скрывающий запах. После гнездования и течки они вернутся на блокаторы, и запаха опять не будет заметно. С первой же недели Шаст чувствует на себе все прелести синдрома отмены, — он в жутком стрессе, матерится и огрызается на окружающих, обижается на то, что в обычном состоянии пропустил бы мимо ушей, и часто плачет. Он ест мороженое килограммами и спустя почти месяц таких экспериментов, видит эти килограммы на себе и расстраивается. У него сыплются волосы, и он стрижется покороче, чтобы это не было так заметно. Арсений же выглядит так, будто он в самом расцвете сил. У него повышается либидо, вследствие чего он постоянно в хорошем настроении. Антону, если честно, этот побочный эффект нравится. Из Арса течет, пусть в первые две недели все еще по-прежнему без запаха, но гораздо слаще, чем было до того. Так как прекращение таблеток действует на них обоих по-разному, то цикл у Антона не восстанавливается от слова совсем (а течка может не вернуться и в последующие месяц-два), тогда как Арс на третьей неделе ощущает все прелести гнездования. Антон, в общем-то, тоже ощущает прелести Арсова гнездования на себе. Они сооружают шалаш из подушек, — Арсу пространство спальни с матрасом кажется чересчур просторным. Включают Антонову лампу, проецирующую звездное небо на потолке, и лежат совсем близко. Где-то рядом Плюша и Блевотина, но сегодня они не на баррикадах, в объятиях Арса, а на краю, охраняя границы. Одноглазый благодаря Арсению в обновке, — крошечной повязке на один глаз. Антон, кажется, визжал от восторга и похрюкивал от смеха, впервые увидев это косорукое изобретение. Что поделать, швея из Арсения, как балерина из Антона. Одноглазый сейчас единственный, кто на подушке, а не отправленный в ссылку зверь, и то только благодаря своим малым размерам. Арс сворачивается калачиком и упирается головой Антону в живот, пока длинные руки обвивают его, а пальцы мягко поглаживают ребра. — Ты не жалеешь, что не позвал Сережу или Диму? — тихо спрашивает Антон. — Я все еще немного стесняюсь большого количества людей, — отвечает Арс, не подняв головы. — А меня не стесняешься? — говорит Антон, по-доброму усмехаясь и легонько щекоча Арса. — А тебе я привез свои питерские фиалки, Антош, — напоминает Арс, потираясь об него носом. Антон, собственно, и не забывал, но ему все равно каждый раз очень приятно от упоминания цветов. Арсений не играл его чувствами во время выкладывания фотографий в сеть, и Шаст учится верить ему. — Кроме того, — говорит Арс, закатывая Антону футболку, — я бы при Диме с Сережей не сделал так. Он целует Антонов живот, трется щеками, заставляя Шаста дрожать. Залезает языком в пупок, тихонько мыча от удовольствия: теперь, кроме малины пахнет крапивой, — Антон утром не брызгал на себя духи, но Арсению все же интересно, что будет во время и после течки, раскроется ли Антон еще больше. Шаст тихо выдыхает, и на секунду сильно жмурится, пытаясь стряхнуть с себя стыд: ему и раньше свой живот не особо нравился, слишком мягкий, совсем без мышц, а уже сейчас и подавно. Арсений чувствует, как его покалывает запахом, изнутри разогревая, — он наконец-то чувствует ароматы, как эмоции. Он поднимает на Антона взгляд и говорит: — Два раза по плечу, помнишь? — он улыбается уголками губ, поддерживая Антона, но не возвращается к своему занятию, пока не дожидается ответного кивка. Антон сейчас такой мягкий, сейчас плюшевый, такой, как и нужно Арсению. Чтобы уткнуться носом и забыть про все, кроме тепла чужого тела и такого отзывчивого на ласку, послушного его движениям Антона. Арсений пахнет морем. Он накрывает Шаста запахом совсем чуть-чуть, позволяя играться на волнах своего настроения, осторожничая, стараясь не напугать и не захлестнуть с головой. Антону приятно от такой заботы, от эмоций, посвященных ему, вызванных им, и он улыбается. Арсений сжимает ребра пальцами, вырывая из Антона недовольное шипение, меняет тактику и ведет аккуратно, едва касаясь, самыми кончиками пальцев, когти у него выпущены, но не задевают нежную кожу Шаста. Он замечает, что когда Антону нравится, он забывает поглаживать Арса, только комкает футболку на его спине и удерживает. Арс пытается запомнить, запечатлеть реакцию на обратной стороне век. У Шаста чувствительные бока, и он лижет языком складки, тем самым выбивая счастливый вдох. Арсений поднимает голову: Антон с приоткрытым ртом и слегка затуманенным взглядом смотрится просто очаровательно. Он просит: — Направь меня, Антон, потяни за волосы, хочу понимать, где тебе приятно. Шаст кладет руку ему на голову, убирает пальцами челку, а потом нежно чешет темечко. Арсений улыбается, глядя на него и слегка поворачивает голову, подставляясь под ласковую ладонь. Он возвращается к животу и лижет языком по мягкой податливой коже. Он правильно подметил: Антон мягко направляет его ближе к бокам, где особенно приятно. Арсений куролесит и прикусывает кожу, в награду ему Антон протяжно стонет. Шаст смотрит на него, такого увлеченного и открытого, с вытекающей из уголков рта слюной, весь ею измазанный, но при этом не прекращающий то вылизывать, то тереться мокрыми щеками об его живот, и понимает, как его потряхивает от этого даримого ему обожания. Он и не знал раньше, что его живот настолько чувствителен, не знал, как много удовольствия можно получить от простых в своей сущности