She is wonderful

      Она замечательная.        Адриан знал: это были не просто два слова. Это должно было стать общеизвестным фактом, математическим постулатом выводиться для всех и быть намертво запечатленным в памяти на ближайшие годы. Это была простая истина, это было очевидно так же, как и двадцать четыре часа в сутках, как смена дня и ночи, или то, что Хлоя своими капризами способна была вывести любого психиатра.        Кот Нуар понял, что наконец-то дорос до сладкозвучных и гнездящихся глубоко в сердце белых голубей давно, когда звёзды шёпотом предзнаменовали ему встречу с экстраординарной Ледибаг, то и дело без устали лепечущей на его комплименты, что за маской девушка така-а-а-ая растяпа, не сыскать. Адриан понял, что окончательно пропал, приятнейшим образом попавшись в сотканную ею паутину, когда жизнь всё же даровала ему возможность получше узнать эту девушку. Адриан, затуманенным взглядом смотря на её очерченный светом солнца профиль, в сотый раз вертел в уме мечтательное «влюбился».        С Ледибаг было вовсе не так. С Ледибаг он ещё ни разу не терял голову на ближайшие пару часов.        С Ледибаг он ещё ни разу не заметил, насколько унылой была его жизнь раньше.        В его Леди величие было впитано с упорством, в его Леди грация и сила по щелчку пальцев становились одним целым. Она — всесильная Селена в своём истинно-геройском облике, всемогущая амазонка, а Маринетт… Её, как он думал, хотелось защищать. Хрупкая с виду, скромная, мило алеющая рядом с ним — полная противоположность самоуверенной Ледибаг. Адриану, знаете ли, это нравилось. Такую, на деле, защищать хотелось больше, чем прежде.        Она — внезапный проблеск в непроглядной темноте для всего Парижа, а ещё — Адриан очень любил то, как это звучало — его тягуче-янтарный лучик. Только его.        И этот луч он берёг с необыкновенным трепетом.       Она замечательная.        Они оба похожи на героев какого-нибудь абсурдного старого ромкома: нелепые, шумные, а ещё такие до смерти влюблённые один в другого, с любовью громкой и вездесущей. Про таких как они, вроде, говорили всегда, что «созданы друг для друга». Так оно, в общем-то, и было.        Днём Адриан лицезрел, как Леди в своей обычной манере освобождала город от новых оков, впечатывала очередного мотылька в капкан и выпускала снежно-белой бабочкой далеко в небо. Днём Ледибаг, доселе удивлённо смотрящая на неожиданно так переставшего флиртовать с ней напарника, была защитницей. В любое остальное время защитником становился он. Когда Маринетт о чём-то заинтересованно говорила, лепетала без всякого умолку, то Адриан, обняв её сзади и через плечо девушки смотря на лёгкой рукой наведенные на бумаге эскизы, был полностью уверен: она под его защитой. Самой таки надёжной. Всесильная и непобедимая героиня в его руках, право же, своевольно превращалась в маленькую и хрустально-хрупкую принцессу. Адриан готов был стать для неё верным рыцарем, грозным защитником с острейшим копьём и преданной бесформенной тенью позади, что бесстрашно встанет между ней и опасностью.        Ещё он готов был признать, что Ледибаг была абсолютно права: девушка за маской была совсем не такой, как когда всё её тело покрывала волшебная ткань пятнистого костюма.        Девушка за маской была куда лучше.        Адриан знал, что она была необычайно талантлива. Он знал, что добрее Маринетт в классе более не найти. Он не знал, что у неё настолько чистый взгляд, — её глаза всегда были такими синими-синими? — что смех у неё бывал таким звонко-искренним и не натянутым, а касания — мягкие-мягкие, тёплые, создающие впечатление уюта домашнего очага. Зарываясь носом в её распущенные волосы и жмурясь, — так по-кошачьи, так знакомо! — Адриан понимал: он дома. В пекарне TS, в отцовском особняке, на башне Монпарнас, в Бермудском треугольнике — любое место, в котором Маринетт была с ним, он мог назвать своим домом. Это казалось таким правильным, будто иначе быть не могло. Никак.       