касаний. Что-то внутри него щелкает, как паззл, вставший, наконец, на место, и он осознает, что не может не любить ту часть себя, которую так боготворит Арсений, хнычет и отпускает себя, разрешая себе закрыть глаза и направить черную макушку туда, где особенно приятно. И если до этого как бы Арсений ни вылизывал и не касался, его накрывало крапивой как опахалом — спрятаться, спрятать, утаить сладкую сахарную малину, — то теперь Шаст полностью отпускает себя и заливает Арсения сахарным ароматом ягод, чуть переспевших, мягких и соблазнительных. В географическом исследовании Арса это особенно приятно на четыре пальца от желудка, в двух сантиметрах от единственной родинки. Он чувствует, что Антон мягок и осторожен с ним, как Арсений и просил его прежде, что не злоупотребляет доверием, не дергает, а мягко-мягко тянет, пуская приятную дрожь по всему телу. Арсений чувствует, что Антонов член упирается ему в плечо, он улыбается, — ему приятно игнорировать этот факт, не спеша, разогревая Антона иначе. Тем не менее, он рад, что Шаст, забываясь, трется об него, захлебываясь воздухом, что Арсений может удержать его за тазовые косточки, намекая: не сейчас. Сейчас: Арсений не выдерживает, подтягивает себя выше и целует Антона глубоко, нежно, языком поглаживая небо. Шаст стонет ему в рот, отодвигается, не давая взять инициативу, играясь, то лижет языком по губе, то щелкая зубами, улыбается и не дает Арсению накрыть его рот своим. — Высунь язык, — шепчет Антон, пальцами гладя Арса по вискам. Арс покоряется и получает долгожданное прикосновение. Антон прихватывает его и посасывает, ведет по поверхности и обводит круговыми движениями, наслаждаясь сбитым дыханием и попискиванием. Он просовывает свою ногу меж бедер Арсения, берет за талию и трет его о себя, будто так проще. Арс стонет, он чувствует себя крохотным и таким защищенным: все решено за него и для него, и впивается зубами в шею от восторга. Антон рычит, укалывая Арса крапивой, скорее не от недовольства, а от неожиданности, и Арсений восхищенно смотрит на него, разжимая зубы и покорно подставляя шею, признавая: «Ты главный». Антон чувствует, как раскрывается чужой аромат, теперь целиком, во всех деталях, с настроением и эмоциями, — наконец-то оно, гнездование, позволяет раскрыться всем оттенкам запаха. Арсений — морской бриз и ладан, оставленная церковь на вершине холма. Ее забросили столетиями назад, и только жители ближайшей деревушки изредка следили за порядком внутри. Антон не знал о ее существовании, а она — здесь, и двери открыты ему, как единственному смотрителю этого одинокого здания. И за ним право: этим смотрителем становиться или нет, но права нет, потому что он принял решение уже тогда, когда почувствовал на языке соленые брызги моря и решил остаться в этом городке навсегда, а увидев лишь силуэт церкви на рассвете, взбираясь, знал, что не сможет отказать. Арсений с ним счастлив. Это чувствуется в его улыбке и стонах, в том, как он доверчиво льнет, щуря глаза. В том, как обвивает себя им, Антоном, как кладет его руки себе на плечи, на талию, на бедра, когда чувствует, что вот, сейчас, в этом остро и сильно нуждается. В том, как стремится оставить свой запах на Шасте и впитать его запах в себя, как трется лбом о запястья и как подолгу провожает взглядом. Антон Арсением окружен давно, и не знает, как может любить его еще больше. Он тянется к Арсовой шее. Они обговаривали метку, и ее можно поставить сейчас и закрепить в течку Арсения или просто подождать течки и укусить уже тогда. Разница непринципиальная, но обычно в гнезде не возникает такого тянущего во все стороны возбуждения, чтобы гормоны позволили зафиксировать укус, но нет, сейчас подходящий момент. Арсова железа пульсирует, он выгибает шею и стонет на высокой ноте, Антон рад, что они могут сделать это сейчас, пока Арсений в сознании и может передумать, сказав об этом словами. Шаст проводит по ней языком, одновременно трясь бедрами, и ощущая горячий твердый член под собой. Арс дрожит, хнычет, почти плачет: — Пожалуйста, Антон, сейчас. Шаст покрывает поцелуями его шею, и понимает, что ладан на языке успокаивает его и погружает в какое-то невероятно домашнее состояние, нежность пульсирует в каждом жесте, движении и будто написана фиолетовым непрерывной строкой в голове. У него вырывается, наконец, одним словом происходящее: — Мой святой мальчик, — и Арсений кончает на него, воя, потираясь бедрами в последний раз. А Антон ставит метку с тихим мурчанием, продлевая сладкое удовольствие. Запах меняется, оседает на языке счастьем и спокойствием, и Антон понимает, что сейчас не хочет оргазма, хочет не резкой качки эмоций, а плавного скатывания на них вниз, в этой атмосфере уюта и доверия. Арсений цепляется за него, смотрит в глаза, будто спрашивая «Мы это сделали? На самом деле?» Антон улыбается ему, ведет пальцами вокруг красиво-красных следов от клыков и не может отказать себе в том, чтобы не расцеловать Арса в щеки. Метка — это признак серьезности намерений. Показатель того, что ты в паре с кем-то. Да, у них перемешаются запахи, придется пристальнее следить, есть ли на них парфюм, чтобы не догадались окружающие, но это определенно того стоит. Метка — это постоянный выбор, хоть одна течка порознь, и она начнет сходить с кожи. И Антон счастлив, что Арсений выбирает его.