Она замечательная.        Во всех смыслах слова. Адриан, если бы мог, повторял бы это вечностью без единой запинки.        У него-то на пальце цепким серебром неудачи были насажены кольцом Нуара. Они были выжжены поперёк рёбер продолговатым шрамом, въедались в подкорки сознания, становились одной единой сущностью с ним и преследовали рысью в кошмарных снах. Ему, истинному чёрному коту в душе и во плоти, не могло никак везти ни в этой жизни, ни в следующей, ни в какой-нибудь другой, но, вот она, вся его удача, ходила с ним рука об руку. Не частичка его пейзажного сна, не реалистичный фантом и не фантазия, самая таки красивая и представшая в наиболее красочном образе. Настоящая. С самыми честными глазами и светлой улыбкой, той, которая обещала, клялась, что всё у них будет хорошо. Адриан отчего-то верил. Верил, когда все невзгоды оставались за безбрежной ширмой предвечернего алого бархата на небе, позволяя им быть в единстве друг с другом. Верил, когда даже непобедимая Ледибаг неожиданно опадала наземь сорванным листом, тихо глаголя, что она — худшая из всех героинь за все пять тысяч прошедших сквозь пальцы лет. В такие моменты Кот с тоскливой полуулыбкой качал головой: знала же, что он непременно начнёт её успокаивать, в тысячный раз убеждая в обратном.        Кот Нуар, безнадежный герой-любовник и романтик, несчастный ловелас среди француженок, напрочь оставил все попытки добиться своей Леди…       …чтобы каждый вечер, когда звёзды только блеснут яркой точкой над ними, смотреть в её глаза без маски, а по утрам каждый раз шутливо желать Маринетт счастливого пробуждения, вместе с тем игнорируя Плагга, симулирующего тошноту при виде дотошно-слащавой переписки их горе-влюблённых.        Чтобы, в конечном итоге, утонуть в безграничных эмоциях, утонуть в её взгляде, голосе. В ней полностью. Утонуть и задохнуться в скользнувших в нём ощущениях.        — Адриан? Чего ты так на меня смотришь?        Он не отреагировал даже тогда, когда понял, что смотрел на неё чересчур долго, затерявшись во времени. Адриан — истинный влюблённый мальчишка. Со стороны он походил скорее на дурачка, у которого лицо вскоре парализует от мечтательно-счастливой улыбки, нежели на того, по кому обреченно вздыхала добрая часть Парижа.        — Ты замечательная, Маринетт.        Это звучало очень просто и легко. Это звучало не признанием, а фактом.        И Маринетт, якобы поперхнувшись, тихо прокашлялась, незаметно скрывая тыльной стороной руки в очередной раз смущенно-покрасневшие щёки, — Адриан всё ещё считал это жутко-милым. Ещё с первой их встречи.        — С-спасибо, — Маринетт держала себя в руках, чувствуя, как кровь хлынула к щекам, а ещё отмечая про себя бесконечностью, что Адриан порой ну слишком милый.        Он сам, прикрывая чеширскую ухмылку, — да заметит ещё и вычислит Нуара в нём! — задумался над тем, что, возможно, все предыдущие комплименты получала вовсе не Маринетт, что все они, от начала и до конца, были для Ледибаг, вытесняющей собой девушку за маской.        Девушка за маской была ей противоположностью.        Девушка за маской была кроткой, такой умиротворенной и спокойной, с руками мягкими и заботливыми, такими, которые будто вели его туда, домой.        В маске Маринетт защитница. Без маски она сама нуждалась в защитнике. Адриан будет тем, кто защитит её. Любой ценой.        Он вновь выдохнул, слушая, как она что-то ему рассказывала.       Она замечательная.